нас это не принято.
— Молчать! Я властен делать что угодно.
— Вы больны, сударь.
Итальянская ругань, страстная, фанатическая, как молитвословие. Гейне отпирает. В коридоре доругивающийся лакей, за ним, немного отступя, подросток-оборвыш, с головой ушедший в целый лес лиан, олеандров, флердоранжа, лилий…
…роз, магнолий, гвоздики…
— Этот негодяй во что бы то ни стало требовал пропустить его в комнату, окнами обращенную на площадь: таковою может быть только салон.
— Да, да, салон, — гортанно рычит мальчишка.
— Разумеется, в салон, — соглашается Гейне, — это я сам ему приказал.
— …Потому что, — нетерпеливо продолжает лакей, — ни до конторы, ни до ванн, ни тем более до читальной комнаты никакого дела у него быть не может. Однако при совершенной непристойности его костюма…
— Ах, да, — словно только сейчас проснувшись, восклицает Гейне, — Рондольфина, взгляните на его панталоны! Кто сшил тебе эти брючки из рыбачьей сети, прозрачное созданье?
— Синьор, шипы колючих изгородей в Ферраре ежегодно оттачиваются наново специальными садовыми…
— Ха-ха-ха!
— …При совершенном неприличии его костюма, — нетерпеливо продолжает лакей, по-особенному напирая на это выражение ввиду подошедшей синьоры, на лице коей борется тень внезапного недоумения с лучами вовсе непреоборимой веселости, — при совершенном неприличии его костюма мы предложили мальчишке, передав через нас требуемое синьором, дождаться ответа на улице. Но мошенник этот…
— Да, да, он прав, — останавливает ритора Гейне, — это я велел ему самолично явиться перед лицо синьоры…
— …Мошенник этот, — уже не владея собой, тараторит запальчивый калабриец, — пустил в ход угрозы.
— А именно? — любопытствует Гейне. — Как это колоритно, синьора, не правда ли?
— Сорванец сослался на вас. «Синьор, — пригрозил он, — синьор негоциант в следующие свои проезды через Феррару станет пользоваться услугами других albergo,[5] если вы, наперекор его воле, не допустите меня до него».
— Ха-ха-ха! Вот забавник! Каково, синьора! Вы отнесете эту тропическую плантацию… Погодите! — Гейне, обернувшись, ждет от Камиллы указаний. — …В восьмой пока что, — не дождавшись от нее ответа, продолжает Гейне.
— К вам покамест, — слегка краснея, повторяет Камилла.
— Слушаю-с, синьор. А относительно мальчишки…
— А ты, обезьяна, во что ценишь ты свои панталоны?
— Джулио весь в рубцах. Джулио посинел от холода. У Джулио нет другого платья, ни папы, ни мамы нет у Джулио, — плаксиво хнычет, обливаясь потом, десятилетний жулик.
— Итак, сколько же, отвечай!
— Сто сольди, синьор, — неуверенно-мечтательно, как галлюцинант, произносит подросток.
— Ха-ха-ха! — хохочут все: хохочет Гейне, хохочет Камилла, хохотом разражается и лакей, лакей в особенности, когда, вынув бумажник, Гейне достает оттуда кредитку в десять лир и, не переставая смеяться, протягивает ее оборвышу.
Тот молниеносно стреляет цепкою лапою по протянутой бумажке.
— Постой, — говорит Гейне. — Это, надо думать, первое твое выступление на поприще коммерции. В добрый час… Послушайте, камерьере, уверяю вас, смех ваш в этом случае положительно неблагоразумен: он за живое задевает юного негоцианта. И не правда ли, мой милый, ты никогда уже больше при ближайших своих операциях в Ферраре не станешь показываться на пороге негостеприимного «Торквато»?
— О нет, синьор, напротив… А сколько дней еще остается синьор в Ферраре?
— Через два часа я совсем уезжаю отсюда.
— Синьор Энрико…
— Да, синьора.
— Выйдемте на улицу, не возвращаться же нам, право, в этот глупый салон.
