Новато¬ры — ничем, кроме выхолощенной ненависти, не движимую воинст¬венность».История выделения новаторской группы «Центрифуга» из эпигон¬ской «Лирики» ярко иллюстрирует положение о близком родстве враж¬довавших групп. Еще за год до того Бобров и думать не смел о выдвиже¬нии антисимволистских лозунгов. Сейчас такие лозунги стали идеоло¬гической основой рекрутирования союзников для «Центрифуги». Со¬юзников приходилось искать в числе футуристов, проявивших себя громче всех других на протяжении последних месяцев. Вступление боб-ровской группы в футуристическое движение было не единичным, од¬нократным актом, а длительным процессом, начавшимся весной1914 года и растянувшимся на несколько лет. Само понятие «футуризм» при этом претерпевало существенные изменения.Основано издательство «Центрифуга» было 1 марта 1914 года. Пер¬вым его изданием была брошюра Боброва «Лирическая тема», а в конце апреля вышел и альманах «Руконог». Тем временем в марте появился первый (и оказавшийся единственным) номер «Первого журнала рус¬ских футуристов», созданного по соглашению между Маяковским и мос-ковской эгофутуристической группой «Мезонин поэзии» в целях обра¬зования широкого общефутуристического фронта. В вышедшем журнале были помещены оскорбительно-высокомерные отзывы Шершеневича и его приятелей об изданиях левого крыла «Лирики». Книги Асеева, Пастернака и Боброва были заклеймлены как эпигонство, «символист¬ская дешевка». Раскол в «Лирике» и резкий скачок влево, ознаменован¬ный возникновением «Центрифуги», в этих нападках Шершеневича упомянут не был, и это, естественно, давало искаженную картину: ведь в альманахе «Руконог» в разделе поэзии значительное место заняли стихи петербургских эгофутуристов (Игнатьева, Ивнева, Гнедова) и явно уси¬лены были модернистские черты у Боброва, Асеева и Пастернака.Необходимость дать отпор злобным атакам заставила свести ма¬нифест «Грамота» в «Руконоге» к исключительно резким нападкам на руководителей «Первого журнала русских футуристов». Они были об¬винены в «пассеизме», причем обвинение это опиралось на авторитет¬ный отзыв Маринетти, побывавшего в январе в России. Полемическая сторона издания этим документом не исчерпывалась. В разделе «Хро¬ники» Бобровым были без подписи помещены оскорбительно-ругатель¬ные заметки, направленные против Шершеневича и его соратников.Объектом язвительного разбора Шершеневич стал и в статье Пас¬тернака «Вассерманова реакция» — первой в его жизни напечатанной статье. Но критика Шершеневича у Пастернака решительно отличает¬ся, не только по тону, но и по существу, от заметок Боброва, полных личных выпадов против своего кровного врага. Особая ценность «Вас-сермановой реакции» в том, что Пастернак в ней впервые публично высказался о футуризме и связал этот разговор с размышлениями об арсенале поэтических средств.Пастернак начинает с различения двух футуризмов — истинного и ложного. В качестве образца истинного футуризма он называет Хлеб¬никова, «с некоторыми оговорками — Маяковского, только отчасти — Большакова и поэтов из группы «Петербургского Глашатая»». Такая иерархия была в высшей степени странной. Начать хотя бы с того, что Пастернак воздерживается от похвал футуризму как таковому и «Цент¬рифугу» к нему не относит. Неожиданным выглядит выставление на первое место Хлебникова, поэта, так же глубоко почитаемого Пастер¬наком, как и чуждого ему. Но в стихах, напечатанных в «Руконоге», Пас¬тернак приближается к хлебниковской поэтике больше, чем когда бы то ни было. В любом случае, не подлежит сомнению, что выставление Хлебникова на главное место было продиктовано двойной тактической целью: он назван образцом «подлинного футуризма» потому, во-первых, что был равнодушен к урбанистической метафорике, ставшей главной чертой, объединявшей Маяковского, Большакова и Шершеневича; а во-вторых, известно было, что Шершеневич, отрицательно относившийся к творчеству Хлебникова, не хотел допустить его в «Первый журнал рус¬ских футуристов».Антитеза «подлинного» и «мнимого» футуризма основывается у Пастернака на противопоставлении поэзии, создаваемой без оглядки на вкус читателя, и поэзии, фабрикуемой в угоду рынку (образцом ее выступает Шершеневич). При этом у Пастернака различие между дву¬мя родами обосновывается и анализом чисто поэтических свойств. В то время как Шершеневич сплошь и рядом прибегает к метафорам по сходству, «только явлениям смежности и присуща та черта принудитель¬ности и душевного драматизма, которая может быть оправдана метафо¬рически», — заявляет Пастернак.Таким образом, несмотря на то что непосредственные задачи «Вас-сермановой реакции» были чисто полемическими, статья представляла собой вполне серьезный, основательный разговор о поэзии футуризма. Именно эта вескость суждений и заставила Маяковского, Большакова и Шершеневича потребовать в своем письме от 2 мая присутствияПастернака на переговорах двух групп, организованных для объяснений по поводу оскорбительных пассажей в «Грамоте» и в хронике «Руконо-га». Так Пастернак впервые встретился с Маяковским. Неожиданным результатом этой встречи было глубокое взаимное понимание, устано¬вившееся между обоими поэтами.«Стычка» двух групп имела далеко идущие последствия для них: союз кубофутуристов с «Мезонином поэзии» распался, Маяковский порвал с Шершеневичем, а Большаков сблизился с «Центрифугой» и особенно с Пастернаком. Таким образом, унизительность положения «Центрифуги» в майских переговорах обернулась победой «Вассерма-новой реакции».Но Пастернак был подавлен тем, что его вступление в литературу произошло в столь скандальных обстоятельствах. Взглянув после лич¬ного знакомства с Маяковским по-новому на «Гилею», он готов был сожалеть, что не в ней, а в анисимовской «Лирике» состоялись его пер¬вые литературные шаги1. Борис подумывал о том, чтобы уйти из «Цент¬рифуги».Появление печатного отзыва В. