гнезд.Работы оцепляли фонарямиПри свете слова, разума и звезд.
Осмотришься, какой из нас не свалянИз хлопьев и из недомолвок мглы?Нас воспитала красота развалин,Лишь ты превыше всякой похвалы.Лишь ты, на славу сбитая боями,Вся сжатым залпом прелести рвалась.Не ведай жизнь, что значит обаянье,Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз.
Ты точно бурей грации дымилась.Чуть побывав в ее живом огне,Посредственность впадала вмиг в немилость,Несовершенство навлекало гнев.
Бреди же в глубь преданья, героиня.Нет, этот путь не утомит ступни.Ширяй, как высь, над мыслями моими:Им хорошо в твоей большой тени.1926
ПРИБЛИЖЕНЬЕ ГРОЗЫЯ. 3. Черняку
Ты близко. Ты идешь пешкомИз города и тем же шагомЗаймешь обрыв, взмахнешь мешкомИ гром прокатишь по оврагам.
Как допетровское ядро,Он лугом пустится вприпрыжкуИ раскидает груду дровСлетевшей на сторону крышкой.
Тогда тоска, как оккупант,Оцепит даль. Пахнёт окопом.Закаплет. Ласточки вскипят.Всей купой в сумрак вступит тополь.
Слух пронесется по верхам,Что, сколько помнят, ты — до шведа.И холод въедет в арьергард,Скача с передовых разведок.
Как вдруг, очистивши обрыв,Ты с поля повернешь, раздумав,И сгинешь, так и не открывРазгадки шлемов и костюмов.
А завтра я, нырнув в росу,Ногой наткнусь на шар гранатыИ повесть в комнату внесу,Как в оружейную палату.1927
ЭПИЧЕСКИЕ МОТИВЫЖене
Уже за версту,В капиллярах ненастья и верескаГуст и солон тобою туман.Ты горишь, как лиман,Обжигая пространства, как пересыпь,Огневой солончакРастекающихся по стеклуФонарей, — каланча,Пронизавшая заревом мглу!
10 Навстречу курьерскому, от города, как от моря,По воздуху мчатся огромные рощи.Это галки, кресты и сады, и подворьяВ перелетном клину пустырей.Все скорей и скорей вдоль вагонных дверей,И — за поездВо весь карьер.
Это вещие ветки,Божась чердаками,Вылетают на тучу.’Это черной божбоюБьется пригород Тьмутараканью в падучей.Это Люберцы или Любань. Это гамШпор и блюдец, и тамбурных дверец, и рам0 чугунный перрон. Это сонный разбродБутербродов с цикорной бурдой и ботфорт.Это смена бригад по утрам. Это спорЗабытья с голосами колес и рессор.Это грохот утрат о возврат. Это звонПерецепок у цели о весь перегон.
1 Ветер треплет ненастья наряд и вуаль.Даль скользит со словами: навряд и едва ль —От расспросов кустов; полустанков и птах,И лопат, и крестьянок в лаптях на путях.Воедино сбираются дни сентября.В эти дни они в сборе. Печальный обряд.Обирают убранство. Дарят, обрыдав.Это всех, обреченных земле, доброта.
Это горсть повестей, скопидомкой-судьбойЗанесенная в поздний прибой и отбой’Подмосковных платформ. Это доски мостковПод кленовым листом. Это шелковый скопШелестящих красот и крылатых семянДля засева прудов. Всюду рябь и туман.Всюду скарб на возах. Всюду дождь. Всюдускорбь.Это — наш городской гороскоп.
Уносятся шпалы, рыдая.Листвой оглушенною свист замутив,Скользит, задевая парами за ивы,Захлебывающийся локомотив.
Считайте места. Пора. Пора.Окрестности взяты на буфера.Окно в слезах. Огни. Глаза.Народу! Народу! Сопят тормоза.
Где-то с шумом падает вода.Как в платок боготворимой, где-тоДышат ночью тучи, провода,Дышат зданья, дышит гром и лето.
Где-то с шумом падает вода.Где-то, где-то, раздувая ноздри,1 Скачут случай, тайна и беда,За собой погоню заподозрив.
Где-то ночь, весь ливень расструив,На двоих наскакивает в чайной.Где же третья? А из них троихБольше всех она гналась за тайной.
Громом дрожек, с аркады вокзала,На краю заповедных рощ,Ты развернут, роман небывалый,Сочиненный осенью, в дождь
‘Фонарями, — и сказ свой ширишьО страдалице бельэтажей,О любви и о жертве, сиречь,О рассроченном платеже.
Что сравнится с женскою силой?Как она безумно смела!Мир, как дом, сняла, заселила,Корабли за собой сожгла.
Я опасаюсь, небеса,Как их, ведут меня к тем самым’Жилым и скользким корпусам,Где стены — с тенью Мопассана.Где за болтами жив Бальзак,Где стали предсказаньем шкапа,Годами в форточку вползав,Гнилой декабрь и жуткий запад.
Как неудавшийся пасьянс,Как выпад карты неминучей.Honny soit qui mal у pense:1Нас только ангел мог измучить.
