его на жидовскую улицу, где он оставляет все свои достатки; то является засуха, которая выжжет не только поле и плоды, но и кожу его; то холод загоняет его в избу на самую печь. Он мерзнет от холода, изнывает от зноя и все против него: и черви, и гусеница, и мыши, и блохи палевые, и блохи домашние, которые пожирают его» (Гарцон).
И что получает мужик за свой каторжный труд? Почти ничего.
«Они на работе с утра до поздней ночи. То, что они получают от своего поля и от скотины, они несут на продажу в город и покупают на это то, что им нужно. Между ними очень мало или вовсе нет ремесленников. Часто случается, что они целый год должны служить своим господам, обрабатывать землю, сеять, жать и возить на гумно, рубить дрова и рыть канавы. Нет такой работы, которой бы бедный народ не должен был делать и к которой бы его не приневоливали» (Мюнстер).
Удивительно, как при этих условиях крестьянин мог поддерживать даже самое скудное существование. И понятно, что в годину неурожая голод истреблял их, как ноябрьский мороз губит мух. О воспитании детей заботиться было некому, и они росли, как дикие животные. Герой одного из романов говорит о себе, что, будучи мальчиком, он «не знал ни бога, ни людей, ни рая, ни ада, ни ангела, ни дьявола, ни добра, ни зла». Неудивительно, что всевозможные суеверия свили себе прочное гнездо в темной крестьянской массе.
И вот в эту угнетенную темную и убогую деревню пошел Гогенгейм со своей проповедью. Сохранились отрывочные сведения о егс пребывании в деревнях Хунтвиль и Урнеш, в городке Гансе. Он поддерживал свое существование жалкими даяниями крестьян, которым он оказывал врачебную помощь, ибо сам он говорил, что заботился об их «телах, вместилищах вечных душ».
Но как ни тяжко было существование крестьян и народных городских низов Аппенцеля, как ни велико было их озлобление против знатных и богатых, все же Парацельс не мог найти здесь благоприятной почвы для своей пропаганды. Он пришел в Аппенцель слишком поздно. Проповедь совершенствования жизни, возвращения к справедливости и братству, любви, необходимости уничтожения имущественного неравенства, — словом, все то, чему учил Парацельс, не было ново в этой стране. Швейцария была одним из мест возникновения и широкого распространения анабаптистского учения, основные идеи которого повторяла проповедь эйнзидельнского врача. Еще в самом начале 1525 года, когда анабаптисты были изгнаны из Цюриха, они разнесли по Северо-восточной Швейцарии свое учение. Тогда сильно разрослась их община в Сан-Галлене и под влиянием их агитации пришел в движение весь Аппенцель. Разразившаяся вскоре после этого крестьянская война в Германии благоприятствовала дальнейшему развитию анабаптистской пропаганды. Пусть швейцарские анабаптисты в массе своей были миролюбивыми сектантами, противниками всякого мятежа, все же кровавая борьба, происходившая вблизи границ республики, вселяла а них веру в осуществление их идеалов. Им казалось, что близилась катастрофа, предсказанная в Апокалипсисе, во время которой погибнут безбожники и останутся лишь избранные, кому суждено удостоиться тысячелетнего царствия.
Великая борьба мятежных германских крестьян против своих угнетателей окончилась поражением крестьян. Восторжествовавшие эксплоататоры с нечеловеческой жестокостью истребляли семена мятежа, не было конца жертвам их кровавого террора.
Швейцарским угнетателям было понятно, что рост в их стране анабаптистских сект, придерживавшихся опасных коммунистических идей, был невидимыми путями связан со страшными событиями крестьянской войны. Они не захотели отстать от блестящего примера своих немецких соседей. Уже во второй половине 1525 года преследование анабаптистов в Швейцарии стало всеобщим и беспощадным. Виновных в принадлежности к еретической секте или просто подозреваемых в этом сажали в тюрьму «на хлеб и на воду», наиболее опасных и упорных — предавали казни.
Поэтому уже в ближайшие годы анабаптизм в Швейцарии пришел в упадок. Сохранились лишь отдельные тайные общества, немногочисленные по своему составу и не опасные для господствующих классов. После крестьянской войны, обнаружившей, какой горючий материал был собран в угнетенной средневековой деревне, конечно, преследования крестьян были особенно жестоки, и ни о каком движении среди них нечего было и думать.
В этих условиях попытки Парацельса найти себе единомышленников и последователей в деревнях и мелких юродах Аппенцеля были заранее обречены на неудачу.
Но, кто знает, приведи судьба в эти годы Теофраста в горнорабочие поселения или в среду революционно настроенных низов большого города, не стал ли бы он, ‘подобно шапочнику Гутеру, основателем коммунистической колонии или не был ли бы Теофраст разорван раскаленными щипцами, подобно башмачнику Иоанну Лейденскому — вождю мятежного Мюнстера? Ведь анабаптизм был мирным учением, он отрицал насильственное возмущение против государственной власти и проповедывал долг терпеливого повиновения, но когда в Мюнстере создались необходимые революционные условия, эти непротивленческие тенденции были побеждены левыми течениями, и демократические реформаторы сумели взяться за меч. Так же и вера Парацельса в мирное достижение его общественных идеалов в иной обстановке могла смениться необходимостью защищать оружием свои взгляды.
Во всяком случае существует помимо совпадения во времени и некоторое внутреннее родство между деятельностью аппенцельского проповедника, революционными событиями в Мюнстере и исходом тирольских анабаптистов в Моравию.
