Сажают пассажиров,Дают звонок, свистят,Чтоб копоть послужилаПустыней миг спустя.
5 Базары, озареньяНочных эспри и мглы,А днем, в сухой спирееВопль полдня и пилы.Идешь, и с запасныхДоносится, как всхнык,И начали стиратьсяКлохтанья и матрацы.
Я с ними не знаком.Я послан Богом мучить1 Себя, родных и тех,Которых мучить грех.
«Мой сорт», кефир, менадо.Чтоб разрыдаться, мнеНе так уж много надо, —Довольно мух в окне.
Охлынет поле зренья,С салфетки набежит,От поросенка в хрене,Как с полусонной ржи.
^тоб разрыдаться, мнеПо край, чтоб из редакцийТянуло табачкомИ падал жар ничком.
Чтоб щелкали с кольцаКлесты по канцеляриямИ тучи в огурцахС отчаянья стрелялись.
Чтоб полдень осязалСквозь сон: в обед трясутсяэ По звону квизисанСтолы в пустых присутствиях,
И на лоб пожареСочились сквозь малинник,Где — блеск оранжерей,Где — белый корпус клиники.Я с ними не знаком.Я послан Богом мучитьСебя, родных и тех,Которых мучить грех.
Возможно ль? Этот полденьСейчас, южней губернией,Не сир, не бос, не голоденБлаженствует, соперник?
Вот этот, душный, лишний,Вокзальный вор, валандала,Следит с соседских вишенЗа вышиваньем ангела?
Синеет морем точек,И, низясь, тень без косточекБросает, горсть за горстьюИзмученной сорочке?
Возможно ль? Те вот ивы —Их гонят с.рельс шлагбаумами —Бегут в объятья дива,Обращены на взбалмошность?
Перенесутся за ночь,С крыльца вдохнут эссенцииИ бросятся хозяйничатьПорывом полотенец?
Увидят тень орешникаНа каменном фундаменте?Узнают день, сгоревшийС восхода на свиданьи?
Зачем тоску упрямить,Перебирая мелочи?Нам изменяет память,И гонит с рельсов стрелочник.У СЕБЯ ДОМА
Жар на семи холмах,Голуби в тлелом сенце.С солнца спадает чалма:Время менять полотенце(Мокнет на днище ведра).И намотать на купол.
В городе — говор мембран,Шарканье клумб и кукол.
Надо гардину зашить:Ходит, шагает масоном.Как усыпительно — жить!Как целоваться — бессонно!
Грязный, гремучий, в постельПадает город с дороги.Нынче за долгую степьВеет впервые здоровьем.Черных имен духотыНе исчерпать.Звезды, плацкарты, мосты,Спать!
ЕЛЕНЕ
ЕЛЕНЕ
Я и непечатнымСловом не побрезговал бы,Да на ком искать нам?Не на ком и не с кого нам.
Разве просит арумУ болота милостыни?
Ночи дышат даромТропиками гнилостными.
Будешь, — думал, чаял, —Ты с того утра виднеться,Век в душе качаясьЛилиею, праведница!
Луг дружил с замашкойФауста, что ли, Гамлета ли,Обегал ромашкой,Стебли по ногам летали.
Или еле-еле,Как сквозь сон овеиваяЖемчуг ожерельяНа плече Офелиином.
Ночью бредил хутор:Спать мешали перистыеТучи. Дождик куталНиву тихой переступью
Осторожных капель.Юность в счастьи плавала, какВ тихом детском храпеНаспанная наволока.
Думал, — Трои б век ей,Горьких губ изгиб целуя:Были дивны векиЦарственные, гипсовые.
Милый, мертвый фартукИ висок пульсирующий.Спи, царица Спарты,Рано еще, сыро еще.Горе не на шуткуРазыгралось, навеселе.Одному с ним жутко.Сбесится, — управиться ли?
Плачь, шепнуло. Гложет?Жжет? Такую ж на щеку ей!Пусть судьба положит —Матерью ли, мачехой ли.
КАК У НИХ
Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.Подымется, шелохнется ли сом, —Оглушены. Не слышат. Далеки.
Очам в снопах, как кровлям, тяжело.Как угли, блещут оба очага.Лицо лазури пышет над челомНедышащей подруги в бочагах,Недышащей питомицы осок.
То ветер смех люцерны вдоль высот,Как поцелуй воздушный, пронесет,То княженикой с топи угощен,Ползет и губы пачкает хвощомИ треплет речку веткой по щеке,То киснет и хмелеет в тростнике.
У окуня ли ёкнут плавники, —Бездонный день — огромен и пунцов.Поднос Шелони — черен и свинцов.Не свесть концов и не поднять руки…
Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.ЛЕТО
Тянулось в жажде к хоботкамИ бабочкам и пятнам,Обоим память оботкавМедовым, майным, мятным.
Не ход часов, но звон цеповС восхода до заходаВонзался в воздух сном шипов,Заворожив погоду.
Бывало — нагулявшись всласть,Закат сдавал цикадамИ звездам, и деревьям властьНад кухнею и садом.
