не верьте. Сами можете не читать.
Она – опыт вивисекционного порядка. Было слишком большим искушение искромсать сюжет так, чтобы он помнил долго, – и я его справил в мясорубку.
Конечно, это не поэма, а все та же стряхающаяся собака.
Я Вас очень хочу видеть – и в Москву хочу – побродить. Я не читал ни одного Вашего стиха после «Тем и вариаций», [410] несмотря на упорнейшие розыски в журналах и альманахах. Я скучаю без Ваших стихов – серьезно – по-настоящему.
Здесь гостит Волошин. Он похож на жирный, волошский орех, со скорлупой, которую не берет молоток. Застрахованный от грехопадения орех. А его «История русской интеллигенции» по Овсянико-Куликовскому [411] для школ I ступени – то бишь поэма о России [412] – вполне прекрасна и «коктебельна». Средство для страдающих бессонницей. Почему не жить ореху? – Он жёсток и питателен, как мука Нестле и передовица «Известий». Если он переложит шестистопным ямбом «Капитал» Маркса, Демьян будет сконфужен бесповоротно.
Как прошел вечер «Литературное сегодня», с Ахматовой? [413] – Что касается литературной шестерни, в которую вы не «вставились», – то в Питере и при желании этого нельзя было бы сделать. Здесь даже разбитое литературное колесо не сразу отыщешь. – Стоит ли жалеть об этом.
До скорого свидания.
Крепко жму Вашу руку.
Н. Тихонов.
Чтобы справиться с материальными трудностями, Пастернак вынужден был поступить на службу. Сначала С. П. Бобров предложил ему работу в области статистики: «Служба у меня обещает получиться по статистической части, – сообщал Пастернак О. Э. Мандельштаму 19 сентября 1924 г. – Так как я в юридических дисциплинах ничего не смыслю и вообще в отношении теории, как уясняется мне, гораздо наивнее, чем мог предполагать, то придется мне на месяц засесть за разнообразные курсы, до преодоления которых не буду себя считать вполне человеком» [414] . Тем временем Я. 3. Черняк – тогда сотрудник Института Ленина при ЦК ВКП (б) – привлек Пастернака к участию в составлении библиографии зарубежных высказываний о Ленине. «Если бы Вас обо мне спросили, – писал Пастернак Мандельштаму 31 января 1925 г., – ответ один – занимаюсь библиографией (по Ленину), как оно есть и в действительности. Трудно, заработок мизерный» [415] . Издание этой библиографии, предполагавшееся под ред. И. В. Владиславлева в ГИЗе, не осуществилось.
Тихонов – Пастернаку
<Ленинград, декабрь 1924 г.>
Дорогой Борис Леонидович!
Давно собирался я писать Вам, да то одно, то другое задерживало, прямо держало за руки. – Я узнал от гостящих здесь перевальцев, что Вы занимаетесь статистикой или библиографией, – кажется, я не так понял их – но это не важно. Значит, то, что Вы думали написать большое в прозе, опять отложили. Почему, Борис Леонидович? Вас нигде не видно. Ни в одном журнале ничего нет. Когда же будет новая Ваша книга?
Я написал такую большую и сумбурную до глупости вещь – что сказать страшно. В ней около 600 строк и столько напихано туда разного, что дочитать до конца без отдыха невозможно. [416]
Один перечень введенных лиц занял бы полстраницы: Тифлис, Мцыри, медвежонок, хевсуры, тигр, осетинская девочка, бандиты, белые, красные, полосатые – баня, дорога и пр. и пр. и пр.
Одним словом, мой шашлык пережарен – а может быть, и наоборот.
Константин Федин кончил недавно свой роман «Города и годы». Роман толстый и почтенный. Веня Каверин написал повесть из жизни налетчиков: «Конец хазы».
Свою поэму я продал в альманах Госиздата. Думаю, что в феврале я забреду в Москву. Тогда я расскажу Вам всякое про наши дела в Питере.
