нечаян конец? Об уморе,Смехе, сутолоке, беготне?Значит — вправду волнуется мореИ стихает, не справясь о дне?»
Это раковины ли гуденье?Пересуды ли комнат-тихонь?Со своей ли поссорившись тенью,Громыхает заслонкой огонь?
Поднимаются вздохи отдушинИ осматриваются — и в плач.Черным храпом карет перекушен,В белом облаке скачет лихач.И невыполотые заносыНа оконный ползут парапет.За стаканчиками купоросаНичего не бывало и нет.1913,192
8ПИРЫ
Пью горечь тубероз, небес осенних горечьИ в них твоих измен горящую струю.Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.Надежному куску объявлена вражда.Тревожный ветр ночей — тех здравицвиночерпьем,Которым, может быть, не сбыться никогда.
Наследственность и смерть — застольцынаших трапез.И тихою зарей — верхи дерев горят —В сухарнице, как мышь, копается анапест,И Золушка, спеша, меняет свой наряд.
Полы подметены, на скатерти — ни крошки,Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,И Золушка бежит — во дни удач на дрожках,А сдан последний грош, — и на своих двоих.1913,1928Встав из грохочущего ромбаПередрассветных площадей,Напев мой опечатан пломбойНеизбываемых дождей.
Под ясным небом не ищитеМеня в толпе сухих коллег.Я смок до нитки от наитий,И север с детства мой ночлег.Он весь во мгле и весь — подобьеСтихами отягченных губ,С порога смотрит исподлобья,Как ночь, на объясненья скуп.
Мне страшно этого субъекта,Но одному ему вдогад,Зачем, ненареченный некто, —Я где-то взят им напрокат.1913,192
8ЗИМНЯЯ ночь
Не поправить дня усильями светилен,Не поднять теням крещенских покрывал.На земле зима, и дым огней бессиленРаспрямить дома, полегшие вповал.
Булки фонарей и пышки крыш, и чернымПо белу в снегу — косяк особняка:Это — барский дом, и я в нем гувернером.Я один — я спать услал ученика.
Никого не ждут. Но — наглухо портьеру.Тротуар в буграх, крыльцо заметено.Память, не ершись! Срастись со мной! УверуйИ уверь меня, что я с тобой — одно.
Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.Кто открыл ей сроки, кто навел на след?Тот удар — исток всего. До остального,Милостью ее, теперь мне дела нет.
Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин,Вмерзшие бутылки голых, черных льдин.Булки фонарей, и на трубе, как филин,Потонувший в перьях, нелюдимый дым.1913,1928ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ1914-1916
Мелко исписанный инеем двор!Ты — точно приговор к ссылкеНа недоед, недосып, недобор,На недопои и на боль в затылке.
Густо покрытый усышкой листвы,С солью из низко нависших градирен!Видишь, полозьев чернеются швы,Мерзлый нарыв мостовых расковырян.
Двор, ты заметил? Вчера он набряк,10 Вскрылся сегодня, и ветра порывыВалятся, выпав из лап октября,И зарываются в конские гривы.
Двор! Этот ветер, как кучер в мороз,Рвется вперед и по брови нафабренСкрипом пути и, как к козлам, приросК кручам гудящих окраин и фабрик.
Руки враскидку, крючки назади,Стан казакином, как облако, вспучен,Окрик и свист, берегись, осади, —20 Двор! Этот ветер морозный — как кучер.
Двор! Этот ветер тем родственен мне,Что со всего околотка с налетуОн налипает билетом к стене:«Люди, там любят и ищут работы!
Люди, там ярость сановней моей!Там даже я преклоняю колени.Люди, как море в краю лопарей,Льдами щетинится их вдохновенье.
Крепкие тьме полыханьем огней!1 Крепкие стуже стрельбою поленьев!Стужа в их книгах — студеней моей,Их откровений — темнее затменье.
Мздой облагает зима, как баскак,Окна и печи, но стужа в их книгах —Ханский указ на вощеных брускахО наложении зимнего ига.
Огородитесь от вьюги в стихахШубой; от неба — свечою; трехгорным —От дуновенья надежд, впопыхахДвинутых ими на род непокорный».<1916,1928>
ДУРНОЙ сон
Прислушайся к вьюге, сквозь десныпроцеженной,Прислушайся к голой побежке бесснежья.Разбиться им не обо что, и заносыЧугунною цепью проносятся понизуПолями, по чересполосице, в поезде,По воздуху, по снегу, в отзывах ветра,Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых,Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.Полями, по воздуху, сквозь околесицу,Приснившуюся Небесному Постнику.Он видит: попадали зубы из челюсти,И шамкают замки, поместия с пришептом,Все вышиблено, ни единого в целости,И постнику тошно от стука костей.
От зубьев пилотов, от флотских трезубцев,От красных зазубрин карпатских зубцов.Он двинуться хочет, не может проснуться,Не может, засунутый в сон на засов.
