ли манифест, иль дождик разохотил, —Саперы месят слякоть, и гуляют егеря.Дан в Петергофе. Дата. Куда? Свои! Не бойтесь!В порту торговом давка. Солдаты, босяки.Ничего не боясь, ни о чем не заботясь,Висят замки в отеках картофельной муки.

6Три градуса выше нуля.Продрогшая земля.Промозглое облако во сто головСечет крупой подошвы стволов,И, лоском олова берясьНа градоносном бризе,Трепещет листьев неприязньК прикосновенью слизи.И голая ненависть листьев и лозКраснеет до корней волос.Не надо. Наземь. Руки врозь!Готово. Началось.Айва, антоновка, кизилИ море Черное вблизи:Ращенье гор, и переворот,И в уши и за уши, изо рта в рот.Ушаты холода. КускиГребнистой, ослепленно скотской,В волненьи глотающей волны, как клецки,20 Сквозной, ристалищной тоски.Агония осени. АнтагонизмПехоты и морских дивизийИ агитаторша-девицаС жаргоном из аптек и больниц.И каторжность миссии: переорать(Борьба, борьбы, борьбе, борьбою,Пролетарьят, пролетарьят)Иронию и соль прибоя,Родящую мятеж в ушах30 В семидесяти падежах.И радость жертвовать собою.И — случая слепой каприз.Одышливость тысяч в бушлатах по-флотски,Толпою в волненьи глотающих клецкиНемыслимых слов с окончаньем на изм,Нерусских на слух и неслыханных в жизни,(А разве слова на казенном карнизеКазармы, а разве морские бои,А признанные отчизной слои —40 Свои?!)И упоенье героини,Летящей из времен над синейТолпою, — головою вниз,По переменной атмосфереДоверия и недоверьяВ иронию соленых брызг.О государства истукан,Свободы вечное преддверье!

Из клеток крадутся века,По колизею бродят звери,И проповедника рукаБесстрашно крестит клеть сырую,Пантеру верой дрессируя,И вечно делается шагОт римских цирков к римской церкви,И мы живем по той же мерке,Мы, люди катакомб и шахт.

7Вдруг кто-то закричал: пехота!Настал волненья апогей.Амуниционный шорох ротыКомандой грохнулся: к ноге!В ушах шатался шаг шоссейный,И вздрагивал, и замирал.По строю с капитаном ШтейномПрохаживался адмирал.

«Я б ждать не стал, чтоб чирей вызрел.’Я б гнал и шпарил по пятам.Предлогов тьма. Случайный выстрел,И — дело в шляпе, капитан».«Parlez plus bas1, — заметил сухоДругой. — Притом я не оглох.Подумайте, какого слухаКоснуться может диалог».1 Говорите потише (фр.).297

Шагах в восьми, вполоборота,В струеньи лент, как в вымпелах,Верста матросских подбородков1 Гулявших взглядами жрала.И вот, едва ушей отрядаДостиг шутливый разговор,Как грянуло два данных крядуНежданных выстрела в упор.

Всё заслонилось передрягой.Изгладилось, как, побелев,«Ты прав!» — вскричал матрос с «Варяга»,Георгиевский кавалер.Как, дважды приложась с колена, —Шварк об землю ружье и вмигПривстал и, точно куртка тлела,Стал рвать душивший воротник.И слышал: одного смертельно,И знал — другого наповал.И рвал гайтан, и тискал тельник,И ребер сдерживал обвал.

А уж перекликались с плацемДивизии. Уже копнойПолзли и начинали стлатьсяСигналы мачты позывной.И вдруг зашевелилось море.Взвились эскадры языки,И дернулись в переговореБереговые маяки.

«Ведь ты — не разобрав, без злобы,Ты стой на том и будешь цел».— «Нет, вашество, белить не пробуй.Я вздраве наводил прицел».«Тогда», — и вдруг застряло слово —1 Кругом, что мог окинуть глаз:«Ты сам пропал и арестован», —Восстанья присказка вилась.

