застойИ мягкость объявлял в запрете.Что было делать? Звук исчезЗа гулом выросших небес.
Их шум, попавши на вокзал,За водокачкой исчезал,Потом их относило за лес,Где сыпью насыпи казались,Где между сосен, как насос,Качался и качал занос,Где рельсы слепли и чесались,Едва с пургой соприкасались.А сзади, в зареве легенд,Дурак, герой, интеллигентВ огне декретов и реклам1 Горел во славу темной силы,Что потихоньку по угламЕго с усмешкой поносилаЗа подвиг, если не за то,Что дважды два не сразу сто.
А сзади, в зареве легендИдеалист-интеллигентПечатал и писал плакатыПро радость своего заката.
В сермягу завернувшись, смерд’Смотрел назад, где север мерк,И снег соперничал в усердьиС сумерничающею смертью.Там, как орган, во льдах зеркалВокзал загадкою сверкал,Глаз не смыкал и горе мыкалИ спорил дикой красотойС консерваторской пустотойПорой ремонтов и каникул.Невыносимо тихий тиф,1 Колени наши охватив,Мечтал и слушал с содроганьемНедвижно лившийся мотивСыпучего самосверганья.Он знал все выемки в органеИ пылью скучивался в швахОрганных меховых рубах.Его взыскательные ушиЕще упрашивали мглу,И лед, и лужи на полу’Безмолвствовать как можно суше.
Мы были музыкой во льду.Я говорю про всю среду,С которой я имел в видуСойти со сцены, и сойду.Здесь места нет стыду.Я не рожден, чтоб три разаСмотреть по-разному в глаза.Еще двусмысленней, чем песнь,Тупое слово — враг.Гощу. — Гостит во всех мирахВысокая болезнь.Всю жизнь я быть хотел как все,Но век в своей красеСильнее моего нытьяИ хочет быть как я.
Мы были музыкою чашек,Ушедших кушать чай во тьмуГлухих лесов, косых замашекИ тайн, не льстящих никому.Трещал мороз, и ведра висли.Кружились галки, — и воротСтыдился застуженный год.Мы были музыкою мысли,Наружно сохранявшей ход,Но в стужу превращавшей в ледЗаслякоченный черный ход.
Но я видал Девятый съездСоветов. В сумерки сырыеПред тем обегав двадцать мест,’Я проклял жизнь и мостовые,Однако сутки на вторые,И помню, в самый день торжеств,Пошел, взволнованный донельзя,К театру с пропуском в оркестр.
Я трезво шел по трезвым рельсам,Глядел кругом, и всё окрестСмотрело полным погорельцем,Отказываясь наотрезКогда-нибудь подняться с рельс.С стенных газет вопрос карельскийГлядел и вызывал вопросВ больших глазах больных берез.На телеграфные устоиСадился снег тесьмой густою,И зимний день в канве ветвейКончался, по обыкновенью,Не сам собою, но в ответНа поученье. В то мгновеньеМоралью в сказочной канвеКазалась сказка про конвент.Про то, что гения горячкаЦемента крепче и белей.(Кто не ходил за этой тачкой,Тот испытай и поболей.)Про то, как вдруг в конце неделиНа слепнущих глазах творца,Родятся стены цитаделиИль крошечная крепостца.
Чреду веков питает новость,1 Но золотой ее пирог,Пока преданье варит соус,Встает нам горла поперек.Теперь из некоторой далиНе видишь пошлых мелочей.Забылся трафарет речей,И время сгладило детали,А мелочи преобладали.
Уже мне не прописан фарсВ лекарства ото всех мытарств.’Уж я не помню основаньяДля гладкого голосованья.Уже я позабыл о дне,Когда на океанском днеВ зияющей японской брешиСумела различить депеша(Какой ученый водолаз)Класс спрутов и рабочий класс.А огнедышащие горы,Казалось, — вне ее разбора.Но было много дел тупейКлассификации Помпей.Я долго помнил назубокКощунственную телеграмму:Мы посылали жертвам драмыВ смягченье треска ФузиямыАгитпрофсожеский лубок.