После поражения в Швейцарии анабаптизм нашел благоприятную почву в Южной Германии и в Тироле. Горнорабочее население Тироля являлось прекрасным материалом для проповеди социального переустройства на благо неимущим. Однако классовое самосознание горнорабочих не было настолько развито, чтобы они попытались восстать против своих эксплоататоров и основать на своей земле власть трудящихся. Когда гонения на тирольских анабаптистов со стороны австрийских властей приняли широкие размеры, их братства устремились на поиски «обетованной земли», где нм была бы предоставлена беспрепятственная возможность жить свободно. Такой новой «обетованной землей» для них явилась Моравия. Слабость государственной власти в этой стране, привычка к веротерпимости и заинтересованность феодалов в привлечении на свои земли трудолюбивых поселенцев, — все это создало благоприятные условия для переселения тирольских анабаптистов в Моравию. Приток их начался еще в 1526 году, но своего апогея переселение достигло в период с 1529 по 1533 год. Здесь переселенцы перешли к осуществлению на практике своих коммунистических воззрений. В общинах моравских братьев потребление было организовано на коммунистических началах (общие столовые, кухни и т. д.), а также и производство до известной степени было подчинено общественной организации.
Промышленная и сельскохозяйственная работы производилась прежде всего для удовлетворения потребностей общины.
Общины моравских анабаптистов просуществовали долго — более ста лет — и многие из них развились до цветущего состояния. Но по мере роста своего богатства они утрачивали свои первоначальные коммунистические принципы, переходили к найму рабочих со стороны, подвергавшихся не меньшей эксплоатации, чем у любых других предпринимателей.
Тирольские анабаптисты попытались провести в жизнь свои идеи, не вступая в бой с государством и господствующими классами: для этого у них нехватало сил и смелости.
Иной путь был пройден южногерманскими «братьями»; их кратковременная, но отважная борьба за установление нового, «справедливого» общественного порядка смертельно испугали имущие классы всей Германии и надолго осталась в памяти эксплоататоров как грозное событие, свидетельствующее о преходящем характере их власти и их благополучия. Южногерманское анабаптистское движение развивалось главным образом в больших городах, где городские низы легко поддавались коммунистической пропаганде. Анабаптизм здесь на самых первых порах стал вызывать большие опасения у власти, и уже знакомый нам доктор Экк писал в 1527 году герцогу Георгу Саксонскому: «Эта секта возбуждает сильные опасения, и… от нее надо ждать большего вреда, чем от недавнего крестьянского восстания, ибо она коренится в городах».
Первоначально одним из главных центров южногерманского анабаптизма был Страсбург — город с сильно развитым ткацким производством. Среди сектантов передавалось пророчество о том, что в 1533 году в Страсбурге произойдут необычайные события и в нем будет основан «новый Иерусалим» под властью анабаптистов. Но правительство и городские власти Страсбурга оказались слишком сильными, а сектанты — недостаточно решительными для активных выступлений, и 1533 год прошел без каких-либо происшествий. Тогда распространилось сказание о том, что господь отказался от Страсбурга за его неверие и избрал на его место Мюнстер, который и будет «новым Иерусалимом». После нескольких лет борьбы с епископской властью и имущими классами Мюнстера анабаптисты при поддержке городской бедноты в 1534 году захватили власть в городе и основали в нем новое государство, в котором были введены некоторые коммунистические начала: трудовая повинность для всех граждан, экспроприация некоторых орудий производства и предметов потребления и пр.
Революционное движение здесь настолько созрело, что, отбросив обычные непротивленческие тенденции анабаптизма, организовало твердую власть, опиравшуюся на террор для борьбы с внутренними и внешними врагами. Шестнадцать с половиною месяцев просуществовала Мюнстерская коммуна. Епископ оказался слишком слабым, чтобы победить ее.
Германский рейхстаг вынужден был объявить осаду Мюнстера общегосударственным делом и для скорейшего ее окончания установить специальный налог: так напуганы были правящие классы этой мощной вспышкой революционных настроений городских низов. После героической защиты Мюнстер пал, и это было последним большим революционным событием эпохи реформации.
В то самое время, когда тирольские сектанты массами уходили в Моравию, а мюнстерцы захватили власть в свои руки, Теофраст закончил свои аппенцельские скитания и возвратился от проповеднической деятельности снова к врачебному искусству. Он, очевидно, примирился со своей неудачей на поприще религиозного проповедничества, а голодная нищенская жизнь опостылела ему. Он говорил, что «стал прямо-таки без всяких средств, нищенски беден и должен был вернуться к врачебной практике, чтобы кое-как перебиваться».
Весной 1534 года неудачливый религиозный реформатор в отрепанном платье направился в Инсбрук, но и здесь заняться врачебной практикой ему не удалось. Бургомистр запретил ему пребывание в городе, ибо не хотел верить, что этот оборванец является врачом.
Сам Парацельс рассказывает об этом эпизоде следующее: «Пока он показывался не в обычном для докторов наряде, был он с презрением выгнан и вынужден удалиться. Бургомистр Инсбрука видел докторов в шелковых платьях, а не в разорванной ветоши, жарящихся на солнце. Теперь возникли разговоры о том, что он не является врачом».
Парацельсу щел сорок первый год, когда он вернулся к прерванным занятиям медицинской наукой и широкой врачебной деятельности. Настали дни последней и решительной борьбы его с врагами и преследователями. Против него были могущественные медицинские факультеты и громадное большинство врачебного сословия. Церковь и власти смотрели с подозрением на этого человека, который придерживался опасных социальных воззрений и за которым утвердилась слава мага и чародея.
Но такова была убежденность Парацельса в правильности своего дела, столько энергии и воли было в этом человеке, что он вышел победителем из этой неравной борьбы. Ему удалось завоевать широкую известность как замечательному врачу-практику, добиться опубликования своих важнейших трудов и, наконец, на долгие годы приковать внимание врачебного мира к своему учению. Несомненно, что эти успехи им