8«Вообрази, чем отвратительнейДействительность, тем письма глаже.Я это проверил на «Трех Святителях»,Гдр третий день содержусь под стражей.

Покамест мне бояться нечего,Да и — неробкого десятка.Прими нелепость происшедшегоБез горького осадка.

И так как держать меня ровно не за что,То и покончим с этим делом.Вот как спастись от мыслей, лезущихБез отступа по суткам целым?

Припомнишь мать, и опять безоглядочноЖизнь пролетает в караванеИзголодавшихся и радужныхНадежд и разочарований.

Оглянешься, — картина целостней.Чем больше было с нею розни,Чем чаще думалось: что делать с ней? —Тем и ее ответ серьезней.

И снова я в морском училище.О, прочь отсюда, на минутуВдохнувши мерзости бессилящей!Дивлюсь, как цел ушел оттуда.

Ведь это там, на дне военщиныНавек ребенку в сердце вкованОблитый мукой облик женщиныВ руках поклонников Баркова.

И вновь я болен ей, и ратуюОдин, как перст, средь мракобесья,Как мальчиком в восьмидесятые.Ты помнишь эту глушь репрессий,

А помнишь, я приехал мичманомК вам на лето, на перегибеОт перечитанного к личному, —Еще мне предрекали гибель?

Тебе пришлось отца задабривать.Ему, контр-адмиралу, чуденОстался мой уход… на фабрикуСельскохозяйственных орудий.

Взгляни ж теперь, порою выводовПри свете сбывшихся иллюзийНа невидаль того периода,На брдта в выпачканной блузе».

9Окрестности и крепость,Затянутые репсом,Терялись в ливне обложном,Как под дорожным кожаном.Отеки водянкиГрязнили горизонт,Суда на стоянкеИ гарнизон.С утра тянулись семьямиМещане по шоссеРазличных орьентаций,Со странностями всеми,В ландо, на тарантасе,В повальном бегстве все.

У города со вторникаУтроилось лицо:Он стал гнездом затворников,*Вояк и беглецов.Пред этим, в понедельник,В обеденный гудок —Обезголосел эллинг.И обезлюдел док.Развертывались порознь,Сошлись невпроворотЗа слесарно-сборочныйУ выходных ворот.

Солдатки и служанкиИсчезли с мостовыхВ вихрях «Варшавянки»И мастеровых.Влились в тупик казармыИ — вон из тупика,Клубясь от солидарностиБрестского полка.

Тогда, и тем решительней,Чем шире рос поток,Встревоженные жителиПустились наутек.Но железнодорожникиЧасам уже к пятиЗаставили порожнимиСоставами пути.Дорогой, огибавшейВоенный порт, с утраКатились экипажи,Мелькали кучера.Безмолвствуя, потерянноСтруями вис рассвет,Толстый, как материя,1 Как бисерный кисет.

Деревья всех рисунковСгибались в три дугиПод ранцами и сумкамиСумрака и мги.Вуали паутинойТопырились по ртам.Столбы, скача под шины,Несли ко всем чертям.Майорши, офицерши} Запахивали плащ.Вдогонку им, как шершень,Свистел шоссейный хрящ.Вставали кипарисы;Кивали, подходя;Росли, чтоб испаритьсяВ кисее дождя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ1Вырываясь с моря, из-за почты,Ветер прет на ощупь, как слепой,К повороту, несмотря на то чтоТотчас же сшибается с толпой.Он приперт к стене ацетиленом,Втоптан в грязь, и несмотря на то,Трын-трава и — море по колено:Дует дальше с той же прямотой.Вот он бьется, обваривши харю,10 За косою рамой фонаряИ уходит, вынырнув на пареТоропливых крыл нетопыря.

У матросов, несмотря на поруИ порывы ветра с пустыря,На дворе казармы — шум и спорыЭтой темной ночью ноября.Их галдит за тысячу, и каждым,Точно в бурю вешний буерак,Разворочен, взрыт и взбудоражен20 И буграми поднят этот мрак.