Не тени, — балки месяц клал,А то бывал в отлучке,И тихо, тихо ночь теклаТрусцой, от тучки к тучке.
Скорей со сна, чем с крыш; скорейЗабывчивый, чем робкий,Топтался дождик у дверей,И пахло винной пробкой.
Так пахла пыль. Так пах бурьян.И, если разобраться,Так пахли прописи дворянО равенстве и братстве.
Вводили земство в волостях,С другими — вы, не так ли?Дни висли, в кислице блестя,И винной пробкой пахли.
А затем прощалось летоС полустанком. Снявши шапку,Сто слепящих фотографийНочью снял на память гром.
Меркла кисть сирени. В этоВремя он, нарвав охапкуМолний, с поля ими трафилОзарить управский дом.
И когда по кровле зданьяРазлилась волна злорадстваИ, как уголь по рисунку,Грянул ливень всем плетнем,
Стал мигать обвал сознанья:Вот, казалось, озарятсяДаже те углы рассудка,Где теперь светло как днем!
ПОСЛЕСЛОВЬЕ
Любимая — жуть! Когда любит поэт,Влюбляется бог неприкаянный.И хаос опять выползает на свет,Как во времена ископаемых.
1лаза ему тонны туманов слезят.Он застлан. Он кажется мамонтом.Он вышел из моды. Он знает — нельзя:Прошли времена и — безграмотно.Он видит, как свадьбы справляют вокруг.Как спаивают, просыпаются.Как общелягушечью эту икруЗовут, обрядив ее, — паюсной.
Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,Умеют обнять табакеркою.И мстят ему, может быть, только за то,Что там, где кривят и коверкают,
Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфортИ трутнями трутся и ползают,Он вашу сестру, как вакханку с амфор,Подымет с земли и использует.
И таянье Андов вольет в поцелуй,И утро в степи, под владычествомПылящихся звезд, когда ночь по селуБелеющим блеяньем тычется.
И всем, чем дышалось оврагам века,Всей тьмой ботанической ризницыПахнёт по тифозной тоске тюфяка,И хаосом зарослей брызнется.
* * *Мой друг, ты спросишь, кто велит,Чтоб жглась юродивого речь?
Давай ронять слова,Как сад — янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.
Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной и лимономОбрызнута листва.
Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.
Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивых,Трепещущих курсивов.
Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделку
Кленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?
Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпиталей?
Ты спросишь, кто велит?— Всесильный Бог деталей,Всесильный Бог любви,Ягайлов и Ядвиг.
Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, — подробна.
ИМЕЛОСЬ
Засим, имелся сеновалИ пахнул винной пробкойС тех дней, что август миновалИ не пололи тропки.
В траве, на кислице, меж бусБрильянты, хмурясь, висли,По захладелости на вкусНапоминая рислинг.
Сентябрь составлял статьюВ извозчичьем хозяйстве,Летал, носил и по чутьюПредупреждал ненастье.
То, застя двор, водой с винцомЖелтил песок и лужи,То с неба спринцевал свинцомОконниц полукружья.
То золотил их, залетевС куста за хлев, к крестьянам,То к нашему стеклу, с деревПожаром листьев прянув.
Есть марки счастья. Есть словаVin gai, vin triste1, — но верь мне,Что кислица — травой трава,А рислинг — пыльный термин.1 Вино веселья, вино грусти (фр.).15
8Имелась ночь. Имелось губДрожание. На веках вислиБрильянты, хмурясь. Дождь в мозгуШумел, не отдаваясь мыслью.
Казалось, не люблю, — молюсьИ не целую, — мимоНе век, не час плывет моллюск,Свеченьем счастья тмимый.
Как музыка: века в слезах,А песнь не смеет плакать,Тряслась, не прорываясь в ах! —Коралловая мякоть.
Любить, — идти, — не смолкнул гром,Топтать тоску, не знать ботинок,Пугать ежей, платить добромЗа зло брусники с паутиной.
Пить с веток, бьющих по лицу,Лазурь с отскоку полосуя:«Так это эхо?» — и к концуС дороги сбиться в поцелуях.
Как с маршем, бресть с репьем на всём.К закату знать, что солнце старшеТех звезд и тех телег с овсом,Той Маргариты и корчмарши.
Терять язык, абонементНа бурю слез в глазах валькирий,И в жар всем небом онемев,Топить мачтовый лес в эфире.
Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьмйСобытья лет, как шишки ели:Шоссе; сошествие Корчмы;Светало; зябли; рыбу ели.И раз свалясь, запеть: «Седой,Я шел и пал без сил. Когда-тоДавился город лебедой,Купавшейся в слезах солдаток.
В тени безлунных длинных риг,В огнях баклаг и бакалеей,Наверное, и он — старикИ тоже следом околеет».
Так пел я, пел и умирал.И умирал, и возвращалсяК ее рукам, как бумеранг,И — сколько помнится — прощался.
