до окнаДохлестнулся обрывок шальной шлеи.
Ни зги не видать, а ведь этот посадМожет быть в городе, в Замоскворечьи,В Замостьи, и прочая (в полночь забредшийГость от меня отшатнулся назад).
Послушай, в посаде, куда ни однаНога не ступала, одни душегубы,Твой вестник — осиновый лист, он безгубый,Безгласен, как призрак, белей полотна!
Метался, стучался во все ворота,Кругом озирался, смерчом с мостовой…— Не тот это город, и полночь не та,И ты заблудился, ее вестовой!
Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.В посаде, куда ни один двуногий…Я тоже какой-то… я сбился с дороги:— Не тот это город, и полночь не та.2Все в крестиках двери, как в ВарфоломеевуНочь. Распоряженья пурги-заговорщицы:Заваливай окна и рамы заклеивай,Там детство рождественской елью топорщится.
Бушует бульваров безлиственных заговор,Они поклялись извести человечество.На сборное место, город! За город!И вьюга дымится, как факел над нечистью.
Пушинки непрошено валятся на руки.Мне страшно в безлюдьи пороши разнузданной.Снежинки снуют, как ручные фонарики.Вы узнаны, ветки! Прохожий, ты узнан!
Дыра полыньи, и мерещится в музыкеПурги: — Колиньи, мы узнали твой адрес! —Секиры и крики: — Вы узнаны, узникиУюта! — и по двери мелом — крест-накрест.
Что лагерем стали, что подняты на ногиПодонки творенья, метели — сполагоря.Под праздник отправятся к праотцам правнуки.Ночь Варфоломеева. За город, за город!1914,1928УРАЛ ВПЕРВЫЕ
Без родовспомогательницы, во мраке,без памяти,На ночь натыкаясь руками, УралаТвердыня орала и, падая замертво,В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя опрокидывались нечаянно задетыеГромады и бронзы массивов каких-то.Пыхтел пассажирский. И, где-то от этогоШарахаясь, падали призраки пихты.
Коптивший рассвет был снотворным.Не иначе:Он им был подсыпан — заводам и горам —Лесным печником, злоязычным Горынычем,Как опий попутчику опытным вором.
Очнулись в огне. С горизонта пунцовогоНа лыжах спускались к лесам азиатцы,Лизали подошвы и соснам подсовывалиКороны и звали на царство венчаться.
И сосны, повстав и храня иерархиюМохнатых монархов, вступалиНа устланный наста оранжевым бархатомПокров из камки и сусали.1916
Еще о всходах молодыхВесенний грунт мечтать не смеет.Из снега выкатив кадык,Он берегом речным чернеет.
Заря, как клещ, впилась в залив,И с мясом только вырвешь вечерИз топи. Как плотолюбивПростор на севере зловещем!
Он солнцем давится взаглотИ тащит эту ношу по мху.Он шлепает ее об ледИ рвет, как розовую семгу.
Увалы хищной тишины,Шатанье сумерек нетрезвых, —Но льдин ножи обнажены,И стук стоит зеленых лезвий.
Немолчный, алчный, скучный хрип,Тоскливый лязг и стук ножовый,И сталкивающихся глыбСкрежещущие пережевы.1916,192
8* * *Я понял жизни цель и чтуТу цель, как цель, и эта цель —Признать, что мне невмоготуМириться с тем, что есть апрель,
Что дни — кузнечные мехиИ что растекся полосойОт ели к ели, от ольхиК ольхе, железный и косой,
И жидкий, и в снега дорог,Как уголь в пальцы кузнеца,С шипеньем впившийся потокЗари без края и конца.
Что в берковец церковный зык,Что взят звонарь в весовщики,Что от капели, от слезыИ от поста болят виски.1916
1Что почек, что клейких заплывших огарковНалеплено к веткам! ЗатепленАпрель. Возмужалостью тянет из парка,И реплики леса окрепли.
Лес стянут по горлу петлею пернатыхГортаней, как буйвол арканом,И стонет в сетях, как стенает в сонатахСтальной гладиатор органа.
Поэзия! Греческой губкой в присоскахБудь ты, и меж зелени клейкойТебя б положил я на мокрую доскуЗеленой садовой скамейки.
Расти себе пышные брыжжи и фижмы,Вбирай облака и овраги,А ночью, поэзия, я тебя выжмуВо здравие жадной бумаги.2Весна! Не отлучайтесьСегодня в город. СтаямиПо городу, как чайки,Льды раскричались, таючи.
Земля, земля волнуется,И катятся, как волны,Чернеющие улицы, —Им, ветреницам, холодно.
По ним плывут, как спички,Сгорая и захлебываясь,Сады и электрички, —Им, ветреницам, холодно.
От кружки синевы со льдом,От пены буревестниковВам дурно станет. Впрочем, домКругом затоплен песнью.
И бросьте размышлять о тех,Кто выехал рыбачить.По городу гуляет грехИ ходят слезы падших.
3Разве только грязь видна вам,А не скачет таль в глазах?Не играет по канавам —Словно в яблоках рысак?