Пахнет волей, мокрою картошкой,Пахнет почвой, норками кротов,Пахнет штормом, несмотря на то чтоЭто шторм в открытом море ртов.Тары-бары, шутки балагура,Слухи, толки, шарканье подошвТак и ходят вкруг одной фигуры,Как распространившийся падёж.

Ходит слух, что он у депутатов,30 Ходит слух, что едет в комитет,Ходит слух — и вот как раз тогда-тоНарастает что-то в темноте,И, глуша раскатами догадкиИ сметая со всего двораКараулки, будки и рогатки,Катится и катится ура.

С первого же сказанного словаРадость покидает берега.Он дает улечься ей, и сноваУдесятеряет ураган.Долго с бурей борется оратор.Обожанье рвется на простор.Не словами, — полной их утратойХочет жить и дышит их восторг.Это объясненье исполинов.Он и двор обходятся без слов.Если с ними флаг, то он — малинов.Если мрак за них, то он — лилов.Всё же раз доносится: эскадра.’Это с тем, чтоб браться, да с умом.И потом другое слово: завтра.Это, верно, о себе самом.

2Дорожных сборов кавардак.«Твоя», твердящая упрямоС каракулями на бортах,Сырая сетка телеграммы.

«Мне тридцать восемь лет. Я сед,Не обернешься, глядь — кондрашка».И с этим об пол хлоп портплед,Продернув ремешки сквозь пряжки.

И на карачках под диван,1 Потом от чемодана к шкапу… —Любовь, горячка, караванВещей, переселенных на пол.Как вдруг звонок, и кабинетВ перекосившемся: о Боже!И рядом: «Папы дома нет».И грохотанье ног в прихожей.

Но двери настежь, и в дверях:«Я здесь. Я враг кровопролитья».И ужас нравственных нерях:«Тогда какой же вы политик?

Вы революцьонер? В борьбуНе вяжутся в перчатках дамских».— «Я собираюсь в Петербург.Не убеждайте. Я не сдамся».

3Подросток-реалист,Разняв драпри, исчезС запиской в глубинеОтцова кабинета.Пройдя в столовуюИ уши новострив,Матрос подумал:«Хорошо у Шмидта».

Было это в ноябре,Часу в четвертом.Смеркалось.Скромность комнатСпорила с комфортом.Минуты три извнеНе слышалось ни звукаВ уютной, как каюта,Конуре.

Лишь по кутерьмеПылинок в пятерне портьеры,Несмело шмыгавшихПо книгам, по кошмеИ окнам запотелым,Видно было:Дело —К зиме,Минуты три извнеНе слышалось ни звукаВ глухой тиши, как вдругЗа плотными драприПроклятья раздалисьТак явственно,Как будто тут внутри.

— Чухнин! Чухнин?!Погромщик бесноватый!Виновник всей брехни!Разоружать суда?Нет, клеветник,Палач,Инсинуатор,’Я научу тебя, отродье ката, отличатьОт правых виноватых!Я Черноморский флот, холоп и раб,Забью тебе, как кляп, как клепку, в глотку. —И мигом ока двери комнаты вразлет.Буфет, стаканы, скатерть…Катер?Лодка!В ответ на брошенный вопрос — матрос,И оба — вон, очаковец за Шмидтом,’Невпопад, не в ногу из дневного понемногув ночь.Наугад куда-то, вперехват закату,По размытым рытвинам садовых гряд.В наспех стянутых доспехахЖарких полотняных лат,В плотном, потном, зимнем платьеС головы до пят,В облака, закат и эхоПо размытым, сбитым плитамПроменад.Потом бегом. Сквозь поросли укропа,Опрометью с оползня в песок,И со всех ног, тропой наискосокКругом обрыва. Топот, топот, топот,Топот, топот, — поворот-другой —И вдруг, как вкопанные, стоп:И вот он, вот он весь у ног,Захлебывающийся Севастополь,Весь вобранный, как воздух, грудью двухБездонных бухт,И полукругЗатопленного солнца за «Синопом».С минуту оба переводят дух:И кубарем с последней кручи — бухВ сырую груду рухнувшего бута.

