когда поездов расписанье,Камышинской веткой читаешь в купе,Оно грандиозней Святого ПисаньяИ черных от пыли и бурь канапе.Что только нарвется, разлаявшись, тормозНа мирных сельчан в захолустном вине,С матрацев глядят, не моя ли платформа,И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночекСплошным извиненьем: жалею, не здесь.Под шторку несет обгорающей ночьюИ рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко,И фата-морганой любимая спитТем часом, как сердце, плеща по площадкам,Вагонными дверцами сыплет в степи.
ПЛАЧУЩИЙ САД
Ужасный! — Капнет и вслушается,Всё он ли один на светеМнет ветку в окне, как кружевце,Или есть свидетель.
Но давится внятно от тягостиОтеков — земля ноздревая,И слышно: далеко, как в августе,Полуночь в полях назревает.
Ни звука. И нет соглядатаев.В пустынности удостоверясь,Берется за старое — скатываетсяПо кровле, за желоб и через.
К губам поднесу и прислушаюсь,Всё я ли один на свете, —Готовый навзрыд при случае, —Или есть свидетель.Но тишь. И листок не шелохнется.Ни признака зги, кроме жуткихГлотков и плескания в шлепанцахИ вздохов и слез в промежутке.
В трюмо испаряется чашка какао,Качается тюль, и — прямойДорожкою в сад, в бурелом и хаосК качелям бежит трюмо.
Там сосны враскачку воздух саднятСмолой; там по маетеОчки по траве растерял палисадник,Там книгу читает Тень.
И к заднему плану, во мрак, за калитку10 В степь, в запах сонных лекарствСтруится дорожкой, в сучках и в улиткахМерцающий жаркий кварц.
Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла!Казалось бы, всё коллодий залилС комода до шума в стволах.
Зеркальная всё б, казалось, нахлыньНепотным льдом облила,Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —20 Гипноза залить не могла.
Несметный мир семенит в месмеризме,И только ветру связать,Что ломится в жизнь и ломается в призмеИ радо играть в слезах.
Души не взорвать, как селитрой залежь,Не вырыть, как заступом клад.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла.
И вот, в гипнотической этой отчизне30 Ничем мне очей не задуть.Так после дождя проползают слизниГлазами статуй в саду.
Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,На цыпочках скачет чиж.Ты можешь им выпачкать губы черникой,Их шалостью не опоишь.
Огромный сад тормошится в зале,Подносит к трюмо кулак,Бежит на качели, ловит, салит,^Трясет —- и не бьет стекла!
ДЕВОЧКАНочевала тучка золотаяНа груди утеса-великана.Из сада, с качелей, с бухты-барахтыВбегает ветка в трюмо!Огромная, близкая, с каплей смарагдаНа кончике кисти прямой.
Сад застлан, пропал за ее беспорядком,За бьющей в лицо кутерьмой.Родная, громадная, с сад, а характером —Сестра! Второе трюмо!
Но вот эту ветку вносят в рюмкеИ ставят к раме трюмо.Кто это, — гадает, — глаза мне рюмитТюремной людской дремой?* * *Ты в ветре, веткой пробующем,Не время ль птицам петь,Намокшая воробышкомСиреневая ветвь!
У капель — тяжесть запонок,И сад слепит, как плес,Обрызганный, закапанныйМильоном синих слез.
Моей тоскою вынянченИ от тебя в шипах,Он ожил ночью нынешней,Забормотал, запах.
Всю ночь в окошко торкался,И ставень дребезжал.Вдруг дух сырой прогорклостиПо платью пробежал.
Разбужен чудным перечнемТех прозвищ и временОбводит день теперешнийГлазами анемон.
Надпись на «Книге степи»Она со мной. Наигрывай,Лей, смейся, сумрак рви!Топи, теки эпиграфомК такой, как ты, любви!
Снуй шелкопрядом тутовымИ бейся об окно.Окутывай, опутывай,Еще не всклянь темно!
— Ночь в полдень, ливень, — гребень ей!На щебне, взмок — возьми!И — целыми деревьямиВ глаза, в виски, в жасмин!
Осанна тьме египетской!Хохочут, сшиблись, — ниц!И вдруг пахнуло выпискойИз тысячи больниц.
Теперь бежим сощипывать,Как стон со ста гитар,Омытый мглою липовойСадовый Сен-Готард.
КНИГА СТЕПИEst-il possible, — le fut-il?Verlaine1
ДО ВСЕГО ЭТОГО БЫЛА ЗИМА
В занавесках кружевныхВоронье.Ужас стужи уж и в нихЗаронен.
Это кружится октябрь,Это жутьПодобралась на когтях1 Возможно ли, — было ли это? Верден (фр.).К этажу.
Что ни просьба, что ни стон,То, кряхтя,Заступаются шестомЗа октябрь.
Ветер за руки схватив,ДереваГонят лестницей с квартирПо дрова.
Снег все гуще, и с колен —В магазинС восклицаньем: «Сколько лет,Сколько зим!»