Разве только птицы цедят,В синем небе щебеча,Ледяной лимон обеденСквозь соломину луча?Оглянись, и ты увидишьДо зари, весь день, везде,С головой Москва, как Китеж, —В светло-голубой воде.
Отчего прозрачны крышиИ хрустальны колера?Как камыш, кирпич колыша,Дни несутся в вечера.
Город, как болото, топок,Струпья снега на счету,И февраль горит, как хлопок,Захлебнувшийся в спирту.
Белым пламенем измучивЗоркость чердаков, в косомПереплете птиц и сучьев —Воздух гол и невесом.
В эти дни теряешь имя,Толпы лиц сшибают с ног.Знай, твоя подруга с ними,Но и ты не одинок.1914
ИВАКА
Кокошник нахлобучилаИз низок ливня — паросль.Футляр дымится тучею,В ветвях горит стеклярус.
И на подушке плюшевойСверкает в переливахРазорванное кружевоДеревьев говорливых.
Сережек аметистовыхИ шишек из сапфираНельзя и было выставить,Из-под земли не вырыв.
Чтоб горы очаровыватьВ лиловых мочках яра,Их вынули из новогоУральского футляра.1916,192
8СТРИЖИ
Нет сил никаких у вечерних стрижейСдержать голубую прохладу.Она прорвалась из горластых грудейИ льется, и нет с нею сладу.
И нет у вечерних стрижей ничего,Что б там, наверху, задержалоВитийственный возглас их: о торжество,Смотрите, земля убежала!
Как белым ключом закипая в котле,Уходит бранчливая влага, —Смотрите, смотрите — нет места землеОт края небес до оврага.1915СЧАСТЬЕ
Исчерпан весь ливень вечернийСадами. И вывод — таков:Нас счастье тому же подвергнетТерзанью, как сонм облаков.
Наверное, бурное счастьеС лица и на вид таково,Как улиц по смытьи ненастьяСтолиственное торжество.
Там мир заключен. И, как Каин,Там заштемпелеван тепломОкраин, забыт и охаян,И высмеян листьями гром.
И высью. И капель икотой.И — внятной тем более, чтоИ рощам нет счета: решетаВ сплошное слились решето.
На плоской листве. ОкеанеРасплавленных почек. На днеБушующего обожаньяМолящихся вышине.
Кустарника сгусток не выжат.По клетке и влюбчивый клёстЗерном так задорно не брызжет,Как жимолость — россыпью звезд.1915
ЭХО
Ночам соловьем обладать,Что ведром полнодонным колодцам.Не знаю я, звездная гладьИз песни ли в песню ли льется.
Но чем его песня полней,Тем полночь над песнью просторней.Тем глубже отдача корней,Когда она бьется об корни.
И если березовых купБезвозгласно великолепье,Мне кажется, бьется о срубТа песня железною цепью,
И каплет со стали тоска,И ночь растекается в слякоть,И ею следят с цветникаДо самых закраинных пахот.1915
ТРИ ВАРИАНТА
1Когда до тончайшей мелочиВесь день пред тобой на весу,Лишь знойное щелканье белочьеНе молкнет в смолистом лесу.
И млея, и силы накапливая,Спит строй сосновых высот.И лес шелушится, и каплямиСтруится веснушчатый пот.2Сады тошнит от верст затишья.Столбняк рассерженных лощинСтрашней, чем ураган, и лише,Чем буря, в силах всполошить.
Гроза близка. У сада пахнетИз усыхающего ртаКрапивой, кровлей, тленьем, страхом.Встает в колонны рев скота.
3На кустах растут разрывыОблетелых туч. У садаПолон рот сырой крапивы:Это запах гроз и кладов.
Устает кустарник охать.В небе множатся пролеты.У босой лазури — походьГоленастых по болоту.
И блестят, блестят, как губы,Не утертые рукою,Лозы ив, и листья дуба,И следы у водопоя.1914
ИЮЛЬСКАЯ ГРОЗА
Так приближается ударЗа сладким, из-за ширмы лени,Во всеоружьи мутных чарДовольства и оцепененья.
Стоит на мертвой точке часНе оттого ль, что он намечен,Что желчь моя не разлилась,Что у меня на месте печень?
Не отсыхает ли языкУ лип, не липнут листья к нёбу льВ часы, как в лагере грозыПолнеба топчется поодаль?
И слышно: гам ученья там,Глухой, лиловый, отдаленный.И жарко белым облакамГрудиться, строясь в батальоны.
Весь лагерь мрака на виду.И, мрак глазами пожирая,В чаду стоят плетни. В чаду —Телеги, кадки и сараи.
Как плат белы, забыли грызтьПодсолнухи, забыли сплюнуть,Их всех поработила высь,На них дохнувшая, как юность.