Проснись, поэт, и суй свой пропуск.Здесь не в обычае зевать.Из лож по креслам скачут в пропастьМета, Ладога, Шексна, Ловать.Опять из актового залаВ дверях, распахнутых на юг,Прошлось по лампам опахалоАрктических Петровых вьюг.Опять фрегат пошел на траверс.Опять, хлебнув большой волны,Дитя предательства и каверзНе узнает своей страны.
Всё спало в ночь, как с громким порском1 Под царский поезд до зариПо всей окраине поморскойПо льду рассыпались псари.Бряцанье шпор ходило горбясь,Преданье прятало свой ростЗа железнодорожный корпус,Под железнодорожный мост,Орлы двуглавые в вуали,Вагоны Пульмана во мглеЧасами во поле стояли,1И мартом пахло на земле.Под Порховом в брезентах мокрыхВздувавшихся верст за сто водСо сна на весь Балтийский округЗевал пороховой завод.
И уставал орел двуглавый,По Псковской области кружа,От стягивавшейся облавыНеведомого мятежа.Ах, если бы им мог попастьсяПуть, что на карты не попал.Но быстро таяли запасыОтмеченных на картах шпал.Они сорта перебиралиИсщипанного полотна.Везде ручьи вдоль рельс играли,И будущность была мутна.Сужался круг, редели сосны,Два солнца встретились в окне.Одно всходило из-за Тосна,Другое заходило в Дне.
Чем мне закончить мой отрывок?Я помню, говорок егоПронзил мне искрами загривок,Как шорох молньи шаровой.Все встали с мест, глазами втунеОбшаривая крайний стол,Как вдруг он вырос на трибуне,И вырос раньше, чем вошел.Он проскользнул неуследимо’Сквозь строй препятствий и подмог,Как этот в комнату без дымаГрозы влетающий комок.Тогда раздался гул оваций,Как облегченье, как разрядЯдра, не властного не рватьсяВ кольце поддержек и преград.И он заговорил. Мы помним
И памятники павшим чтим.Но я о мимолетном. 4rу в немВ тот миг связалось с ним одним?
Он был как вып^ц на рапире.Гонясь за высказанным вслед,Он гнул свое, пиджак топыряИ пяля передки штиблет.Слова могли быть о мазуте,Но корпуса его изгибДышал полетом голой сути,Прорвавшей глупый слой лузги.И эта голая картавость1 Отчитывалась вслух во всем,Что кровью былей начерталось:Он был их звуковым лицом.Когда он обращался к фактам,То знал, что, полоща им ротЕго голосовым экстрактом,Сквозь них история орет.И вот, хоть и без панибратства,Но и вольней, чем перед кем,Всегда готовый к ней придраться,’Лишь с ней он был накоротке.Столетий завистью завистлив,Ревнив их ревностью одной,Он управлял теченьем мыслейИ только потому — страной.
Я думал о происхожденьиВека связующих тягот.Предвестьем льгот приходит генийИ гнетом мстит за свой уход.1923,1928ДЕВЯТЬСОТПЯТЫЙ ГОД
В нашу прозу с ее безобразьемС октября забредает зима.Небеса опускаются наземь,Точно занавеса бахрома.
Еще спутан и свеж первопуток,Еще чуток и жуток, как весть.В неземной Новизне этих суток,Революция, вся ты, как есть.
Жанна д’Арк из сибирских колодниц,Каторжанка в вождях, ты из тех,Что бросались в житейский колодец,Не успев соразмерить разбег.
Ты из сумерек, социалистка,Секла свет, как из груды огнив.Ты рыдала, лицом василискаОзарив нас и оледенив.
Отвлеченная грохотом стрельбищ,Оживающих там, вдалеке,Ты огни в отчужденьи колеблешь,Точно улицу вертишь в руке.
И в блуждании хлопьев кутежныхТот же гордый, уклончивый жест:
Как собой недовольный художник,Отстраняешься ты от торжеств.Как поэт, отпылав и отдумав,Ты рассеянья ищешь в ходьбе.Ты бежишь не одних толстосумов:Всё ничтожное мерзко тебе.
