архиепископу Равеннскому, — мы иногда присылаем вашему Братству декреты, противоречащие вашим убеждениям, то не смущайтесь. Ведь вы или с уважением исполните их, или же представите нам доводы относительно того, почему, на ваш взгляд, не следует их исполнять. Ибо мы одобрим неисполнение декрета, исторгнутого от нас либо обманом, либо хитростью». Вот как поступают папы, которые стараются только разъяснять несогласия между христианами, а не потакают страстям тех, кто стремится посеять между ними раздоры. Они не гонятся за господством, как говорят св ап. Петр[370] и св. ап. Павел[371] по заповеди Иисуса Христа, но дух, которым преисполнено их поведение, есть дух мира и истины. Вот почему в их грамотах ставится обыкновенно такая оговорка, как Si ita est, si preces veritate nitantur. «Если это именно так, как нам представлено, если факты верны». Отсюда вцдно, что если папы дают силу своим буллам лишь сообразно с тем, насколько последние основаны на подлинных фактах, то не буллы исключительно удостоверяют истинность фактов, а, напротив, по мнению авторитетов канонического права, истинность факта и дает законную силу буллам.
Как же нам узнать истину фактов? Мы познаем ее, отец мой, глазами, которые в подобном деле суть законные судьи, как разум есть законный судья в вешах естественных и познаваемых, а вера — в сверхъестественных, данных через откровение. Так как Вы меня вынуждаете, то я скажу Вам, отец мой, что, по мнению двух величайших учителей церкви, св. Августина и св. Фомы, три перечисленных начала познания — чувства, разум и вера — имеют каждое свою отдельную область и свою достоверность в упомянутой области. А так как Богу угодно было воспользоваться посредничеством чувств, чтобы дать доступ к вере, fides ex auditu[372], то никоим образом вера не должна уничтожать свидетельства чувств, и всякая попытка вызвать сомнение в верности свидетельства чувств была бы, напротив, равносильна уничтожению веры. Вот почему св. Фома указывает особенно на то, что Богу угодно было установить в таинстве причащения виды, доступные чувствам, дабы чувства, судящие лишь об этих видах, не были обмануты: ut sensus а deceptione reddantur immunes.
Выведем же отсюда следующее заключение: какое бы положение ни было представлено нашему рассмотрению, необходимо прежде всего определить его природу, чтобы видеть, к которому из упомянутых трех начал следует его отнести. Если речь идет о сверхъестественном, то мы не будем судить о нем ни чувствами, ни разумом, но при помощи Священного Писания и решений церкви. Если речь идет о положении не откровенном, а доступном естественному разуму, то разум и будет в подобном случае надлежащим судьей. Если же, наконец, дело касается вопроса о факте, тогда мы доверимся чувствам, которым естественно и надлежит ведать данным вопросом.
Это настолько общее правило, что, по мнению св. Августина и св. Фомы, если даже в самом Писании встречается какое — нибудь место, первоначальный буквальный смысл которого оказывается в противоречии с тем, что с достоверностью признают чувства или разум, то в таком случае не следует пытаться отвергать их, подчиняя авторитету вышеупомянутого кажущегося смысла. Но следует истолковать Писание и приискать в нем другой смысл, который согласовался бы с чувственной истиною; потому что, в силу непогрешимости слова Божия даже в фактах, а также в силу достоверности свидетельства чувств и разума, действующих в своей области, необходимо, чтобы названные истины согласовались между собой. А поскольку Писание может быть истолковано различным образом, тогда как свидетельство чувств едино, то в подобных вопросах надлежит принять за истинный смысл Писания именно тот, который согласуется с верным свидетельством чувств. «Согласно св. Августину, — говорит св. Фома, (ч. I, вопр. 68, ст. I), — надо иметь в виду две вещи: во — первых, что Священное Писание всегда содержит в себе истинный смысл; во — вторых, так как оно может быть истолковано различно, то, найдя в нем такой смысл, который разум признает эаведомр ложным, не надо упорствовать, будто нашли настоящий смысл Писания, но следует искать в нем другое значение, которое согласовалось бы с разумом». Данную мысль он поясняет примером одного места из Книги Бытия (1,16), где говорится, что «Бог создал два великих светила, солнце и луну, а также и звезды». Этим Писание как будто хочет сказать, что луна больше всех звезд; но так как установлено неопровержимыми доказательствами, что последнее неверно, то не следует упорствовать в защите буквального смысла; нужно искать другой, соответствующий указанной фактической истине[373]. Можно, например, сказать, «что слова «великое светило» обозначают только величие света луны по отношению к нам, а не величину самого ее тела».
Если бы мы захотели поступать со Священным Писанием иначе, то не внушили бы к нему уважения, а, наоборот, выставили бы его на поругание неверным, «так как, — говорит св. Августин, — увидев, что мы верим в Священном Писании таким вещам, которые они считают заведомо ложными, они стали бы глумиться над нашим легковерием в вещи более сокровенные, например, воскресение из мертвых и вечную жизнь». «Это значило бы, — прибавляет св. Фома, — выставить перед ними нашу религию достойной презрения и даже закрыть им доступ к ней».