Юноши из «Перевала» производят очень честное впечатление. По-моему, у них есть несомненные успехи. [417]
Сейчас я работаю над приведением в порядок книги стихов, которая к весне должно быть будет собрана. [418]
Что в ней будет и как это уложится – никому не известно, всего менее мне.
Напиши о себе хоть 2 слова, Борис Леонидович, – а то мы питаемся одними слухами, а это очень немного.
Да, в «Русском современнике» – выходит статья Тынянова «О поэзии», – где о Вас есть несколько любопытных замечаний и, по-моему, верных. [419]
Какой неожиданный поворот стиха у Асеева. Давно ли это? «Лирическое отступление» – очень любопытно. [420] Вы знаете, за что будет бороться сейчас стих – за интонацию и иронию. Есенин пьянствует в Персии. [421] —
Футуристский гиперболизм Маяковского перешел в самый осмысленный и строгий анекдот или в сюжет. – Тут поезд идет еще, но идет под откос. Может быть, действительно лирическое отступление будет объявлено скоро по всему фронту, но здесь за вами – слово. Привет всем – Петру Никаноровичу Зайцеву [422] – если увидите его.
Н. Т.
Адрес мой: Зверинская ул., 2, кв. 21.
Тихонов – Пастернаку
<Ленинград, февраль – март, 1925 г.>
Дорогой Борис Леонидович.
Я читал Вашу поэму, вернее, 1-ю главу («Спекторский») в «Ковше» у Груздева. [423] Борис Леонидович, – это очень хорошо – любовная сцена – исключительна. Стихов такой прямоты и честности давно не было в русской поэзии. Трудности, которые Вы себе поставили задачей, велики – это видно уже и на проработанном материале, но ведь и работать стоит, только борясь и имея дело с какой-то новой и враждебной силой. Признаться, стихотворные экскурсии Маяковского все больше похожи на прогулки совшкол. Зато Асеева «Лирическое отступление» очень человечно и очень звучит – чуть-чуть пахнет вивисекцией правда, – но тут ничего не поделаешь. Потом в издании Ленгиза выкинули Гейновский иронический эпиграф – напрасно. [424]
Возвращаясь к Вашей поэме, хочу еще сказать Вам, что она, конечно, явление такое, что далеко оставит позади многое из написанного сейчас. Будете ли Вы писать ее беспрерывно – или она будет являться неопределенно, по кускам? Еще одно, что мне хочется узнать от Вас: будет ли в каждой главе заключаться самостоятельный эпизод – или они будут связаны непрерывностью и переходами из главы в главу? Правда ли, что триединство – до революции, революция и после нее – тоже найдет место в композиции? Здесь Вашей поэмой очень заинтересованы, и это не любопытство. Она органична, и потому требования к ней очень повышены.
Я Вас очень люблю, Борис Леонидович, и потому рад, что Вы снова начали писать, и так писать. Вы сами знаете, какая редкость сейчас – настоящие стихи – с солью, с колкостью, и вместе с теплотой и силой.
Очень хочу приехать к Вам, в Москву, – хоть ненадолго, да грехи не пускают. Думаю, что выберусь все же в мае, – тогда поговорим обо всем подробнее. Помните, как я нагрянул с Кавказа прошлой осенью и поднял переполох?
Зима эта была какая-то слишком общая и спешная, и проскочила она незаметно. Почему книги Ваших рассказов не видно в Ленинграде? [425] «Круг» опять мудрит чего-то – а где его издание «Тем и вариаций»? [426] Тоже зажилил —
Странная вещь,
Непонятная вещь —
Как Вам понравился «Ковш»? Сидели, сидели, все-таки кое-что высидели – сразу же обрушилось на нашу голову, что это контрреволюция и проч. В общем, старая история.