90 В углах улыбки, на щеке,На прядях — алая прохлада.Пушатся уши и жакет.Перчатки — пара шоколадок.
В коленях — шелест тупиков,Тех тупиков, где от проходок,От ветра, метел и пинковБоярышник вкушает отдых.
Где горизонт, как рубикон,Где сквозь агонию громленой100 Рябины, в дождь бегут бегомСвистки, и тучи, и вагоны.1916
ДВАДЦАТЬ СТРОФ С ПРЕДИСЛОВИЕМ(Зачаток романа «Спекторский»)1 Да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает(старофр.).Графленная в линейку десть!Вглядись в ту сторону, откудаНахлынуло все то, что есть,Что я когда-нибудь забуду.Отрапортуй на том смотру.Ударь хлопушкою округи.Будь точно роща на юру,Ревущая под ртищем вьюги.
Как разом выросшая рысь,Всмотрись во все, что спит в тумане,А если рысь слаба вниманьем,То пристальней еще всмотрись.
Одна оглядчивость пространстваХотела от меня поэм,Одна она ко мне пристрастна,Я только ей не надоем.
Когда, снуя на задних лапах,Храпел и шерсть ерошил снег,Я вместе с далью падал на пол1И с нею ввязывался в грех.
По барабанной перепонкеНесущихся, как ты, стиховСуди, имею ль я ребенка,Равнина, от твоих пахов?
Я жил в те дни, когда на плоскойЗемле прощали старикам,Заря мирволила подросткамИ вечер к славе подстрекал.По круглым корешкам старинных книгПорхают в искрах дымовые трубы.
Когда, нацелившись на взрослых,1 Сквозь дым крупы, как сквозь вуаль,Уже рябили ружья в козлахИ пухла крупповская сталь.Нежданно ветер ставит воротник,И улица запахивает шубу.Представьте дом, где, пятен лишенаИ только шагом схожая с гепардом,В одной из крайних комнат тишина,Облапив шар, ложится под бильярдом.А рядом, в шапке крапчатой, декабрьВисит в ветвях на зависть акробатуИ с дерева дивится, как дикарь,Нарядам и дурачествам Арбата.В часы, когда у доктора прием,Салон безмолвен, как салоп на вате.Мы колокольни в окнах застаемВ заботе об отнявшемся набате.Какое-то ручное веществоВертит хвостом, волною хлора зыблясь.Его в квартире держат для того,Чтоб пациенты дверью не ошиблись.
Профессор старше галок и дерев.Он пепельницу порет папиросой.Что в том ему, что этот гость здоров?Не суйся в дом без вызова и спросу.На нем манишка и сюртук до пят,Закашлявшись и, видимо, ослышась,Он отвечает явно невпопад:«Не нервничать и избегать излишеств».А после — в вопль: «Я, право, утомлен!Вы про свое, а я сиди и слушай?А ежели вам имя легион?Попробуйте гимнастику и души».
И улица меняется в лице,И ветер машет вырванным рецептом,И пять бульваров мечутся в кольце,Зализывая рельсы за прицепом.И ночь горит, как старый банный сруб,Занявшийся от ерунды какой-то,Насилу побежденная к утруИз поданных бессонницей брандспойтов.Туман на щепки колет тротуар,Пожарные бредут за калачами,И стужа ставит чащам самоварЛучинами зари и каланчами.Вся в копоти, с чугунной гирей мгиСинеет твердь и, вмиг воспламенившись,Хватает клубья искр, как сапоги,И втаскивает дым за голенища.
1925
УРАЛЬСКИЕ СТИХИ1. СТАНЦИЯБудто всем, что видит глаз,До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.Будто оттого синельИз буфета выгнать нечем,Что в слезах висел туннельИ на поезде ушедшем.В час его прохода столь10 На песке перронном людно,Что глядеть с площадок боль,Как на блеск глазури блюдной.
Ад кромешный! К одномуГибель солнц, стальных вдобавок,Смотрит с темечек в дымуКружев, гребней и булавок.Плюют семечки, топчаМух, глотают чай, судача,В зале, льющем сообщаС зноем неба свой в придачу.А меж тем наперекорЧерным каплям пота в скопе,Этой станции средь горНе к лицу названье «Копи».Пусть нельзя сильнее сжать(Горы. Говор. Инородцы),Но и в жар она — свежа,Будто только от колодца.Будто всем, что видит глаз,До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.Что ж вдыхает красотуВ мленье этих скул и личек? —Мысль, что кажутся ХребтуГоркой крашеных яичек.Это шеломйт до слез,Обдает холодной смутой,Веет, ударяет в нос,’Снится, чудится кому-то.Кто крестил леса и далИм удушливое имя?Кто весь край предугадал,Встарь пугавши финна ими?Уголь эху завещал:Быть Уралом диким соснам.Уголь дал и уголь взял.Уголь, уголь был их крестным.Целиком пошли в отцаРеки и клыки ущелий,Черной бурею лица,Клиньями столетних елей.1919
2. РУДНИККосую тень зари роднитС косою тенью спин ПродольныйВеликокняжеский РудникИ лес теней у входа в штольню.
