этом мнения наиболее вероятного? Конечно да, и даже против собственного своего убеждения: Imo contra propriam opiniопет». То же самое приводит наш отец Эскобар (тр. 6, пр. 6, МЬ 45).
— Вот, отец мой, — сказал я ему, — прекрасное начало! Судьи должны быть вам очень обязаны, и я нахожу весьма странным, что они противятся вашим вероятностям, как мы это замечали иногда, раз последние им так благоприятны: вы ведь им даете посредством этого такую же власть над имуществом людей, какую присвоили себе над совестями.
— Вы видите, — сказал он, — что не личный интерес руководит нами, мы принимали во внимание одно лишь спокойствие их совести; и этому наш великий Молина так много способствовал своими трудами по поводу приношений, предлагаемых судьям. Так, чтобы избавить их от всяких зазрений совести, которые могли бы появиться при решении вопроса о том, следует ли брать в некоторых случаях, он позаботился перечислить все случаи, когда судьи могут со спокойной совестью принимать подарки, если только нет особенного закона, запрещающего это. Подобные рассуждения находятся в первом томе сочинений великого казуиста (тр. 2, расс. 88, № 6); вот его слова: «Судьи могут брать подарки от тяжущихся сторон, когда они предлагают их или по дружбе, или из благодарности за оказанное правосудие, или для того, чтобы заставить их оказать его в будущем, или же, чтобы побудить их приложить особенное старание к определенному делу, или же, чтобы заставить их поскорее покончить данное дело». Наш ученый Эскобар говорит об этом (тр. 6, пр. 6, № 43) еще и таким образом: «Если оказывается несколько человек, из которых ни один не имеет большего права быть удовлетворенным прежде других, то согрешит ли судья, если возьмет что — нибудь от одного, с уговором, ex pacto, удовлетворить его первого? Конечно нет, по мнению Лаймана, так как, на основании естественного права, он не причиняет никакой несправедливости остальным, когда он делает для одного в благодарность за его подношение то, что он мог бы сделать для всякого другого, кто ему понравится; и так как он обязан одинаково по отношению ко всем им равностью их прав, то он даже становится обязанным больше тому, кто сделал ему этот подарок, заставляющий предпочесть его остальным; и это предпочтение, кажется, может быть оценено на деньги: Quae obligatio videtur pretio aestimabilis».
— Отец мой, — сказал я, — меня удивляет это разрешение, которое неизвестно еще первым сановникам королевства. Так господин первый президент издал одно распоряжение в парламенте[154], чтобы воспрепятствовать некоторым регистраторам получать деньги за предпочтения этого рода, что доказывает, как он далек от мысли о позволительности подобных действий со стороны судей, и все очень хвалили преобразование столь полезное всем труждающимся.
Добрый патер, пораженный этим сообщением, ответил мне:
— Правду ли говорите вы? Я ничего об этом не слыхал. Наше мнение только вероятно, обратное тоже может быть вероятным.
— По правде, отец мой, — сказал я, — находят более чем вероятно хорошим то, как поступил господин первый президент и что он остановил этим распространение явных подкупов, которое терпели слишком долго.
— Я думаю об этом точно так же, — сказал патер, — но бросим это, покончим с судьями.
— Вы правы, — сказал я, — они недостаточно вам признательны за все, что вы для них делаете.
— Дело не в том, — сказал патер, — но надо столько сказать обо всех, что о каждом приходится говорить коротко.
Поговорим теперь о дельцах. Вы знаете, что величайшее затруднение здесь в том, чтобы удержать их от лихоимства; потому и отцы наши приложили к этому особенное старание, ибо они так сильно ненавидят этот порок, что Эскобар говорит (тр. 3, пр. 5, № 1): «Не считать лихоимства грехом есть ересь». И наш отец Бони, в своей Сумме грехов (гл. 14), наполняет несколько страниц наказаниями для ростовщиков. Он объявляет, что «они опозорены при жизни и недостойны церковного погребения после смерти».
— Ох, отец мой! Не думал я, что он так строг!
— Он строг, когда надо, — ответил он мне, — но вместе с тем этот ученый казуист, заметив, что лишь одно желание наживы заставляет заниматься ростовщичеством, прибавляет: «Немало, следовательно, помогли бы народу, если бы, охранив его от дурного действия лихоимства и вместе с тем от греха, причиняющего данный порок, дали ему средства получать такой же и даже больший барыш от своих денег каким — нибудь полезным и законным употреблением их, чем получается лихоимством».
— Несомненно, отец мой, тогда уж не было бы больше ростовщиков.
— И вот для этого, — сказал он, — был им предложен «один общий метод для людей всякого рода: дворян, председателей, советников и т. д.». Он так легок, что состоит лишь в употреблении определенных слов, которые нужно произнести при отдаче денег взаймы; после этого можно получать барыш, не опасаясь, что он будет лихоимственным, как это было бы без сомнения, если поступить здесь иначе.
— А какие же эти таинственные изречения, отец мой?