4В зимней призрачной красеДремлет рейд в рассветной мгле,Сонно кутаясь в туманПутаницей мачтИ купаясь, как в росе,Оторопью рейВ серебре и перламутреПолумертвых фонарей.Еле-еле лебезитУтренняя зыбь.Каждый еле слышный шелест,Чем он мельче и дряблей,Отдается дрожью в телеКораблей.

Он спит, притворно занедужась,Могильным сном, вогнав почтиТрехверстную округу в ужас.Он спит, наружно вызвав штиль.Он скрылся, как от колотушек,В молочно-белой мгле. Он спитЗа пеленою малодушья.Но чем он с панталыку сбит?

С утра на суше — муравейник.В тумане тащатся войска.Всего заметней их роеньеТолпе у Павлова мыска.Пехотный полк из ПавлоградаС тринадцатою полевойАртиллерийскою бригадой’И — проба потной мостовой.

Колеса, кони, пулеметы,Зарядных ящиков разбег,И — грохот, грохот до ломотыВо весь Нахимовский проспект.На Историческом бульваре,Куда на этих днях свезенВоенный лом былых аварий, —Донцы и Крымский дивизион.

И любопытство, любопытство:Трехверстный берег под тупой,Пришедшей пить или топиться,Тридцатитысячной толпой.Она покрыла крыши барокКишащей кашей черепах,И ковш Приморского бульвара,И спуска каменный черпак.Он ею доверху унизан,Как копотью несметных птиц,Копящих силы по карнизам,^тоб вихрем гари в ночь нестись.

Когда сбежали испареньяИ солнце, колыхнувши флот,Всплыло на водяной арене,Как обалдевший кашалот,В очистившейся панорамеОбрисовался в двух шагахОт шара — крейсер под парами,Как кочегар у очага.

5Вдруг, как снег на голову, гулТолпы, как залп, стегнулТрехверстовой гранитИ откатился с плит.Ура — ударом в борт, в штурвал,В бушприт!Ура навеки, наповал,Навзрыд!Над крейсером взвился сигнал:10 КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ.Он вырвался как вздохСо дна души рядна,И не его вина,Что не предостерегСвоих, и их застиг врасплох,И рвется, в поисках эпох,В иные времена.

Он вскинут, как магнитНа нитке, и на миг20 Щетинит целый лес вестейВ осиннике снастей.Над крейсером взвился сигнал:КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ.И мачты рейда, как одна:Он ими вынесен и смытИ перехвачен второпяхНа двух — на трех — на четырехВоенных кораблях.

Но иссякает ток подков,И облетает лес флажков,И по веревке, как зверек,Спускается кумач.А зверь, ползущий на флагшток,Ужасен, как немой толмач,И флаг Андреевский — томящ,Как рок.

6Когда с остальными увидел и Шмидт,Что только медлительность мига хранитБушприт и канатыОт града и надоНемедля насытить его аппетит,Чтоб только на миг оттянуть канонаду,В нем точно проснулся дремавший Орфей.И что ж он задумал, другого первей?Объехать эскадру,’Усовестить ядра,Растрогать стальные созданья верфей.

И на миноносце ушел он туда,Где, небо и гавань ловя в невода,В снастях, бездыханнойСемьей богдыханов,Династией далей дымились суда.Их строй был поистине неисчислим.Грядой пристаней не граничился клин,Но, весь громоздясь Пелионом на Оссу,) Под лад броненосцамКачался и нессяОбрывистый город в шпалерах маслин.7Он тихо шел от пушки к пушке,А даль неслась.Он шел под взглядами опухших,Голодных глаз.И вот, стругая воду, будтоСтальной терпуг,Он видел не толпу над бухтой,А Петербург.Но что могло напомнить юность,Неужто сброд,Грязнивший слух, как сток гальюнныйДля нечистот?С чужих бортов друзья по школе,Тех лет друзья.Ругались и встречали в колья,Петлей грозя.Назад! Зачем соваться под нос,Под дождь помой?Утратят ли