Хотите эпиграмму о напостовцах и попутчиках (не моя только):
Кольцо Сатурново сказало: а не дурно
В попутчики теперь мне пригласить Сатурна. —
Ах, – отвечал Сатурн, – мне не догнать тебя,
Ты, стоя на посту, вертишься вкруг меня. [427]
Ничего эпиграмма. Немного устарела, но ей уж год жизни. Итак, Борис Леонидович, – до скорого свиданья. Если Вы напишете, буду очень рад. Я знаю, что Вы пишете очень редко, – привет Вашей жене и Асееву.
Н. Тихонов.
Пастернак – Тихонову
<Москва, 7 июня 1925 г.>
Дорогой Николай Семенович!
Извиненья и выраженья чувств до Вас наверное своевременно доходили через других людей. Удивительно, что я Вам не написал по ознакомлении с «Дорогой» у Асеева. [428] Он ее прочел восхитительно, Вам так не прочесть. Потом я стал ждать выхода «Ковша» для дотошного ее разбора. С такой безоговорочностью мне у вас нравилась одна «Брага». Наибольшее впечатленье в слушаньи на меня произвели: тигр, осетинская пастушка, перевал через хребет. В особенности последний эпизод. Теперь говорю по воспоминанью. Я хотел было взять рукопись, но потом рассудил, что надо ее повезти на дачу к Брикам. Теперь скоро ее увижу. Катаев видел «Ковш» сверстанным.
У нас снята дача под Москвой, а переехать все не удается, – холода и безденежье. Когда будете тут, обязательно к нам. Надо, справившись с расписаньем по рубрике Немчиновка – Усово (Александровской железной дороги), взять билет на поезд, совпадающий с поездами этой ветки. Билеты на эту линию выдаются без очереди. Билет надо взять в Усово. Пересесть в Немчиновке. По приезде в Усово спросить, как пройти в Александровское. Переход через Москва-реку (вброд или кликнуть перевозчика). В Александровском спросить новый дом (избу) Шарова. Окраина деревни. Бурная встреча друзей.
Вышел ли отдельной книжкой Ваш «Вамбери»? Я журнала не получаю и не читал. [429] Его очень хвалят. Если вышел, пришлите.
Садофьев [430] сказал, что большинство меня в Петербурге не принимает. В той форме, в какой он эту сентенцию высказал, это было некоторой новостью для меня, глубоко и до странности меня огорчившей. Врет? Врет?!
Вы всегда несправедливы к Маяковскому. Прав все-таки оказался я в своем к нему отношении. Он написал «Парижские стихи», бесподобные по былой свежести. [431] Интересно, что Вы скажете насчет «Лисьей шубы» Казина, которую прочтете в «Красной нови». [432]
Вы спрашивали, связным ли романом будет «Спекторский»? Да, надеюсь. Несвязного в нем пока лишь то, что в самый разгар работы над 2-ой главой мне пришлось все побросать и наспех омолоди – виноват – омладенчиться. [433] Впадать в детство мне придется, по всей вероятности, сплошь все лето. Таковы обстоятельства. Долгов у меня столько, что я скоро стану державой. Вы, конечно, догадались, что я говорю о вещах для Маршака и Чуковского. Крепко вас целую.
Ваш Б. Пастернак
В июле 1926 года Тихонов приезжал на неделю в Москву и останавливался у Пастернаков на Волхонке. Пастернак отправил жену с двухлетним сыном на лето в Германию к родителям, а сам остался в Москве один, чтобы поработать. Он писал сыну, после отъезда Тихонова: «Знаешь, жил у нас в комнате, спал на диване дядя один, ты его не знаешь, а мама знает. Зовут его Тихонов Николай – дядя Коля. Так ты ему на карточке полюбился, что хотел он ее со стенки снять и с собой увезти». Вернувшись в Ленинград, Тихонов с удовольствием вспоминает эту «воздушную», «ералашную» неделю, проведенную в Москве:
Тихонов – Пастернаку
<Пудость Ленинградской обл., 20-е числа июля 1926 г.>
Дорогой Борис Леонидович!
Московская воздушная неделя – та, которую ты добродушно разделил со мной, – до сих пор у меня в