— Вот они, — сказал патер, — и притом слово в слово, так как вы знаете, что о. Эскобар написал свою Сумму грехов на французском языке, чтобы быть понятным для всех, как он это говорит в предисловии: «Тот, у кого просят взаймы денег, ответит, следовательно, таким образом: у меня нет денег, чтобы давать в рост, но я могу одолжить их под условием получить честный и законный доход. Если вы желаете употребить эту сумму в дело с уговором, что барыши и убытки пополам, может быть, я и решусь на это. Правда и то, что слишком трудно бывает уговориться насчет барыша, поэтому, если бы вы согласились обеспечить мне известную долю дохода и капитал, чтобы они не подвергались случайности, мы сошлись бы тотчас же, и я мог бы немедленно выдать вам деньги». Не удобный ли это способ — добывать деньги безгрешно, и не прав ли отец Бони, когда он заключает этот метод следующими словами: «Вот, по моему мнению, способ, посредством которого множество людей, вызывающих против себя справедливое негодование Божие своим лихоимством, своими вымогательствами и незаконными договорами, могут спасаться, получая прекрасные, честные и законные выгоды»?
— О, мой отец, — сказал я, — слова эти имеют великую силу. Несомненно, в них заключается какая — то тайная мощь, способная изгонять лихоимство, которой, впрочем, я не понимаю; я ведь всегда думал, что грех этот состоит в получении большего количества денег, чем их было одолжено.
— Вы в этом деле мало понимаете, — сказал он. — Лихоимство, по мнению наших отцов, почти исключительно состоит в намерении получать этот барыш именно как лихвенный. И потому наш отец Эскобар учит избегать лихоимства простым отклонением намерения (тр. 3, пр. 5, №№ 4, 33, 44): «Было бы лихоимством, — говорит он, — получать выгоду с тех, кого одолжаешь, если требовать ее во имя справедливости; но если ее требовать в виде благодарности, то это уже не лихоимство». И под № 3: «Не разрешается намереваться получить выгоду непосредственно с одолженных денег; но иметь на это притязания при посредстве благосклонности того, кого одолжили, media benevolentia, не есть лихоимство».
Вот вам утонченные методы; но один из лучших, по моему мнению (так как нам есть из чего выбирать), — это метод договора Мохатра.
— Я вижу, — сказал он, — что вы не знаете, что это такое. Странно одно только название. Эскобар объяснит это вам (тр. 3, пр. 3, № 36): «Договор Мохатра есть тот, посредством которого дорого и в долг покупаются материи с тем, чтобы тотчас же перепродать их тому же лицу за наличные деньги и дешево». Вот что значит договор Мохатра: вы видите отсюда, что получается некоторая сумма наличными деньгами и остается обязательство на большую.
— Но, отец мой, мне кажется, что только один Эскобар и пользуется этим словом; есть ли другие книги, которые говорили об этом?
— Как вы малосведущи, — сказал патер. — Последняя книга по нравоучительному богословию, которая напечатана в этом году в Париже, говорит о договоре Мохатра и весьма научно. Она озаглавлена Epilogus Summanm. Это сокращение всех сумм богословия, заимствованное у наших отцов: Суареса, Санчеса, Лессия, Фагундеса, Уртадо и других знаменитых казуистов, как это указано в заглавии. Вы, следовательно, найдете там на стр. 54: «Мохатра есть такой договор, когда человек, нуждаясь в двадцати пистолях, покупает у торговца материи на тридцать пистолей, с уплатой через год, и немедленно продает ее ему обратно за двадцать пистолей наличными». Вы ясно видите отсюда, что Мохатра вовсе не есть неслыханное слово.
— И что ж, отец мой, разрешается ли этот договор?
— Эскобар, — ответил патер, — говорит там же, что «есть законы, которые запрещают его под страхом весьма тяжких наказаний».
— Следовательно, он бесполезен, отец мой?
— Нисколько, — сказал он, — так как Эскобар дает там же способы сделать его дозволенным, «когда бы даже, — говорит он, — тот, кто продает и покупает обратно, имеет главной своей целью барыш, но лишь бы только он при продаже не назначал цены больше высшей цены материи этого рода и при покупке не давал бы меньше самой низкой и лишь бы раньше у них не было уговора насчет этого в собственных ли выражениях или иначе как». Но Лессий (De just., кн. 2, гл. 21, от. 16) говорит: «Если бы даже и продавали с намерением купить обратно за меньшую цену, то нет никакой обязанности возвратить этот барыш, разве только из милости в том случае, когда тот, с кого он получается, находится в нищете, и если притом, возвращая его, ничем не стесняешь себя: si commode potest». Вот все, что можно сказать на этот счет.
— Действительно, отец мой, я думаю, что большее снисхождение было бы порочно.
— Наши отцы, — сказал он, — умеют так хорошо остановиться вовремя! Вы видите достаточно из всего этого пользу Мохатры.
Я мог бы преподать вам еще много других способов, но достаточно и этих, и мне остается поговорить с вами о людях, запутавшихся в своих делах. Наши отцы придумали помочь им сообразно с положением, в котором они находятся, а именно: если у них нет достаточно средств, чтобы существовать прилично и вместе с тем выплачивать долги, им разрешается утаить часть имущества, объявив себя банкротом перед своими кредиторами. Так решает наш отец Лессий, и это подтверждает Эскобар (тр.