И видит еще. Как назём огородника,Всю землю сровняли с землей на Стоходе.Не верит, чтоб выси зевнулось когда-нибудьВо всю ее бездну, и на небо выплыл,Как колокол на перекладине дали,Серебряный слиток глотательной впадины,Язык и глагол ее, — месяц небесный.Нет, косноязычный, гундосый и сиплый,Он с кровью заглочен хрящами развалин.Сунь руку в крутящийся щебень метели, —Он на руку вывалится из расселиныМясистой култышкою, мышцей бесцельнойНа жиле, картечиной напрочь отстреленной.Его отожгло, как отёклую тыкву.Он прыгнул с гряды на ограду. Он в рытвине.Он сорван был битвой и, битвой подхлестнутый,Как шар, откатился в канаву с откосаСквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых,Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.
Прислушайся к гулу раздолий неезженых,Прислушайся к бешеной их перебежке.Расскальзывающаяся артиллерияТарелями ластится к отзывам ветра.К кому присоседиться, верстами меряя,Слова гололедицы, мглы и лафетов?И сказка ползет, и клочки околесицы,
Мелькая бинтами в желтке ксероформа,Уносятся с поезда в поле. УносятсяПлатформами по снегу в ночь к семафорам.
Сопят тормоза санитарного поезда.И снится, и снится Небесному Постнику…1914,192
8ВОЗМОЖНОСТЬ
В девять, по левой, как выйти со Страстного,На сырых фасадах — ни единой вывески.Солидные предприятья, но улица — из сновведь!Щиты мешают спать, и их велели вынести.
Суконщики, С.Я., то есть сыновья суконщиков(Форточки наглухо, конторщики в отлучке).Спит, как убитая, Тверская, только кончикСна высвобождая, точно ручку.
К ней-то и прикладывается памятникПушкину,И дело начинает пахнуть дуэлью,Когда какой-то из новых воздушныйПоцелуй ей шлет, легко взмахнув метелью.
Во-первых, он помнит, как началось бессмертьеТотчас по возвращеньи с дуэли, дома,И трудно отвыкнуть. И во-вторых, и в-третьих,Она из Гончаровых, их общая знакомая!
ДЕСЯТИЛЕТЬЕ ПРЕСНИ(Отрывок)Усыпляя, влачась и сплющиваяПлащи тополей и стоков,Тревога подула с грядущего,Как с юга дует сирокко.
Швыряя шафранные факелыС дворцовых пьедесталов,Она горящею паклеюСедое ненастье хлестала.
Тому грядущему, быть ему10 Или не быть ему?Но медных макбетовых ведьм в дыму —Видимо-невидимо.
Глушь доводила до бесчувствияДворы, дворы, дворы… И с них,С их глухоты — с их захолустья,Завязывалась ночь портних(Иных и настоящих), прачекИ спертых воплей караул,Когда — с Канатчиковой дачиДекабрь веревки вил, канатчик,Из тел, и руки в дуги гнул,Середь двора; когда посулСвобод прошел, и в стане стачекСтоял годами говор дул.
Снег тек с расстегнутых енотов,С подмокших, слипшихся лисицНа лед оконных переплетовИ часто на плечи жилиц.
Тупик, спускаясь, вел к реке,1И часто на одном конькеК реке спускался вне себяОт счастья, что и он, дробяКавалерийским следом лед,Как парные коньки, несетК реке, — счастливый карапуз,Счастливый тем, что лоск рейтузПриводит в ужас все вокруг,Что всё — таинственность, испугИ сокровенье, — и что там,На старом месте, старый шрамНоябрьских туч; что, приложивК устам свой палец, полужив,Стоит знакомый небосклон,И тем, что за ночь вырос он.В те дни, как от побоев слабый,Пал на землю тупик. Исчез,Сумел исчезнуть от масштабаРазбастовавшихся небес.
Стояли тучи под ружьемИ, как в казармах батальоны,Команды ждали. НипочемСтесненной стуже были стоны.Любила снег ласкать пальба,И улицы обыкновенноНевинны были, как мольба,Как святость — неприкосновенны.Кавалерийские следыДробили льды. И эти льдыПерестилались снежным слоем,1И вечной памятью героямСтоял декабрь. Ряды окон,Не освещенных в поздний час,Имели вид сплошных попонС прорезами для конских глаз.1915ПЕТЕРБУРГ
Как в пулю сажают вторую пулюИли бьют на пари по свечке,Так этот раскат берегов и улицПетром разряжён без осечки.
О, как он велик был! Как сеткой конвульсийПокрылись железные щеки,Когда на Петровы глаза навернулись,Слезя их, заливы в осоке!
И к горлу балтийские волны, как комья10 Тоски, подкатили; когда имЗабвенье владело; когда он знакомилС империей царство, край — с краем.
Нет времени у вдохновенья. Болото,Земля ли, иль море, иль лужа, —Мне здесь сновиденье явилось, и счетыСведу с ним сейчас же и тут же.
