с обеих сторон.По мостовым городов.Но рабочих зажглоИ исполнило жаждою местиИзбиенье толпы,Повторенное в день похорон.
И тогда-тоЗагрохали ставни,И город,Артачась,Оголенный,Без качеств,И каменный, как никогда,Стал собой без стыда.Так у статуй,Утративших зрячесть,Пробуждается статность.Он стал изваяньем труда.
Днем закрылись конторы.С пяти прекратилось движенье.1 По безжизненной ЛодзиБензиномРастекся закат.Озлобленье рабочихИзбрало разъезды мишенью.Обезлюдевший городОпутала сеть баррикад.
В ночь стянули войска.Давши залп с мостовой,Из-за надолб,1С баррикады скрывалисьИ, сдав ее, жарили с крыш.С каждым кругом колес артиллерииКто-нибудь падалИз прислуги,И с каждойПристяжкоюПадал престиж.
МОРСКОЙ МЯТЕЖПриедается всё.Лишь тебе не дано примелькаться.Дни проходят,И годы проходят,И тысячи, тысячи лет.В белой рьяности волн,ПрячасьВ белую пряность акаций,Может, ты-то их,10 Море,И сводишь, и сводишь на нет.
Ты на куче сетей.Ты курлычешь,Как ключ, балагуря,И, как прядь за ушком,Чуть щекочет струя за кормой.Ты в гостях у детей.Но какою неслыханной бурейОтзываешься ты,20 Когда даль тебя кличет домой!
Допотопный просторСвирепеет от пены и сипнет.Расторопный прибойСатанеетОт прорвы работ.Все расходится врозьИ по-своему воет и гибнетИ, свинея от тины,По сваям по-своему бьет.
30 Пресноту парусовОттесняет назадОдинакостьПомешавшихся красок,И близится ливня стена.И все ниже спускается небо,И падает накось,И летит кувырком,И касается чайками дна.Всё сбиралось всхрапнуть.И карабкались крабы,И к центруТяжелевшего солнцаКлонились головки репья.И мурлыкало море,В версте с половиной от Тендра,Серый кряж броненосцаОранжевым крапомРябя.Солнце село.И вдругЭлектричеством вспыхнул «Потемкин».Со спардека на камбузНахлынуло полчище мух.Мясо было с душком…И на море упали потемки.Свет брюзжал до зариИ забрезжившим утром потух.
Гальванической мглойВзбаламученных тучНеуклюже,Вперевалку, ползком,Пробираются в гавань суда.Синеногие молньиЛягушками прыгают в лужу.Голенастые снастиШвыряетТуда и сюда.ГлыбыУтренней зыбиСкользнули,Как ртутные бритвы,По подножью громады,И, глядя на них с высоты,Стал дышать броненосецИ ожил.Пропели молитву.Стали скатывать палубу.Вынесли в море щиты.
За обедом к котлу не садились’И кушали молчаХлеб да воду,Как вдруг раздалось:— Все на ют!По местам!На две вахты! —И в кителе некто,Чернея от желчи,Гаркнул:— Смирно! —} С буксирного кнехтаГрозя семистам.
— Недовольство?!Кто кушать — к котлу,Кто не хочет — на рею.Выходи! —Вахты замерли, ахнув.И вдруг, сообща,Устремились в смятеньиОт кнехта’Бегом к батарее.— Стой!Довольно! —ВскричалОзверевший апостол борща.Часть бегущих отстала.Он стал поперек.— Снова шашни?! —Он скомандовал:— Боцман,110 Брезент!Караул, оцепить! —Остальные,Забившись толпой в батарейную башню,Ждали в ужасе казни,Имевшей вот-вот наступить.
Шибко бились сердца.И одно,Не стерпевшее боли,Взвыло:120 — Братцы!Да что ж это! —И, волоса шевеля,— Бей их, братцы, мерзавцев!За ружья!Да здравствует воля! —Лязгом стали и ногОткатилосьК ластам корабля.
И восстанье взвилось,130 Шелестя,До высот за бизанью,И раздулось,И тамКистенемОписало дугу.— Что нам взапуски бегать!Да стой же, мерзавец!Достану! —Трах-тах-тах…Вынос кисти по цели140 И залп на бегу.Трах-тах-тах…И запрыгали пули по палубам,С палуб,Трах-тах-тах…По воде,По пловцам.— Он еще на борту?! —Залпы в воду и в воздух.150-Ara!Ты звереешь от жалоб?! —Залпы, залпы.И за ноги за борт,И марш в Порт-Артур.