ОТЦЫ
Это было при нас.Это с нами вошло в поговорку,И уйдет.И,однако,За быстрою сменою лет,Стерся след,Словно годСтал нулем меж девятки с пятеркой,Стерся след,10 Были нет,От нее не осталось примет.Еще ночь под ружьем,И заря не взялась за винтовку.И,однако,Вглядимся:На деле гораздо светлей.Этот мрак под ружьемПогруженВ полусон20 Забастовкой.Эта ночь —Наше детствоИ молодость учителей.Ей предшествует вечерКрушений,Кружков и героев,Динамитчиков,Дагерротипов,Гореньядуши.Ездят тройки по трактам,Но, фабрик по трактам настроив,Подымаются СаввыИ зреют Викулы в глуши.
Барабанную дробьЗаглушают сигналы чугунки.Гром позорных телег —Громыхание первых платформ.Крепостная РоссияВыходит1С короткой пристрункиНа пустырьИ зоветсяРоссиею после реформ.
Это — народоэольцы,Перовская,Первое марта,Нигилисты в поддевках,Застенки,Студенты в пенсне.} Повесть наших отцов,Точно повестьИз века Стюартов,Отдаленней, чем Пушкин,И видится,Точно во сне.
Да и ближе нельзя:Двадцатипятилетье — в подпольи.Клад — в земле.На земле —0 Обездушенный калейдоскоп.Чтобы клад откопать,Мы глазаНапрягаем до боли.Покорясь его воле,Спускаемся сами в подкоп.
Тут бывал Достоевский.Затворницы ж эти,Не чаяв,Что у них,Что ни обыск,То вывоз реликвий в музей,Шли на казньИ на то,Чтоб красу их подпольщик НечаевСкрыл в земле,УтаилОт времен и врагов и друзей.Это было вчера,И, родись мы лет на тридцать раньше,1 Подойди со двора,В керосиновой мгле фонарей,Средь мерцанья ретортМы нашли бы,Что те лаборантши —Наши материИлиПриятельницы матерей.
Моросит на дворе.Во дворце улеглась суматоха.Тухнут плошки.Теплынь.Город вымер и словно оглох.Облетевшим листомИ кладбищенским чертополохомДышит ночь.Ни души.Дремлет площадь,И сон ее плох.Но положенным слогомПисались и нынче доклады,И в неведеньи бедЗа Невою пролетка гремит.А сентябрьская ночьЗадыхаетсяТайною клада,И Степану ХалтуринуСпать не дает динамит.
Эта ночь простоитВ забытьиДо времен Порт-Артура.Телеграфным столбамБудет дан в вожаки эшафот.Шепот жертв и депеш,Участясь,Усыпит агентуру,И тогда-то придетТа зима,Когда все оживет.
Мы родимся на свет.1 Как-нибудьПредвечернее солнцеПодзовет нас к окну.Мы одухотворим наугадНепривычный закат,И при зрелище трубПотрясемся,Как потрясся,Кто б могОглянуться лет на сто назад.
} Точно Лаокоон,Будет дымНа трескучем морозе,Оголясь,Как атлет,Обнимать и валить облака.Ускользающий деньБудет плытьНа железных полозьяхТелеграфных сетей,Открывающихся с чердака.
А немного спустяИ светя, точно блудному сыну,Чтобы шеи себеЭтот день не сломал на шоссе,Выйдут с лампами в ночьИ с небесБудут бить ему в спинуФонари корпусовСквозь туман,’Полоса к полосе.
Мне четырнадцать лет.ВхутемасЕще — школа ваянья.В том крыле, где рабфак,Наверху,Мастерская отца.В расстояньи версты,Где столетняя пыль на ДианеИ холсты,10 Наша дверь.Пол из плитИ на плитах грязца.
Это — дебри зимы.С декабря воцаряются лампы.Порт-Артур уже сдан,Но идут в океан крейсера,Шлют войска,Ждут эскадр,И на старое зданье почтамтаСмотрят сумерки,Краски,ПалитрыИ профессора.
Сколько типов и лиц!Вот душевнобольной.Вот тупица.В этом теплится что-то.А вот совершенный щенок.8 классах яблоку негде упасть1И жара как в теплице.Звон у Флора и ЛавраСливаетсяС шарканьем ног.
Как-то раз,Когда шум за стеной,Как прибой, неослабен,Омут комнат недвиженИ улица газом жива, —Раздается звонок,] Голоса приближаются: —Скрябин.О, куда мне бежатьОт шагов моего божества!
