Ведь знаем же мы от самих святых, как часто похотение расставляет им тайные ловушки и как часто случается, что, несмотря на все свое воздержание, они поддаются похоти там, где, по их мнению, приходится уступать лишь необходимости, как рассказывает, например, св. Августин о самом себе в своей Исповеди[116].
Сколь часто случается видеть, что величайшие ревнители веры предаются в споре порывам досады, защищая свои личные мнения; и совесть не подсказывает им в то время другого сознания, кроме того, что они поступают так из одной преданности истине. Зачастую лишь много позже замечают эти люди свой грех. Но что же сказать о тех, которые с жаром предаются делу действительно дурному, поскольку считают его на самом деле хорошим, чему немало примеров дает история церкви; это, однако, не мешает им, по мнению отцов церкви, совершать грех в указанных случаях.
Иначе, как могли бы праведники иметь тайные грехи. Можно ли было бы утверждать, что Бог один знает и степень их, и число; что никто не знает, достоин ли он любви или ненависти, и что самые святые люди должны всегда пребывать в страхе и трепете, хотя бы и не знали за собой вины ни в чем, как говорит о себе св. ап. Павел?[117] Поймите же, отец мой, что примеры и праведных и грешных одинаково опровергают защищаемое вами положение о необходимости сознания зла и желания противоположной добродетели для греховности поступка, потому что страсть, с которою нечестивые предаются пороку, есть достаточное свидетельство того, что у них отсутствует всякое стремление к добродетели; а любовь праведных к добродетели ясно свидетельствует о том, что им не всегда присуще сознание грехов, которые, по св. Писанию, совершаются ими каждодневно[118].
И что праведные грешат именно таким образом, это так верно, что редко бывает, чтобы великие святые грешили иначе. Ибо разве можно было бы допустить, чтобы столь чистые души, с таким тщанием и рвением избегающие каждой мелочи, которая может быть неугодной Богу, как только заметят ее, и тем не менее грешащие по нескольку раз на день, имели каждый раз, прежде чем впасть в грех, «сознание своей немощи в этом случае, познание врача, желание исцеления и желание просить помощи Божьей», и чтобы, несмотря на все подобные внушения, эти столь ревностные души, тем не менее, дерзали и совершали грех?
Заключайте же отсюда, отец мой, что и грешники, и даже самые великие праведники не всегда имеют эти познания, эти желания и все эти внушения при всяком согрешении: то есть, употребляя вашу терминологию, они не всегда имеют действующую благодать, когда грешат. И не утверждайте больше вместе с вашими новыми авторами, что невозможно согрешить тем, которые не ведают справедливости, но скажите лучше вместе со св. Августином и древними отцами иеркви. что невозможно не согрешить тем, кто не знает справедливости: Necesse est ut peccet, a quo ignoratur justilia.
Добрый патер, чувствуя себя столь же бессильным поддержать свое мнение по отношению к праведным, как и по отношению к грешникам, не пал, однако, духом и, после непродолжительного размышления, сказал:
— Я вас, однако, могу убедить. — И он снова взялся за своего отца Бони в том самом месте, которое он нам указывал раньше — Посмотрите, посмотрите, вот доказательство, на котором он основывает свою мысль. Я хорошо знал, что у него нет недостатка в сильных доводах» Прочтите то, что он приводит из Аристотеля, и вы увидите, что после такого неоспоримого авторитета нужно или сжечь книги этого короля философов, или стать нашим сторонником. Послушайте же, какие принципы устанавливает отец Бони: он говорит, во — первых, что «действие не может подлежать порицанию, когда оно непроизвольно».
— Я согласен с этим, — сказал мой приятель.
— Вот первый случай, — сказал я, — что вы сошлись. Остановитесь на этом, отец мои, уверяю вас.
— Это было бы ни к чему, — сказал он мне. — так как нужно знать, каковы необходимые условия для того, чтобы действие было намеренным.
— Я очень боюсь, — ответил я, — что вы на этом поссоритесь.
— Не бойтесь, — сказал он, — это верно: Аристотель стоит за меня. Выслушайте хорошенько, что говорит отец Бони:
«Для того, чтобы действие было намеренным, надо чтобы оно исходило от человека, понимающего, знающего, предвидящего, что есть хорошего и дурного в нем. Voluntarium est, говорят обыкновенно вместе с философом (вы конечно знаете, что здесь говорится об Аристотеле, — заметил патер, — сжимая мне пальцы) quod fit a principle cognoscente singula in quibus est actio; так что, когда воля сгоряча и без размышления начинает желать или ненавидеть, делать или не делать прежде чем разум успел рассмотреть, дурно ли желать, или избегать его, делать или не делать его, такое действие ни хорошо, ни дурно; потому что до этого расследования, рассмотрения и размышления хороших и дурных качеств дела, которым занимаешься, действие, посредством которого оно совершается, не может быть намеренным».
— Ну вот, — х сказал мне патер, — довольны вы?