Закат особенно свиреп,Когда, с задов облив китайцев,Он обдает тенями склеп,Куда они упасть боятся.
Когда, цепляясь за краяКамнями выложенной арки,Они волнуются, снуя,Как знаки заклинанья, жарки.
На волосок от смерти всякИдущий дальше. Эти группыПоследний отделяет шагОт царства угля — царства трупа.
Прощаясь, смотрит рудокопНа солнце, как огнепоклонник.В ближайший миг на этот скоп1 Пахнет руда, дохнет покойник.
И ночь обступит. Этот ледЕе тоски неописуем!Так страшен, может быть, отлетДуши с последним поцелуем.Как на разведке, чуден звукЛюбой. Ночами звуки редки.И дико вскрикивает крюкНа промелькнувшей вагонетке.
Огарки, — а светлей костров.30 Вблизи, — а чудится, верст за пять.Росою черных катастрофНа волоса со сводов капит.
Слепая, вещая рукаВпотьмах выщупывает стенку,Здорово дышит ли штрека,И нет ли хриплого оттенка.
Ведь так легко пропасть, застряв,Когда, лизнув пистон патрона,Прольется, грянувши, затрав40 По недрам гулко, похоронно.
А знаете ль, каков на цвет,Как выйдешь, день с порога копи?Слепит, землистый, — слова нет, —Расплавленные капли, хлопья.
В глазах бурлят луга, как медьВ отеках белого каленья.И шутка ль! — Надобно уметьНе разрыдаться в исступленьи.
Как будто ты воскрес, как те —50 Из допотопных зверских капищ,И руки поднял, и с ногтейТекучим сердцем наземь капишь.1918МАТРОС В МОСКВЕ
Я увидал его, лишь толькоС прудов зимеМигнул каток шестом флагштокаИ сник во тьме.
Был чист каток, и шест был шаток,И у перил,У растаращенных рогаток,Он закурил.
Был юн матрос, а ветер — юрок:10 Напал и сгреб,И вырвал, и задул окурок,И ткнул в сугроб.
Как ночь, сукно на нем сидело,Как вольный духШатавшихся, как он, без делаНоябрьских мух.
Как право дуть из всех отверстий,Сквозь все — колоть,Как ночь, сидел костюм из шерсти20 Мешком, не вплоть.
И эта шерсть, и шаг неверный,И брюк покройТрактиром пахли на Галерной,Песком, икрой.
Москва казалась сортом щебня,Который шелВ размол, на слом, в пучину гребней,На новый мол.Был ветер пьян, — и обдал дрожью:С вина— буян.Взглянул матрос (матрос был тоже,Как ветер, пьян).
Угольный дом напомнил чем-тоПлавучий дом:За шапкой, вея, дыбил лентыМорской фантом.
За ним шаталось, якорь с цепьюИща в дыре,Соленое великолепьеБортов и рей.
Огромный бриг, громадой торсаЗадрав бока,Всползая и сползая, терсяОб облака.
Москва в огнях играла, мерзла,Роился шум,А бриг вздыхал, и штевень ерзал,И ахал трюм.
Матрос взлетал и ник, колышим,Смешав в одноМорскую низость с самым высшим,С звездами — дно.
Как зверски рявкать надо клеткеТакой грудной!Но недоразуменья редкиУ них с волной.
Со стеньг, с гирлянды поднебесий,Почти с планетГорланит пене, перевесясь:60 «Сегодня нет!»
В разгоне свищущих трансмиссий,Едва упавЗа мыс, кипит опять на мысеСедой рукав.На этом воющем заводеСирен, валов,Огней и поршней полноводьяНе тратят слов.Но в адском лязге передачи70 Тоски морскойСтоят, в карманы руки пряча,Как в мастерской.Чтоб фразе рук не оторвалоИ первых словРемнями хлещущего шквалаНе унесло.1919
9-е ЯНВАРЯ(Первоначальный вариант)Какая дальность расстоянья!В одной из городских квартирВ столовой — речь о Ляояне,А в детской — тушь и транспортир.Январь, и это год Цусимы,И, верно, я латынь зубрю,И время в хлопьях мчится мимоПо старому календарю.Густеют хлопья, тают слухи,Густеют слухи, тает снег.Выходят книжки в новом духе,А в старом возбуждают смех.
И вот, уроков не доделав,Я сплю, и где-то в тот же часТолпой стоят в дверях отделов,И время старит, мимо мчась.
И так велик наплыв рабочих,Что в зал впускают в два ряда.Их предостерегают с бочек. —Нет, им не причинят вреда.
Толпящиеся ждут Гапона.Весь день он нынче сам не свой:Их челобитная законна, —Он им клянется головой.
Неужто ж он их тащит в омут?В ту ночь, как голос их забот,Он слышен из соседних комнатДо отдаленнейших слобод.
Крепчает ветер, крепнет стужа,1 Пар так и валит изо рта.Дух вырывается наружуВ столетье, в ночь, за ворота.
Когда