А в машинном возились,Не зная еще хорошенько,Как на шканцах дела,Когда, тенью проплыв по котлам,По машинной решетке160 ГигантомПрошелМатюшенкоИ, нагнувшись над адом,Вскричал:— Степа!Наша взяла!
Машинист поднялся.Обнялись.— Попытаем без нянек.170 Будь покоен!Под стражей.А прочим по пуле — и вплавь.Я зачем к тебе, Степа, —Каков у нас младший механик?Есть один.Ну и ладно,Ты мне его наверх отправь.День прошел.На заре,1 Облачась в дымовую завесу,Крикнул в рупор матросам матрос:— Выбирай якоря! —Голос в облаке смолк.Броненосец пошел на Одессу,По суровому кряжуОранжевым крапомГоря.
СТУДЕНТЫБауман!Траурным маршемРяды колыхавшее имя!Шагом,Кланяясь флагам,Над полной голов мостовойВолочились балконы,По мере тогоКак под ними10 Шло без шапок:«Вы жертвою палиВ борьбе роковой».
С высоты одного,Обеспамятев,Бросился сольныйЖенский альт.Подхватили.Когда же и он отрыдал,Смолкло все.20 Стало слышно,Как колет мороз колокольни.Вихри сахарной пыли,Свистя,Пронеслись по рядам.Хоры стихли вдали.Залохматилась тьма.ПодворотниСкрыли хлопья.ОдернувПередники на животе,К Моховой от ОхотногоДвинулась черная сотня,Соревнуя студенчествуВ первенстве и правоте.
Где-то долг отдавался последний,И он уже воздан.Молкнет карканье в парке,И прах на Ваганькове —Нем.1 На погостной травеНачинают хозяйничатьЗвезды.Небо дремлет,ЗарывшисьВ серебряный лес хризантем.Тьма.Плутанье без плана,И вдруг,Как в пролете чулана,’Угол улицы — в желтом ожоге.На площади свет!Вьюга лошадью пляшет буланой,И в шапке уланаПляшут книжные лавки,МанежИ университет.
Ходит, бьется безлюдье,Бросая бессонный околышК кровле книжной торговли.} Но толькоВ тулью из огняВходят люди, онаОглашается залпами —«Сволочь!»Замешательство.Крики:«Засада!Назад!»Беготня.
‘ Ворота на запоре.Ломай!Подаются.Пролеты,Входы, вешалки, своды.«Позвольте. Сойдите с пути!»Ниши, лестницы, хоры.Шинели, пробирки, кислоты.«Тише, тише,Кладите.’Без пульса. Готов отойти».
Двери врозь.Вздох в упорКупороса и масляной краски.Кольты прочь,Польта на пол,К шкапам, засуча рукава.Эхом в ночь:«Третий курс!В реактивную, на перевязку!»’«Снегом, снегом, коллега».— Ну, как?«Да куда. Чуть жива».
А на площади группа.Завеянный тьмой Ломоносов.Лужи теплого вара.Курящийся кровью мороз.Трупы в позах полета.Шуршащие складки заноса.Снято снегом,ПроявленоВечностью, разом, вразброс.
Мыльный звон пузырей.Это в колбы палатных беспамятствВмуровалосьСквозь стенкуНесущейся сходки вытье:«Протестую. Долой!»Двери вздрагивают, упрямясь,Млечность матовых стеколИ марля на лбах.Забытье.
МОСКВА В ДЕКАБРЕ
Снится городу:Всё,Чем кишит,Исключая шпионства,Озаренная даль,Как на сыплющееся пшено,Из окрестностей ПресниЛетитНа Трехгорное солнце,10 И купается в просе,И проситсяНа полотно.
Солнце смотрит в бинокльИ прислушиваетсяК орудьям.Круглый день на закатеИ круглые дни на виду.Прудовая заряДостигаетДо пояса людям,И не выше грудейБаррикадные рампы во льду.
Беззаботные толпыСнуют,Как бульварные крали.Сутки,Круглые суткиРаботаютПоршни гульбы.’Ходят гибели радиГлядеть пролетарского Граля,Шутят жизнью,Смеются,Шатают и валят столбы.
Вот отдельные сцены.«Аквариум».Митинг.О чем быНи кричали внутри,9 За сигарой сигару куря,В вестибюле дуреетДружинникС фитильною бомбой.Трут во рту. Он сосетЭту дрянь,Как запал фонаря.
И в чаду, за стекломВидит он:Тротуар обезродел.0 И еще видит он:РасскакавшисьНа снежном кругу,Как с летящих ветвей,Со стремянИ прямящихся сёдел,Спешась, градом,Как яблоки,ПрыгаютКуртки драгун.