— Хорошо… Камерьере, эти цветы — в восьмой. Погодите, этой розе надо еще распуститься; на этот вечер сады Феррары поручают ее вам, синьора.
— Мегсi, Энрико… Черная эта гвоздика лишена всякой сдержанности, сады Феррары, синьор, вверяют вам уход за этим разнузданным цветком.
— Вашу ручку, синьора… Итак, камерьере, это — в восьмой. И шляпу мне: она в номере.
Лакей удаляется.
— Вы не сделаете этого, Энрико.
— Камилла, я не понимаю вас.
— Вы останетесь, — о, не отвечайте мне ничего, — вы останетесь еще на день хотя бы в Ферраре… Энрико, Энрико, вы выпачкали себе бровь в цветочной пыли, дайте я обмахну.
— Синьора Камилла, на вашем башмачке пушистая гусеница, я собью ее, — я отправлю телеграмму домой, во Франкфурт, — и платье у вас все в лепестках, синьора, — и буду посылать депеши ежедневно, пока вы не запретите мне.
— Энрико, я не вижу на вашем пальце обручального кольца; надевали вы когда-нибудь такое украшение?
— Зато я давно заметил на вашем, Камилла… А, шляпа! Благодарю вас.
V
Благоуханный вечер преисполнил собою все закоулки Феррары и гулкою каплей перекатывался по ее уличному лабиринту, словно капля морской воды, что забилась в ухо и весь череп глухотой налила.
В кофейне шумно. Но тихая, утлая улочка ведет к кофейне. В ней-то и заключается главная причина того, что затаив дыхание окружил ее со всех сторон оглушенный, ошеломленный город; вечер забился в одну из его улочек, и в ту как раз, где на углу кофейня.
Камилла призадумалась, дожидаясь Гейне. Он пошел в телеграфное бюро рядом с кофейней.
«Почему это ни за что не хотел он написать телеграмму в кафе и с посыльным ее отправить? Неужели он никак не мог удовольствоваться простою, официальной депешей? Какая-то крепкая, сплошь на чувстве стоящая связь? Но, с другой стороны, он и совсем бы позабыл о ней, если бы не напомнить ему про телеграмму. И эта Рокдольфина… надо будет спросить о ней. А можно ли? Это интимности ведь. Господи, я точно девочка? Можно, нужно! Сегодня я получаю право на все, сегодня я на все теряю право. Они тебя исковеркали, милая, эти артисты. Но этот… А Релинквимини?.. Какой далекий образ! С весны? О нет, раньше еще; а встреча Нового года?!.. Да нет, он никогда не был близок мне… А этот?..»
— О чем вы задумались, Камилла?
— А вы отчего так грустны, Энрико? Не печальтесь: я отпускаю вас. Есть телеграммы, которые пишутся лакеем под диктовку. Отправьте такую депешу домой, вы просрочили только три часа, ночью из Феррары отходит поезд на Венецию, ночью же и на Милан, ваше опозданье не превысит…
— К чему это, Камилла?
— Отчего вы так грустны, Энрико? Расскажите мне что-нибудь о Рондольфине.
Гейне содрогается и вскакивает со стула.
— Откуда вы знаете? Он тут? Он был здесь в мое отсутствие?! Где-он, где он, Камилла?
— Вы побледнели, Энрико. О ком говорите вы? Я вас спрашивала о женщине. Не так ли?! Или я не так произношу это имя? Рондольфино? Все дело в гласной. Садитесь. На нас смотрят.
— Кто вам рассказал о ней? Вы получили от него известие? Но каким образом и как дошло оно сюда? Ведь мы случайно здесь; я хочу сказать — никто ведь не знает, что мы здесь.
— Энрико, никого здесь не было и ничего не произошло, пока вы были на телеграфе. Даю вам честное слово. Но это с минуты на минуту становится любопытней. Их двое, значит?
— Тогда это чудо! Уму непостижимо… я рассудка лишаюсь. Кто подсказал вам это имя, Камилла? Где вы слышали его?
— Нынешнюю ночь, во сне. Господи, это ведь так обычно! Но вы все еще не ответили мне, кто такая эта Рондольфина? Чудеса не перевелись на свете — оставим чудеса в покое. Кто она такая, Энрико?