Сколько раз он рыт и бит,Сколько имСыпан зимами с копытКокаин!
Мокрой солью с облаковИ с удилБоль, как пятна с башлыков,Выводил.
ИЗ СУЕВЕРЬЯ
Коробка с красным померанцем —Моя каморка.О, не об номера ж мараться,По гроб, до морга!
Я поселился здесь вторичноИз суеверья.Обоев цвет, как дуб, коричнев,И — пенье двери.Из рук не выпускал защелки,Ты вырывалась,И чуб касался чудной челкиИ губы — фиалок.О неженка, во имя прежнихИ в этот раз твойНаряд щебечет, как подснежникАпрелю: «Здравствуй!»
Грех думать — ты не из весталок:Вошла со стулом,Как с полки, жизнь мою досталаИ пыль обдула.
НЕ ТРОГАТЬ
«Не трогать, свежевыкрашен», —Душа не береглась,И память — в пятнах икр и щек,И рук, и губ, и глаз.
Я больше всех удач и бедЗа то тебя любил,Что пожелтелый белый светС тобой — белей белил.
И мгла моя, мой друг, божусь,Он станет как-нибудьБелей, чем бред, чем абажур,Чем белый бинт на лбу!
* * *Ты так играла эту роль!Я забывал, что сам — суфлер!Что будешь петь и во второй,Кто б первой ни совлек.Вдоль облаков шла лодка. ВдольЛугами кошеных кормов.Ты так играла эту роль,Как лепет шлюз — кормой!
И, низко рея на рулеКасаткой об одном крыле,Ты так! — ты лучше всех ролейИграла эту роль!
БАЛАШОВ
По будням медник подле васКлепал, лудил, паял,А впрочем — масла подливалВ огонь, как пай к паям.
И без того душило грудьИ песнь небес: «Твоя, твоя!»И без того лилась в жаруВ вагон, на саквояж.
Сквозь дождик сеялся хоралНа гроб и в шляпы молокан,А впрочем — ельник подбиралК прощальным облакам.
И без того взошел, зашелВ больной душе, щемя, мечась,Большой, как солнце, БалашовВ осенний ранний час.
Лазурью июльскою облит,Базар синел и дребезжал,Юродствующий инвалидПиле, гундося, подражал.
Мой друг, ты спросишь, кто велит,Чтоб жглась юродивого речь?В природе лип, в природе плит,В природе лета было жечь.
ПОДРАЖАТЕЛИ
Пекло, и берег был высок.С подплывшей лодки цепь упалаЗмеей гремучею — в песок,Гремучей ржавчиной — в купаву.
И вышли двое. Под обрывХотелось крикнуть им: «Простите,Но бросьтесь, будьте так добры,Не врозь, так в реку, как хотите.
Вы верны лучшим образцам.Конечно, ищущий обрящет.Но… бросьте лодкою бряцать:В траве терзается образчик».
О, бедный Homo Sapiens1,Существованье — гнет,Былые годы за поясОдин такой заткнет.
Все жили в сушь и впроголодь,В борьбе ожесточась,И никого не трогало,1 Человек разумный (лат.).125Что чудо жизни — с час.
С тех рук впивавши ландыши,На те глаза дышав,Из ночи в ночь валандавшись,Гормя горит душа.
Одна из южных мазанокБыла других южней.И ползала, как пасынок,Трава в ногах у ней.
Сушился холст. БросаетсяЕще сейчас к грудиПлетень в ночной красавице,Хоть год и позади.
Он незабвенен тем еще,Что пылью припухал,Что ветер лускал семечки,Сорил по лопухам. *
Что незнакомой мальвоюВел, как слепца, меня,Чтоб я тебя вымаливалУ каждого плетня.
Сошел и стал окидыватьТех новых луж масла,Разбег тех рощ ракитовых,Куда я письма слал.
Мой поезд только тронулся,Еще вокзал, Москва,Плясали в кольцах, в конусахПо насыпи, по рвам.
А уж гудели кобзамиКолодцы, и, пылясь,Скрипели, бились об землю} Скирды и тополя.
Пусть жизнью связи портятся,Пусть гордость ум вредит,Но мы умрем со спертостьюТех розысков в груди.
РАЗВЛЕЧЕНЬЯ ЛЮБИМОЙ
* # *Душистою веткою машучи,Впивая впотьмах это благо,Бежала на чашечку с чашечкиГрозой одуренная влага.
На чашечку с чашечки скатываясь,Скользнула по двум, — и в обеихОгромною каплей агатовоюПовисла, сверкает, робеет.
Пусть ветер, по таволге веющий,Ту капельку мучит и плющит.Цела, не дробится, — их две ещеЦелующихся и пьющих.
Смеются и вырваться силятсяИ выпрямиться, как прежде,Да капле из рылец не вылиться,И не разлучатся, хоть режьте.
СЛОЖА ВЕСЛА
Лодка колотится в сонной груди,Ивы нависли, целуют в ключицы,В локти, в уключины — о погоди,Это ведь может со всяким случиться!Этим ведь в песне тешатся все.Это ведь значит — пепел сиреневый,Роскошь крошеной ромашки в росе,Губы и губы на звезды выменивать!