На десятой сигаре,Тряхнув театральною дверью,Побледневший курильщикВыходитНа воздух,Во тьму.Хорошо б отдышаться!Бабах…И — как лошади прерий —Табуном,Врассыпную —И сразу легчает ему.
Шашки.Бабьи платки.Бакенбарды и морды вогулок.Густо бредят костры.Ну и кашу мороз заварил!Гулко ухает в фидлерцевПушкойМашков переулок.* Полтораста борцовПротив тьмы без числа и мерил.
После этогоГородПустеет дней на десять кряду.Исчезает полиция.Снег неисслежен и цел.Кривизну мостовойВыпрямляетПрицел с баррикады.Вымирает ходокИ редчает, как зубр, офицер.
Всюду груды вагонов,Завещанных конною тягой.Электрический токТолько с годПротянул провода.Но и этот, понынеСудящийся с далью сутяга,Для борьбыВсю как естьОтдает свою сеть без суда.
Десять дней, как палятПо Миусским конюшнямБутырки.Здесь сжились с трескотней,И в четверг,Как смолкает пальба,Взоры всехУстремляются’Кверху,Как к куполу цирка:Небо в слухах,В трапециях сети,В трамвайных столбах.
Их — что туч.Все черно.Говорят о конце обороны.Обыватель устал.Неминуемо будет праветь.’«Мин и Риман», —ГремятНа зареПереметы перрона,И Семеновский полкПереводят на Брестскую ветвь.Значит, крышка?Шабаш?Это после боев, карауловНочью, стужей трескучей,С винчестерами, вшестером?..Перед ними бежалИ подошвы лизалПереулок.Рядом сад холодел,Шелестя ледяным серебром.
Но пора и сбираться.Смеркается.Крепнет осада.В обручах канонадыСараи как кольца горят.Как воронье гнездо,Под деревья горящего садаСносит крышу со склада,Кружась,Бесноватый снаряд.
Понесло дураков!Это надо ведь выдумать:В баню!Переждать бы смекнули.’Добро, коли баня цела.Сунься за дверь — содом.Небо гонится с визгом кабаньимЗа сдуревшей землей.Топот, ад, голошенье котла.
В свете зареваНаспехУ Прохорова на кухнеДвое бороды бреют.Но делу бритьем не помочь.’Точно мыло под кистью,ПожарНаплывает и пухнет.Как от искры,ПылаетОт имени Минова ночь.Всё забилось в подвалы.Крепиться нет сил.По заводамТемный ропот растет.Белый флаг набивают на жердь.Кто ж пойдет к кровопийце?Известно кому, — коноводам!Топот, взвизги кабаньи, —На улице верная смерть.Ад дымит позади.Пуль не слыщно.Лишь вьюги порханьеБороздит тишину.Даже жутко без зарев и пуль.1 Но дымится шоссе,И из вихря —Казаки верхами.Стой!Расспросы и обыск,И вдаль улетает патруль.Было утро.ПросторОткрывался бежавшим героям.Пресня стлалась пластом,’И, как смятый грозой березняк,Роем бабьих платковМылаВыступы конного строяИ сдавалаСмирителямБраунинги на простынях.Июль 1925—февраль 1926
ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1Поля и даль распластывались эллипсом.Шелка зонтов дышали жаждой грома.Палящий день бездонным небом целилсяВ трибуны скакового ипподрома.
Народ потел, как хлебный квас на леднике,Привороженный таяньем дистанций.Крутясь в смерче копыт и наголенников,Как масло били лошади пространство.
А позади размерно-бьющим веяньемКакого-то подземного началаВоенный год взвивался за жокеямиИ лошадьми и спицами качалок.
О чем бы ни шептались, что бы не пили,Он рос кругом, и полз по переходам,И вмешивался в разговор, и пепельнойЩепоткою примешивался к водам.
Все кончилось. Настала ночь. По КиевуПронесся мрак, швыряя ставень в ставень.И хлынул дождь. И вот как дни Батыевы,Ушедший день стал странно стародавен.
2«Я вам писать осмеливаюсь. Надо лиНапоминать? Я тот моряк на дерби.Вы мне тогда одну загадку задали.А впрочем, после, после. Время терпит.
Когда я увидал вас… Но до этогоЯ как-то жил и вдруг забыл об этом,И разом начал взглядом вас преследовать,И потерял в толпе за турникетом.