Гроза в воротах! на дворе!Преображаясь и дурея,Во тьме, в раскатах, в серебре,Она бежит по галерее.По лестнице. И на крыльцо.Ступень, ступень, ступень. — Повязку!У всех пяти зеркал лицоГрозы, с себя сорвавшей маску
ПОСЛЕ ДОЖДЯЗа окнами давка, толпится листва,И палое небо с дорог не подобрано.Все стихло. Но что это было сперва!Теперь разговор уж не тот и по-доброму.Сначала всё опрометью, вразнорядВвалилось в ограду деревья развенчивать,И попранным парком из ливня — под град,Потом от сараев — к террасе бревенчатой.Теперь не надышишься крепью густой.А то, что у тополя жилы полопались, —Так воздух садовый, как соды настой,Шипучкой играет от горечи тополя.Со стекол балконных, как с бедер и спинОзябших купальщиц, — ручьями испарина.Сверкает клубники мороженый клин,И градинки стелются солью поваренной.Вот луч, покатясь с паутины, залегВ крапиве, но кажется, это ненадолго,И миг недалек, как его уголекВ кустах разожжется и выдует радугу.1915,192
8ИМПРОВИЗАЦИЯ
Я клавишей стаю кормил с рукиПод хлопанье крыльев, плеск и клекот.Я вытянул руки, я встал на носки,Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.
И было темно. И это был прудИ волны. — И птиц из породы люблю вас,Казалось, скорей умертвят, чем умрутКрикливые, черные, крепкие клювы.
И это был пруд. И было темно.Пылали кубышки с полуночным дегтем.И было волною обглодано дноУ лодки. И грызлися птицы о локте.
И ночь полоскалась в гортанях запруд.Казалось, покамест птенец не накормлен,И самки скорей умертвят, чем умрут,Рулады в крикливом, искривленном горле.1915
Бывает, курьером на борзомРасскачется сердце, и точноОтрывистость азбуки Морзе,Черты твои в зеркале срочны.
Поэт или просто глашатай,Герольд или просто поэт,В груди твоей — топот лошадныйИ сжатость огней и ночных эстафет.
Кому сегодня шутится?10 Кому кого жалеть?С платка текла распутица,И к ливню липла плеть.
Был ветер заперт наглухо,И штемпеля влеплял,Как оплеухи наглости,Шалея, конь в поля.Бряцал мундштук закушенный,Врывалась в ночь лука,Конь оглушал заушинойРаскаты большака.
Не видно ни зги, но затем в отдаленьиДвиженье: лакей со свечой в колпаке.Мельчая, коптят тополя, и аллеяУходит за пчельник, истлев вдалеке.
Салфетки белей алебастр балюстрады.Похоже, огромный, как тень, брадобрейМакает в пруды дерева и оградыИ звякает бритвой об рант галерей.
Впустите, мне надо видеть графа.1 Вы спросите, кто я? Здесь жил органист.Он лег в мою жизнь пятеричной оправойКлючей и регистров. Он уши зарницКрюками прибил к проводам телеграфа.Вы спросите, кто я? На розыск КайяфыОтвечу: путь мой был тернист.
Летами тишь гробоваяСтояла, и поле отхлебывалоИз черных котлов, забываясь,Лапшу светоносного облака.
1А зимы другую основуСновали, и вот в этом крошевеЯ — черная точка дурногоВ валящихся хлопьях хорошего.
Я — пар отстучавшего града, прохладойВ исходную высь воспаряющий. Я —Плодовая падаль, отдавшая садуВсе счеты по службе, всю сладость и яды,
Чтоб, музыкой хлынув с дуги бытия,В приемную ринуться к вам без доклада.Я — мяч полногласья и яблоко лада.Вы знаете, кто мне закон и судья.
Впустите, мне надо видеть графа.О нем есть баллады. Он предупрежден.Я помню, как плакала мать, играв их,Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.
Позднее узнал я о мертвом Шопене.Но и до того, уже лет в шесть,Открылась мне сила такого сцепленья,Что можно подняться и землю унесть.
Куда б утекли фонари околоткаС пролетками и мостовыми, когда бИх марево не было, как на колодку,Набито на гул колокольных октав?
Но вот их снимали, и, в хлопья облекшись,Пускались сновать без оглядки дома,И плотно захлопнутой нотной обложкойВалилась в разгул листопада зима.
Ей недоставало лишь нескольких звеньев,Чтоб выполнить раму и вырасти в звук,И музыкой — зеркалом исчезновеньяКачнуться, выскальзывая из рук.
В колодец ее обалделого взглядаБадьей погружалась печаль и, дойдяДо дна, подымалась оттуда балладойИ рушилась былью в обвязке дождя.
Жестоко продрогши и до подбородковЗакованные в железо и мрак,Прыжками, прыжками, коротким галопомЛетели потоки в глухих киверах.’Их кожаный строй был, как годы, бороздчат,Их шум был, как стук на монетном дворе,И вмиг запружалась рыдванами площадь,Деревья мотались, как дверцы карет.
Насколько терпелось канавам и скатам,Покамест чекан принимала руда,Удар за ударом, трудясь до упаду,Дукаты из слякоти била вода.
Потом начиналась работа граверов,И черви, разделав сырье под орех,1 Вгрызались
