не менее, архиепископу Буржскому, демонстрировавшему на протяжении всего рассматриваемого дела великолепное усердие, они показались столь важными, что почтенный прелат счел своим долгом объявить о них всей церкви. Вскоре им было составлено Пастырское письмо с приложением Акта о заявлении, сделанном иезуитами, с тем чтобы последние, будучи связаны собственноручно данным и оглашенным во всеуслышание обязательством, никогда в будущем не отваживались предпринимать что — либо, направленное против христианской морали [399]. <…>
VI. Несколько обращений Вандрока к читателям
Прежде чем закончить данное Предисловие, мне остается лишь привести соображения, побудившие снабдить Монтальтовы Письма столь пространными примечаниями, и разъяснить пользу, которую можно отсюда извлечь. Монтальт, как я отметил вначале, в последних Письмах совершенно обоснованно опроверг все жалобы иезуитов. Подобного опровержения было бы вполне достаточно для любого читателя, обладающего ясным и лишенным предубеждений умом. Однако, поскольку трудность издания Писем вынудила опустить некоторые из упомянутых жалоб и поскольку сам автор посчитал себя вправе пренебречь ими как малозначительными, то иезуиты получают этим самым определенные преимущества. Людям простодушным они хотят представить дело так, что Монтальт умолчал о возражениях, на которые не нашел ответа, а, следовательно, — внушить подозрение в его вере и искренности. Полагаю, что при издании латинской версии Провинщшлъпглх писем мне необходимо показать всю несправедливость подобного подозрения, не утаивая ни одного из упреков, дабы лица, уже настроенные в пользу иезуитских клевет, нашли в одной книге средство против всех предложений такого рода. Я постарался отыскать у апологетов Общества те пустячные возражения и ничтожные придирки, которыми они наводнили свои ответы Монтальту и, собрав воедино все эти выпады, с наискрупулезнейшей точностью их опровергнуть. Но, чтобы моя работа не оказалась для большинства читателей столь же утомительной, сколь и бесполезной, я чередовал рассказы обо всех этих скучных прениях с изложением наиболее важных вопросов морали, трактуя их хотя и довольно лаконично, но с большой тщательностью. Таким образом, в Примечаниях я не только освещаю немалое число трудностей, с которыми сопряжена мораль, но объясняю также и ее всеобщие принципы[400], что легко продемонстрировать, вкратце указав, каковы эти принципы.
Всякая мораль нацелена на руководство человеческими деяниями. Рассматривая эти деяния, следует учитывать как то необходимое, что позволяет им быть человеческими, так и то, что необходимо для того, чтобы они были благими. Человеческими их называют в случае добровольности, благость же зависит от двух вещей: от правила, с которым они должны сообразовываться, и от цели, к которой они должны стремиться. Существуют два правила — совесть и закон Божий, и нет другой цели, кроме милосердной любви к Богу. Иезуиты с помощью вводимых ими разного рода заблуждений ниспровергали эти верные принципы, я же их восстанавливаю, проясняю и излагаю в различных местах зтон книги. Монтальт в своем четвертом Письме привел условия, необходимые для того, чтобы деяние было добровольным. То же самое я пытаюсь доказать в своих примечаниях к данному Письму, опровергая тем самым смехотворную систему Апологии казуистов, основывающуюся на благих помыслах, которые никем не мыслятся.
В примечаниях к пятнадцатому Письму я устанавливаю два правила в области нравов — закон Божий и совесть, — опрокидывая с помощью четкого и недвусмысленного рассуждения все здание пробабилизма, который выступает одним из главных орудий морали казуистов, о чем известно всякому, кто хоть немного занимался исследованием ее принципов. В этом рассуждении я не только разрушаю оба основания пробабилистской доктрины, выдвигая против них следующие аргументы: 1) ложное, согласно естественному праву, мнение, даже будучи провозглашенным сотней казуистов в качестве вероятного, отнюдь не освобождает от греха; 2) нельзя, не впадая в грех, следовать мнению менее вероятному и менее надежному в ущерб более вероятному и более надежному. Я также дохожу до важнейших следствий, извлекаемых казуистами из ее принципов, и даю увидеть, что прихожанам непозволительно обращаться за советом к разным казуистам, с намерением последовать тому мнению, которое больше понравится, равно как и казуистам нельзя выносить решение, которое, на их взгляд, в умозрении ложно, но является наиболее приятным для консультируемого ими лица.
О. Антуан Сирмон (Sirmond) совершенно уничтожает цель наших действий, состоящую в милосердной любви к Богу, когда пишет, что христиане вовсе не обязаны всю свою жизнь с помощью истинного милосердия направлять свои действия к Богу. Против этого гнусного учения я борюсь в моих примечаниях к десятому Письму, опровергая принципы упомянутого отца и рассеивая те пустые доводы, на которые он опирается. И, дабы полностью удовлетворить иипросы читателя, я разъясняю также некоторые места из СШ. Фомы, имеющие к этому отношение.
Вот что, вкратце говоря, содержится в настоящих Примечаниях относительно основных принципов морали. И Хотя эти материи обсуждаются не столь пространно, как того требовала бы их важность, тем не менее, сказанного мной вполне достаточно для опровержения казуистов.
Они равно терпят поражение и в области принципов, именуемых вторичными. По данному вопросу я также в различных местах Примечаний отстаиваю истину, а особенно — в рассуждении о церковных законах, составляющем содержание последней части шестнадцатого Письма. Я как бы набрасываю здесь узду на распущенность новых докторов, которые, позволив себе некогда несоблюдение церковных законов, через известное время заявляют об отмене последних вследствие их фактической неупотребительности.