— О Камилла, Рондольфина — это вы!
— Актер изолгавшийся!.. Нет!.. нет! Пустите!.. не прикасайтесь ко мне!
Оба вскакивают. Камилла вся — одно движенье бесповоротно стремительного маневра. Их разделяет только столик. Камилла хватается за спинку кресла, что-то встало меж ней и ее решением, что-то вселилось в нее и, как карусель, круговой волной повело кофейню вверх, наоткось… Пропала!.. Сорвать его, сорвать колье…
Той же тошнотворной, карусельной бороздой тронулась, пошла и потекла цепь лиц… эспаньолок… моноклей… лорнетов, в ежесекундно растущем множестве наводимых на нее; разговоры за всеми столиками претыкаются об этот несчастный столик, она еще видит его, еще опирается, может, пройдет… Нет… нестройный оркестр сбивается с такта…
— Камерьере, воды!
VI
Лихорадит слегка.
— Какой у вас крошечный номер!.. Да, да, вот так, спасибо. Я еще полежу немного. Это малярия, — а потом… У меня ведь целая квартира; но вы не должны оставлять меня. Это может стрястись надо мной каждую минуту. Энрико!
— Да, дорогая?
— Чего же вы молчите?.. Нет, нет, не надо, лучше так… Ах, Энрико, я и не припомню, было ли утро сегодня… А они все стоят еще?
— Что, Камилла?
— Цветы. Их надо вынести на ночь. Какой тяжелый аромат! Сколько в нем тонн?
— Я велю вынести их… Что такое, Камилла?
— Я встану… Да я сама, спасибо. Вот — совсем прошло, стоит только на ноги стать… Да, надо вынести их. А куда бы? Постойте, у меня ведь целая квартира на площади Ариосто. Отсюда видать, наверное…
— Ночь уже. Кажется, посвежело немного.
— Отчего так мало народу на улице?
…………………………………………………………….
— О чем это они?
— Не знаю, Камилла. Студенты, кажется. Похвальба какая-то. Может быть, о том, что и мы…
— Пустите-ка. Остановились на углу! Господи, он маленького через голову перебросил!! Вот опять тишина. Как диковинно свет застревает в ветвях! А фонаря не видно. Мы не в последнем?
— Что, Камилла?
— Над нами еще этаж?
— Да, кажется.
Камилла высовывается из окошка, она заглядывает за навесной щиток снизу вверх.
— Нет… — Но Гейне не дает ей договорить. — Нет никого, — высвобождаясь, повторяет она.
— В чем дело?
— Я думала, там человек стоит, лампа на окне, а он крошеные листья и тени в окошко швыряет на улицу; хотела лицо подставить, поймать на щеку. Ну и нет никого.
— Да это поэзия сама, Камилла!
— Правда? Не знаю. Вот он. Вот там, около театра. Где зарево лиловое.
— Кто, Камилла?
— Вот чудак! Дом мой, вот кто. Да, но это припадки! Если бы устроить как-нибудь…
— Номер уже заказан для вас.
— Правда? Какая заботливость! Наконец-то. Который час? Пойдем посмотрим, какой это номер у меня? Интересно.
Они уходят из восьмого, улыбающиеся и взволнованные, как школьники, осаждающие Трою на дровяном дворе.
VII
Задолго еще до его наступления о близости нового утра стали болтливо разглагольствовать католические колокола, толчками, с кувыркающихся колод, отвешивая свои холодные поклоны. В гостинице горела одна всего лампочка. Она вспыхнула, когда едко затрещал телефонный звонок, и ее уже не тушили потом. Она была свидетельницей того, как подбежал к аппарату заспанный дежурный; как, отложив трубку на пульт, после некоторых пререканий с звонившим, затерялся он в глуби коридора, как спустя некоторое время вынырнул он из тех полутемных недр.
— Да, синьор уезжает сегодня поутру, он позвонит вам, если это так срочно, через полчаса, потрудитесь оставить свой номер. Скажите, кого вызвать.