— Кажется, Аристотель и вправду того же мнения, что и отещ Бони, — отвечал я, — но это меня, тем не менее, крайне удийляет. Неужели, отец мой, чтобы действие было произвольным, недостаточно знать, что делаешь, и что действуешь так только в силу желания, но надо, кроме того, «видеть, знать и вникнуть в то, что есть хорошего и дурного в данном поступке?» Если так, то произвольных поступков нет в жизни, так как об этом обыкновенно и не думают вовсе. Сколько божбы в игре, сколько излишеств в разгуле, сколько увлечений во время карнавала, которые непроизвольны и, следовательно, ни хороши, ни дурны. Ибо не сопровождаются этими ра: шышдегшями о хороших и дурных качествах mot.о, что делается! Но возможно ли, отец мой, чтобы Аристотель имел подобную мысль, так как я слыхал, что он был мудрый человек?
— Я проясню для вас это, — сказал мой янсенист. И, попросив у патера Этту Аристотеля, он открыл 3–ю книгу в начале, откуда отец Бони почерпнул приводимые им слова, и сказал доброму патеру:
— Вам извинительно было думать, веря на слово отцу Бони, что Аристотель был подобного мнения. Но вы бы стали думать иначе, если бы прочитали его сами. Совершенно справедливо, что, по его учению, действие считается произвольным, если «известны все обстоятельства этого действия, singula in quibus est actio». Но что он под этим подразумевает, как не обстоятельства, сопровождающие данное действие, что и подтверждается совершенно ясно приводимыми им примерами. Он приводит лишь такие примеры, где некоторые обстоятельства дела неизвестны, как пример «человека, который, желая показать действие метательной машины, пустил из нее дротик и ранил кого — то», или пример Мероны, которая убила своего сына, думая, что убивает врага, и другие в этом роде[119]. Вы видите отсюда, какое необходимо неведение для того, чтобы поступок был непроизвольным. Речь идет здесь лишь о неведении особенных условий, называемом у теологов неведением факта, как вам отлично известно, отец мой. Но, что касается неведения права, т. е., что касается неведения добра и зла, заключающегося в поступке, о котором одном здесь идет речь, посмотрим, такого ли Аристотель мнения, как отец Бони. Вот слова этого философа: «Все злые не ведают, что они должны делать, чего должны избегать: и это — то именно и делает их злыми и порочными. Вот почему нельзя сказать, что, если человек не знает, что следует сделать, чтобы исполнить свой долг, его поступок непроизволен. Ибо это неведение в выборе добра и зла еще не делает действие невольным, но только порочным. В подобном же духе следует сказать и о вообще не знающих своих обязанностей, ибо это неведение делает людей достойными порицания, а не извинения. Итак, неведением, делающим поступки невольными и извинительными, можно назвать только то, которое касается факта в отдельности и его особенных условий. Ибо тогда только прощают человеку, извиняют его и считают, что он действовал против своей воли». После этого, отец мой, скажете ли вы еще, что Аристотель вашего мнения? И кто бы не удивился, узнав, что языческий философ был более сведущ, чем ваши богословы, в вопросе, столь важном для всей нравственности и даже для руководства душ, как знание условий, которые делают действие произвольным или непроизвольным и тем самым извиняют или не извиняют грех? Не надейтесь же больше ни на что, отец мой, со стороны этого короля философов и не противьтесь больше королю богословов[120]·, который таким образом решает этот вопрос в XV Главе первой книги своих Libri II Retractationum: «Тот, кто грешит по неведению, совершает этот поступок лишь потому, что желает его совершить, хотя он и грешит без желания согрешить. Таким образом, даже этот грех неведения не может быть совершен иначе, как по воле согрешающего, но по воле, которая стремится к действию, а не к греху. Данное обстоятельство не мешает, однако, чтобы действие было грехом, потому что здесь достаточно сделать то, что были обязаны не делать».
Патер показался мне удивленным, причем больше этим местом из Аристотеля, чем местом из св. Августина. Но, пока он придумывал, что сказать, пришли доложить, что супруга маршала … и маркиза … желают его видеть. Таким образом, расставаясь с нами второпях, он сказал:
— Я поговорю об этом с нашими отцами. Они, конечно, найдут на это ответ: у нас здесь очень тонкие знатоки.
Мы хорошо его поняли, и когда я остался наедине с моим другом, то выразил ему свое удивление ввиду переворота, который данное учение вносило в этику. На это он возразил, что удивляется моему удивлению:
— Разве вы еще не знаете, что их излишества в области морали гораздо больше, чем в каких — либо других.
Он привел мне странные примеры этого и отложил остальное до другого раза. Я надеюсь, что то, что я узнаю от него, будет предметом нашей ближайшей беседы.
Письмо пятое
О намерениях иезуитов при установлении новой морали. — Два рода казуистов среди них: большинство распущенных, меньшинство строгих; причина этой разницы. — Объяснение учения о вероятностях. — Большое количество новейших неизвестных авторов, заменяющих теперь св. отцов
Париж, 20 марта 1656 г.
Исполняю свое обещание: вот в общих чертах мораль добрых отцов иезуитов, «этих людей, выдающихся своей ученостью и благомыслием, руководимых божественною мудростию, которая надежнее всякой философии». Вы думаете, может быть, что я насмехаюсь, — я говорю серьезно, или, вернее, они сами говорят это в своей книге, озаглавленной: Imago primi saeculi[121]. Я только