Когда прошел столбняк моей бестактности,Я спохватился, что не знаю, кто вы.Дальнейшее известно. Трудно стакнуться,Чтоб встретиться столь баснословно снова.
Вы вдумались ли только в то, какое здесьРаздолье вере! — Оскорбиться взглядом,Пропасть в толпе, случиться ночью в поезде,Одернуть зонт и очутиться рядом!»
3Над морем бурный рубчикРубиновой зари.А утро так пустынно,Что в тишине, граничащейС утратой смысла, слышно,Как, что-то силясь вытащить,Гремит багром пучинаИ шарит солнце по дну,И щупает багром.
1И вот в клоаке воднойОтыскан диск всевидящий.А Севастополь спит еще,И утро так пустынно,Кругом такая тишь,Что на вопрос пучины, —Откуда этот гром,В ответ пустые пристани:От плеска волн по диску,От пихт, от их неистовства,От стука сонных лиственницО черепицу крыш.
Известно ли, как влюбчивоБездомное пространство,Какое море ревностиК тому, кто одинок!Как по извечной странностиРодимый дух почувствовав,Летит в окошко пустошь,Как гость на огонек?’Известно ль, как навязчиваДоверчивость деревьев.Как, в жажде настоящего,Ночная тишина,Порвавши с ветром с вечера,Порывом одиночестваВлетает, как налетчица,К не знающему сна?За неименьем лучшегоОн ей в герои прочится,известно ли, как влюбчиваТоска земного дна?
Заре, корягам якорным,Волнам и расстояньямКого-то надо выделить,Спасти и отстоять.По счастью, утром раннимВ одноэтажном флигелеНе спит за перепискойТаинственный моряк.
} Всю ночь он пишет глупости,Вздремнет — и скок с дивана.Бежит в воде похлюпатьсяИ снова на диван.Потоки света рушатся,Урчат ночные ванны,Найдет волна кликушества,Он сызнова под кран.
«Давайте посчитаемся.Едва сюда я прибыл,’Я все со дня приездаВношу для вас в реестр,И вам всю душу выболталБез страха, как на таинстве,Но в этом мало лестного,И тут великий риск.Опасность увеличитсяС теченьем дней дождливых.Моя словоохотливостьЗаметно возрастет.1 Боюсь, не отпугнет ли васТогда моя болтливость,Вы отмолчитесь, скрытчица,Я ж выболтаюсь вдрызг.
Вы скажете — ребячество.Но близятся событья.А ну как в их разгареЯ скроюсь с ваших глаз,Едва ль они насытятсяОдной живою тварью:Ваш образ тоже спрячется,Мне будет не до вас.Я оглушусь их грохотомИ вряд ли уцелею.Я прокачусь их эхом,А эхо длится миг.И вот я с просьбой крохотной:Ввиду моей затеиНам с вами надо б съехатьсяДо них и ради них».
4Октябрь. Кольцо забастовок.О ветер! О ада исчадье!И моря, и грузов, и кладиЛетящие пряди.О буря брошюр и листовок!О слякоть! О темень! О зовыСирен, и замки, и засовыВ начале шестого.От тюрем — к брошюрам и бурям.О ночи! О вольные речи!И залпам навстречу — увечьяОтвесные свечи!О кладбище в день погребенья!И в лад лейтенантовой клятвеЗаплаканных взглядов и платьевКивки и объятья!О лестницы в крепе! О пенье!И хором в ответ незнакомцуСтотысячной бронзой о бронзу:Клянитесь! Клянемся!О вихрь, обрывающий фразы,Как клены и вязы! О ветер,Щадящий из связей на светеОдни междометья!Ты носишь бушующей гладью:«Потомства и памяти радиНи пяди обратно! Клянитесь!»«Клянемся. Ни пяди!»
5Постойте! Куда вы? Читать? Не дотолчетесь!Всё сперлось в беспорядке за фортами, и земля,Ничего не боясь, ни о чем не заботясь,Парит растрепой по ветру, как бог пошлет,крыля.
Еще вчерашней ночью гуляющих заботилЕжевечерний очерк севастопольских валов,И воронье редутов из вереницы метелВ полете превращалось в стаю песьих голов.
Теперь на подъездах расклеен оттискСырого манифеста. Ничего не боясь,Ни о чем не заботясь, обкладывает подписьПодклейстеренным пластырем следынедавних язв.Даровать населенью незыблемые основыГражданской свободы. Установить,чтоб никакой…И, зыбким киселем заслякотив засовы,На подлинном собственной его величестварукой.Хотя еще октябрь, за дряблой дрожью ветелУже набрякли сумерки хандрою ноября.Виной