Он тучами был, как делами, завален.В ненастья натянутый парусЧертежной щетиною ста готовален20Врезалася царская ярость.
В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,Века пожирая, стоялиШпалеры бессонниц в горячечном гамеРубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок,Ни дядек, ни бар, ни холопей,Пока у него на чертежный подрамокНадеты таежные топи.Волны толкутся. Мостки для ходьбы.Облачно. Небо над буем, залитымМутью, мешает с толченым графитомУзких свистков паровые клубы.
Пасмурный день растерял катера.Снасти крепки, как раскуренный кнастер.Дегтем и доками пахнет ненастьеИ огурцами — баркасов кора.
С мартовской тучи летят парусаНаоткось, мокрыми хлопьями в слякоть,Тают в каналах балтийского шлака,Тлеют по черным следам колеса.
Облачно. Щелкает лодочный блок.Пристани бьют в ледяные ладоши.Гулко булыжник обрушивши, лошадьГлухо въезжает на мокрый песок.
Чертежный рейсфедерВсадника медногоОт всадника — ветерМорей унаследовал.
Каналы на прибыли,Нева прибывает.Он северным грифелемНаносит трамваи.
Попробуйте, лягте-каПод тучею серой,Здесь скачут на практикеПоверх барьеров.
И видят окраинцы:За Нарвской, на Охте,Туман продирается,Отодранный ногтем.
Петр машет им шляпою,И плещет, как прапор,Пурги расцарапанный,Надорванный рапорт.
Сограждане, кто это,И кем на терзаньеРаспущены по ветруПолотнища зданий?
Как план, как ландкартуНа плотном папирусе,Он город над мартомРаскинул и выбросил.
Тучи, как волосы, встали дыбомНад дымной, бледной Невой.Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был,Город — вымысел твой.
Улицы рвутся, как мысли, к гаваниЧерной рекой манифестов.Нет, и в могиле глухой и в саванеТы не нашел себе места.
Волн наводненья не сдержишь сваями.Речь их, как кисти слепых повитух.Это ведь бредишь ты, невменяемый,Быстро бормочешь вслух.Оттепелями из магазиновВеяло ватным теплом.Вдоль по панелям зимнимЕздил звездистый лом.
Лед, перед тем как дрогнуть,Соками пух, трещал.Как потемневший ноготь,Ныла вода в клещах.
Капала медь с деревьев.Прячась под карниз,К окнам с галантереейЖался букинист.
Клейма резиновой фирмыСеткою подошвЛипли к икринкам фирнаИли влекли под дождь.
Вот как бывало в будни.В праздники ж рос буранИ нависал с полудняВестью полярных стран.
Небу под снег хотелось,Улицу бил озноб,Ветер дрожал за целостьВывесок, блях и скоб.1915,1928ЗИМНЕЕ НЕБО
Цельною льдиной из дымности вынутСтавший с неделю звездный поток.Клуб конькобежцев вверху опрокинут:Чокается со звонкою ночью каток.
Реже — реже -ре -же ступай, конькобежец,В беге ссекая шаг свысока.На повороте созвездьем врежетсяВ небо Норвегии скрежет конька.
Воздух железом к ночи прикован,О конькобежцы! Там — все равно,Что, как орбиты змеи очковой,Ночь на земле, и как кость домино;
Что языком обомлевшей легавойМесяц к скобе примерзает; что рты,Как у фальшивомонетчиков, — лавойДух захватившего льда налиты.1915
О вольноотпущенница, если вспомнится,О, если забудется, пленница лет.По мнению многих, душа и паломница,По-моему, — тень без особых примет.
О, — в камне стиха, даже если ты канула,Утопленница, даже если — в пыли,Ты бьешься, как билась княжна Тараканова,Когда февралем залило равелин.О внедренная! Хлопоча об амнистии,Кляня времена, как клянут сторожей,Стучатся опавшие годы, как листья,В садовую изгородь календарей.1915
* * *Не как люди, не еженедельно,Не всегда, в столетье раза дваЯ молил Тебя: членораздельноПовтори творящие слова.И Тебе ж невыносимы смесиОткровений и людских неволь.Как же хочешь Ты, чтоб я был весел?С чем бы стал Ты есть земную соль?1915
В шалящую полночью площадь,В сплошавшую белую безднуНезримому ими — «Извозчик!»Низринуть с подъезда. С подъездаСтолкнуть в воспаленную полночьИ слышать сквозь темные спаиЕе поцелуев — «На помощь!»Мой голос зовет, утопая.И видеть, как в единоборствеС метелью, с лютейшей из лютен,Он — этот мой голос — на черствойУзде выплывает из мути…
МЕТЕЛЬ1В посаде, куда ни одна ногаНе ступала, лишь ворожеи да вьюгиСтупала нога, в бесноватой округе,1де и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни однаНога не ступала, лишь ворожейДа вьюги ступала нога,