ПОСЛЕСЛОВЬЕ
Нет, не я вам печаль причинил.Я не стоил забвения родины.Это солнце горело на каплях чернил,Как в кистях запыленной смородины.
И в крови моих мыслей и писемЗавелась кошениль.Этот пурпур червца от меня независим.Нет, не я вам печаль причинил.
Это вечер из пыли лепился и, пышучи,Целовал вас, задохшися в охре, пыльцой.Это тени вам щупали пульс. Это, вышедшиЗа плетень, вы полям подставляли лицоИ пылали, плывя по олифе калиток,Полумраком, золою и маком залитых.
Это — круглое лето, горев в ярлыкахПо прудам, как багаж солнцепекомзаляпанных,Сургучом опечатало грудь бурлакаИ сожгло ваши платья и шляпы.
Это ваши ресницы слипались от яркости,Это диск одичалый, рога истесавОб ограды, бодаясь, крушил палисад.Это — запад, карбункулом вам в волосаЗалетев и гудя, угасал в полчаса,Осыпая багрянец с малины и бархатцев.Нет, не я, это — вы, это ваша краса.
Наяву ли всё? Время ли разгуливать?Лучше вечно спать, спать, спать, спатьИ не видеть снов.
Снова — улица. Снова — полог тюлевый.Снова, что ни ночь — степь, стог, стон,И теперь и впредь.
Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,Снится тишь и темь. Вдруг бег псаПробуждает сад.
Ждет — улягутся. Вдруг — гигант из затеми,И другой. Шаги. «Тут есть болт».Свист и зов: тубо!
Он буквально ведь обливал, обваливалНашим шагом шлях! Он и тынИстязал тобой.
Осень. Изжелта-сизый бисер нижется.Ах, как и тебе, прель, мне смертьКак приелось жить!
О, не вовремя ночь кадит маневрамиПаровозов: в дождь каждый листРвется в степь, как те.
Окна сцены мне делают. Бесцельно ведь!Рвется с петель дверь, целовавЛед ее локтей.
Познакомь меня с кем-нибудь из вскормленных,Как они, страдой южных нив,Пустырей и ржи.
Но с оскоминой, но с оцепененьем, с комьямиВ горле, но с тоской стольких словУстаешь дружить!
ТЕМЫ И ВАРИАЦИИ1916-1922
ПЯТЬ ПОВЕСТЕЙ
ВДОХНОВЕНИЕПо заборам бегут амбразуры,Образуются бреши в стене,Когда ночь оглашается фуройПовестей, неизвестных весне.
Без клещей приближенье фургонаВырывает из ниш костылиТолько гулом свершенных прогонов,Подымающих пыль издали.
Этот грохот им слышен впервые.Завтра, завтра понять я вам дам,Как рвались из ворот мостовые,Вылетая по жарким следам.
Как в росистую хвойную скорбкостьСкипидарной, как утро, струиПогружали постройки свой корпусИ лицо окунал конвоир.
О, теперь и от лип не в секрете:Город пуст по зарям оттого,Что последний из смертных в каретеПод стихом и при нем часовой.
В то же утро, ушам не поверя,Протереть не успевши очей,Сколько бедных, истерзанных перьевРвется к окнам из рук рифмачей!1921
Вода рвалась из труб, из луночек,Из луж, с заборов, с ветра, с кровель,С шестого часа пополуночи,С четвертого и со второго.
На тротуарах было скользко,И ветер воду рвал, как вретище,И можно было до ПодольскаДобраться, никого не встретивши.
В шестом часу, куском ландшафтаС внезапно подсыревшей лестницы,Как рухнет в воду, да как треснетсяУсталое: «Итак, до завтра!»
Автоматического блокаТерзанья дальше начинались,Где в предвкушеньи водостоковВосток шаманил машинально.
Дремала даль, рядясь неряшливоНад ледяной окрошкой в иней,И вскрикивала и покашливалаЗа пьяной мартовской ботвиньей.
И мартовская ночь и авторШли рядом, и обоих спорящихХолодная рука ландшафтаВела домой, вела со сборища.И мартовская ночь и авторШли шибко, вглядываясь изредкаВ мелькавшего как бы взаправдуИ вдруг скрывавшегося призрака.
То был рассвет. И амфитеатром,Явившимся на зов предвестницы,Неслось к обоим это завтра,Произнесенное на лестнице.
Оно с багетом шло, как рамошник.Деревья, здания и храмыНездешними казались, тамошними,В провале недоступной рамы.
Они трехъярусным гекзаметромСмещались вправо по квадрату.Смещенных выносили замертво,Никто не замечал утраты.1921
МАРГАРИТА
Разрывая кусты на себе, как силок,Маргаритиных стиснутых губ лиловей,Горячей, чем глазной Маргаритин белок,Бился, щелкал, царил и сиял соловей.
Он как запах от трав исходил. Он как ртутьОчумелых дождей меж черемух висел.Он кору одурял. Задыхаясь, ко ртуПодступал. Оставался висеть на косе.
И, когда изумленной рукой проводяПо глазам, Маргарита влеклась к серебру,То казалось, под каской