Это ведь значит — обнять небосвод,Руки сплести вкруг Геракла громадного,Это ведь значит — века напролетНочи на щелканье славок проматывать!
ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочилЛак экипажей, деревьев трепет.Под луною на выкате гуськом скрипачиПробираются к театру. Граждане, в цепи!
Лужи на камне. Как полное слезГорло — глубокие розы, в жгучихВлажных алмазах. Мокрый нахлестСчастья — на них, на ресницах, на тучах.
Впервые луна эти цепи и трепетПлатьев и власть восхищённых устГипсовою эпопеею лепит,Лепит никем не лепленный бюст.
В чьем это сердце вся кровь его быстроХлынула к славе, схлынув со щек?Вон она бьется: руки министраРты и аорты сжали в пучок.
Это не ночь, не дождь и не хоромРвущееся: «Керенский, ура!»,Это слепящий выход на форумИз катакомб, безысходных вчера.Это не розы, не рты, не ропотТолп, это здесь пред театром — прибойЗаколебавшейся ночи Европы,Гордой на наших асфальтах собой.
СВИСТКИ МИЛИЦИОНЕРОВ
Дворня бастует. БрезгуяМусором пыльным и тусклым,Ночи сигают до брезгуЧерез заборы на мускулах.
Возятся в вязах, падают,Не удержавшись, с деревьев.Вскакивают: за оградоюСевер злодейств сереет.
И вдруг, — из садов, где твойЛишь глаз ночевал, из милогоДуше твоей мрака, плотвойСвисток расплескавшийся выловлен.
Милиционером зажатВ кулак, как он дергает жабрамиИ горлом, и глазом, назадПо-рыбьи наискось задранным!
Трепещущего серебраПронзительная горошина,Как утро, бодряще мокра,Звездой за забор переброшена.
И там, где тускнеет востокЧахоткою летнего Тиволи,Валяется дохлый свисток,В пыли агонической вывалян.
ЗВЕЗДЫ ЛЕТОМ
Рассказали страшное,Дали точный адрес.Отпирают, спрашивают,Движутся, как в театре.
Тишина, ты — лучшееИз всего, что слышал.Некоторых мучает,Что летают мыши.
Июльской ночью слободы —Чудно белокуры,Небо в бездне поводов,Чтоб набедокурить.
Блещут, дышат радостью,Обдают сияньем,На таком-то градусеИ меридиане.
Ветер розу пробуетПриподнять по просьбеГуб,волос и обуви,Подолов и прозвищ.
Газовые, жаркие,Осыпают в гравийВсё, что им нашаркали,Всё, что наиграли.
УРОКИ АНГЛИЙСКОГО
Когда случилось петь Дездемоне, —А жить так мало оставалось, —Не по любви, своей звезде, она —По иве, иве разрыдалась.Когда случилось петь ДездемонеИ голос завела, крепясь,Про черный день чернейший демон ейПсалом плакучих русл припас.
Когда случилось петь Офелии, —А жить так мало оставалось, —Всю сушь души взмело и свеяло,Как в бурю стебли с сеновала.
Когда случилось петь Офелии,А горечь грез осточертела,С какими канула трофеями?С охапкой верб и чистотела.
Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,Входили, с сердца замираньем,В бассейн вселенной, стан свой любящийОбдать и оглушить мирами.
ЗАНЯТЬЕ ФИЛОСОФИЕЙ
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЭЗИИЭто — круто налившийся свист,Это — щелканье сдавленных льдинок,Это — ночь, леденящая лист,Это — двух соловьев поединок.
Это — сладкий заглохший горох,Это — слезы вселенной в лопатках,Это — с пультов и с флейт — ФигароНизвергается градом на грядку.
Всё, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою.Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ДУШИ
Спелой грушею в бурю слететьОб одном безраздельном листе.Как он предан — расстался с суком!Сумасброд — задохнется в сухом!
Спелой грушею, ветра косей.Как он предан, — «Меня не затреплет!».Оглянись: отгремела в красе,Отпылала, осыпалась — в пепле.
Нашу родину буря сожгла.Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?О мой лист, ты пугливей щегла!Что ты бьешься, о шелк мой застенчивый?
О, не бойся, приросшая песнь!И куда порываться еще нам?Ах, наречье смертельное «здесь» —Невдомек содроганью сращенному.
БОЛЕЗНИ ЗЕМЛИ
О еще! Раздастся ль только хохотПерламутром, Иматрой бацилл,Мокрым гулом, тьмой стафилококков,И блеснут при молниях резцы,
Так — шабаш! Нешаткие титаныЗахлебнутся в черных сводах дня.Тени стянет трепетом tetanus1,И медянок запылит столбняк.
Вот и ливень. Блеск водобоязни,Вихрь, обрывки бешеной слюны.Но откуда? С тучи, с поля, с КлязьмыИли с сардонической сосны?