Последнее также было бы средством, отец мой, преградить доступ к ней еретикам и возбудить в них презрение к авторитету папы, если бы стали отказываться признавать католиками неверящих в наличие таких — то слов в такой — то книге, в которой их вовсе нет, на том основании, что один папа по ошибке объявил, будто они там содержатся. Ибо только рассмотрение самой книги может убедить в том, находятся ли в ней некие слова. Фактические вопросы доказываются только с помощью чувств. Если утверждаемое Вами истинно, покажите это; в противном случае не беспокойте никого принуждениями поверить: подобные попытки будут бесполезны. Никакая власть в мире не может силою своего авторитета ни убедить в фактическом вопросе, ни изменить его. Ибо нет ничего такого, что могло бы сделать несуществующим реально существующее[374].
Напрасно, например, регенсбургские монахи получили от папы Льва IX Святого торжественный декрет, в котором он возвещал, будто мощи св. Дионисия, первого парижского епископа, обыкновенно считаемого ареопагитом, перенесены из Франции в их монастырскую церковь[375]. Указанное обстоятельство нисколько не мешало мощам данного святого и прежде, и сейчас пребывать в знаменитом аббатстве его имени, и там тщетно было бы добиваться признания упомянутой буллы, хотя Лев IX и удостоверяет в ней, что «дело было наитщательнейшим образом, diligentissime, рассмотрено в совете многих епископов и прелатов». В силу сказанного, он «настоятельно обязует всех французов, districte praecipientes, признавать и исповедовать, что эти святые мощи у них уже не почивают». Однако же французы, убедившись в ложности последнего факта своими собственными глазами, — поскольку, по свидетельству историков того времени, открыли раку и нашли там все мощи в неприкосновенности, — признали, как с тех пор признается всеми, совершенно противоположное предписаниям столь святого папы, хорошо сознавая, что даже святые и пророки могут быть введены в заблуждение.
Напрасно было также с Вашей стороны испрашивать в Риме декрет об осуждении взгляда Галилея относительно движения Земли[376]. Не этим будет доказано, что она стоит неподвижно. Если бы имелись несомненные наблюдения.
которые доказали бы, что именно она — то и вращается, то все люди в мире не помешали бы ей вращаться, и себе — вращаться вместе с нею. Не воображайте также, что папа Захарий своими письмами об отлучении от церкви святого Виргилия[377] за веру в существование антиподов мог уничтожить этот новый мир. И хотя папа признал данное мнение одним из опаснейших заблуждений, тем не менее испанский король имел причину быть довольным, когда предпочел поверить Христофору Колумбу, возвратившемуся из Нового света, чем мнению этого папы, который никогда не бывал там. Церковь, таким образом, получила великую пользу, ибо это дало возможность познать Евангелие стольким народам, которые иначе погибли бы в своем неверии.
Итак, отец мой, Вы видите, каково свойство фактических вопросов[378] и по какому принципу следует судить о них. Отсюда легко заключить по поводу нашего предмета, что если пять положений не принадлежат Янсению, то и невозможно было извлечь их из его книги; и что единственное средство, позволяющее правильно судить о данном вопросе и убедить всех, — рассмотреть его книгу в установленной конференции, как того давно требуют от Вас. До тех пор Вы не имеете никакого права упрекать Ваших противников в упорстве. Ибо по отношению к упомянутому фактическому вопросу они будут безупречны, равно как по отношению к догматам веры — они свободны от заблуждений. Перед законом они — католики, перед фактом — здравомыслящие и не погрешают ни в том, ни в другом.
Кто же не удивится, отец мой, при виде столь полного оправдания, с одной стороны, и столь жестких обвинений — с другой? Кто бы мог подумать, что у нас дело идет о факте столь ничтожного значения, в который хотят бездоказательно заставить поверить, и кто решился бы подумать, отец мой, что по всей церкви подняли столько шума из ничего, pro nihilo, как говорит св. Бернард? Но ведь в том — то и состоит главная уловка Вашего поведения: убедить, будто в деле, столь ничтожном, затронуто все, и внушить людям могущественным, внимающим Вам, что в вашем споре дело идет о самых пагубных заблуждениях Кальвина и о самых важных основах веры, дабы указанные люди, в соответствующем убеждении, употребили все свои старания и всю свою власть против Ваших противников, как если бы спасение католической религии зависело от этого. Ведь если бы они, наоборот, убедились, что речь идет лишь о таком ничтожном фактическом вопросе, то не обратили бы на него ни малейшего внимания и даже очень пожалели бы о том, что употребили столько усилий для поддержки Ваших личных страстей в деле, не имеющем никакого значения для церкви.
Наконец, в худшем случае, если бы даже было правдой, что Янсений держался осужденных положений, то какая беда приключилась бы от того, что несколько человек усомнились в подобном факте? Лишь бы они публично отвергали сами положения, как сейчас и происходит. Не достаточно ли, что сии положения были осуждены всеми без исключения, в том именно смысле, в котором, по Вашему разъяснению, Вам было бы желательно, чтобы их осудили?
Будут ли их сильнее осуждать из — за того, что Янсений якобы их придерживался? Чему же послужили бы настояния на подобного рода признании, как не тому только, чтобы обесславить ученого и епископа, умершего в единении с церковью? В этом я не вижу