В другом месте я выступаю против преступных изъятий части цитируемого отрывка, с помощью которых они ослабляют даже заповеди Божьи, и показываю, сообразуясь с парижскими кюре, что следует вообще отбросить любую лаиоведь, не основывающуюся на Священном Писании или па Священном Предании.
Примечания к седьмому Письму раскрывают иллюзорность казуистического метода направления намерения, освещая неясность данного предмета и не затрагивая вопросов, имеющих малую значимость.
В Примечаниях я борюсь с двумя противниками. Первым является тот иезуит[401], который по мере публикации Мпнталыповых Писем писал на них ответы столь жалкие, что от этого сами Письма выглядели лишь солиднее и изящнее. Все упомянутые ответы были собраны иезуитами Льежа и в 1658 г. изданы отдельным томом[402]. Именно этого автора я опровергал с наибольшей тщательностью, поскольку он был первым, кто вступил э полемику с Монтальтом. Он не высказал ни одного положения, ни одной придирки, которые не были бы разбиты либо в Монтальтовых Письмах, либо в моих Примечаниях.
Вторым из упомянутых противников выступает апологет казуистов, в прошлом — надежда, а ныне — позор Общества. Но хотя я и нападал на него в некоторых местах Примечаний, а кое — где и весьма недвусмысленно опровергал, у меня все же не было намерения заниматься подробным разоблачением его пасквиля. Знаменитым кюре, добившимся осуждения этого пасквиля, я оставляю всю славу, связанную со столь полезным служением делу церкви.
И, дабы мне не приписывали ничего из чужих заслуг, признаюсь также в том, о чем уже доводилось говорить в настоящем Предисловии, — многое заимствовано мной из Сочинений парижских кюре, а также из Воспоминаний, предоставленных в мое распоряжение одним духовным лицом из того же города Я бы от всего сердца пожелал, чтобы эти воспоминания были однажды опубликованы к пользе французов, которые найдут в них гораздо более подробное и красноречивое изложение рассматриваемых здесь предметов.
Хочу также, чтобы человек, читающий Монтальтовы Письма, проникся чувствами того, кто их писал. Они созданы не для очернения иезуитов, но лишь с целью пробудить у всех истинно верующих презрение и ужас перед лицом крайней испорченности иезуитских воззрений, отделить последние от церкви, возбудить усердие в пастырях, единственно способных остановить распространение этой скверны. И мольбы автора Провинциальных Писем были услышаны Господом. Сегодня Монтальт видит указанные заблуждения внушающими отвращение народу, осужденными кюре всей Франции, подвергнутыми цензуре теологических факультетов, запрещенными епископами и, наконец, святым Престолом. В столь удачном повороте дела он не усматривает никакой своей заслуги, приписывая всю славу усердию кюре и епископов. С тех nopj, как стал слышен их голос, он позаботился, чтобы умолк его собственный. Он удовлетворился примером св. Иоанна[403], возрадовавшись голосу пастырей церкви, и совершенна, волею Господней, была эта радость. Пускай же все любящие церковь радуются вместе с ним. Пусть они постараются развеять заблуждение относительно труда, выполненного со столь чистыми намерениями. Ибо хотя и правда, что, не впадая в несправедливость, нельзя не выразить ему своего уважения, означенный тру/? все же Moiyr уважать недостаточно — не по причине присущих ему изъянов, но в силу дурного настроя читателей. Нет ничего столь совершенного, чему бы испорченность людского сердца не придала скверного применения. Сколь бы справедливыми, сколь бы нужными ни были порыв и сила, с которыми Монтальт выступил против распущенности казуистов, может случиться, что кое — кто попробует использовать их не для упрочения ненависти к пороку, но для подкрепления неприязни, питаемой, быть может, к иезуитам.
Нет ничего более далекого от сути Монтальтовых Писем, нежели подобное их восприятие. Перед лицом Господа таким людям было бы бесполезным делом ненавидеть распущенность, бичуемую автором Писем, если ненависть эта обращена против личностей, а не ограничивается, как подобало бы, лишь самими по себе заблуждениями. Или, скорее, у таких людей нет подлинной ненависти к проявлениям упомянутой распущенности, поскольку им следовало бы для начала возненавидеть в самих себе тайную сердечную злобу, заставляющую их так относиться к иезуитам. Так пусть же на самих иезуитов не будет перенесено то, что говорится об их взглядах. Именно эти взгляды, а не сами члены Общества, служили предметом ненависти Монтальта. И именно заблуждения казуистов, а не самих казуистов хотел он выставить нелепыми с помощью своих шуток. Пускай же люди достигнут того блаженного состояния, которого св. Августин требовал от всякого христианина, когда говорил: Любите людей, преследуя их заблуждения, без гордыни восставайте на защиту истины, сражайтесь за нее, не издеваясь над заблуждающимися, молитесь за тех, чьи ошибки вы разоблачаете.
Одному Богу известно, в этом ли расположении духа принялся я за свою работу. Однако люди не имеют права приписывать нам — ни Монтальту, ни мне — другое расположение, поскольку они не обладают основаниями, позволяющими подозревать, будто мы писали, руководствуясь какими — то иными побуждениями. Итак, уверен, в данной книге нельзя найти ничего, что могло бы дать место таким подозрениям. Напротив, в ней, если я не ошибаюсь, повсюду бросается в глаза, что острота споров смягчалась настолько, насколько это было возможно. Сами обсуждаемые темы порой побуждали нас к высказываниям, могущим показаться слишком уж сильными. Но если в этиц местах текста что — то и говорилось с известной горячностью, то могут убедиться в отсутствии в них какой бы то ни было иадевки.
Есть еще один подводный камень, угрожающий читателям Писем. Ведь вполне может создаться впечатление, ЧТО и все остальные церковнослужители и монахи являются Такими, какими здесь