Близость праздничных дней,Четвертные.Конец полугодья.Искрясь струнным нутром,Дни и ночиОткрыт инструмент.9 Сочиняй хоть с утра,Дни идут.Рождество на исходе.Сколько отдано елкам!Петербургская ночь.Воздух пучится черною льдинойОт иглистых шагов.Никому не чинится препон.Кто в пальто, кто в тулупе.Луна холодеет полтиной.Это в Нарвском отделе.Толпа раздается:Гапон.В зале гул.Духота.Тысяч пять сосчитали деревья.Сеясь с улицы в сени,По лестнице лепится снег.Здесь родильный приют,*И в некрашеном сводчатом чревеБьется об стены комнатКомком неприкрашеннымВек.Пресловутый рассвет.Облака в куманике и клюкве.Слышен скрип галерей,И клубится дыханье помой.Выбегают, идутС галерей к воротам,> Под хоругви,От ворот — на мороз,На простор,Подожженный зимой.Восемь громких валовИ девятый,Как даль, величавый.И хоть бы вот столько взамен.Шапки смыты с голов.Спаси, Господи, люди Твоя.Слева — мост и канава,Направо — погост и застава,Сзади — лес,Впереди —Передаточная колея.
На Каменноостровском.Панели стоят на ходулях.Смотрят с тумб и киосков.За шествием плещется хвостРазорвавших затворПерекрестковИ льющихся улиц.Демонстранты у парка.Выходят на Троицкий мост.
Восемь залпов с НевыИ девятый.Усталый, как слава.Это —(Слева и справаНесутся уже на рысях.)Это —'(Дали орут:Мы сочтемся еще за расправу.)Это рвутсяСуставыДинастии данныхПрисяг.
Тротуары в бегущих.Смеркается.Дню не подняться.Перекату пальбы1 ОтвечаютПальбой с баррикад.Мне четырнадцать лет.Мы играем в снежки.Мы их мнем из валящихся с небаЕдиниц,И снежинок,И толков, присущих поре.Этот оползень царств,Это пьяное паданье снега —Гимназический дворНа углу ПоварскойВ январе.Что ни день, то метель.Те, что в партии,Смотрят орлами.Это в старших.А мы:Безнаказанно греку дерзим.Ставим парты к стене,На уроках играем в парламентИ витаем в мечтахВ нелегальном районе Грузин.Снег идет третий день.Он идет еще под вечер.За ночьПроясняется.Утром —Громовый раскат из Кремля:Попечитель училища…Насмерть…Сергей Александрыч…Я грозу полюбилВ эти первые дни февраля.Через месяц мне будет пятнадцать.Эти дни: как дневник.В них читаешь,Открыв наугад.МУЖИКИ И ФАБРИЧНЫЕЕще в мартеБуранЗасыпает все краски на карте.Нахлобучив башлык,Отсыпается край,Как сурок.Снег лежит на ветвях,В проводах,В разветвлениях партий,10 На кокардах драгунИ на шпалах железных дорог.Но не радует даль.Как раздолье собой ни любуйся, —Верст на тысячу вширьВ небеса,Как сивушный отстой,Ударяет нуждаПерегарами спертого буйства.Ошибает20 На стужеСтоградусною нищетой.И уж вотУ господРасшибают пожарные снасти,И громадами заревКомандует море бород.И уродует страсть,И орудуют конные части,И бушует:30 Вставай,Подымайся,Рабочий народ.И бегут, и бегут,На санях,Через глушь перелесиц,В чем легли,В чем из спаленСпасались,Спаленные в пух.И весь путьВ соснякеВорожит замороженный месяц.И торчит копыломИ кривляетсяКрасный петух.Нагибаясь к саням,Дышат ели,Дымятся и ропщут.Вон огни.Там уезд.Вон исправника дружеский кров.Еще есть поезда.Еще толки одни о всеобщей:Забастовка лишь шастаетЛето.Май иль июнь.Паровозный Везувий под Лодзью.В воздух вогнаны гвозди.Отеки путей запеклись.В стороне от узлаЗамираетГрохочущий отзыв:Это сыплются стеклаИ струпьяРасстрелянных гильз.Началось как всегда.Столкновенье с войскамиВ предместьи1 Послужило толчком.Были жертвы
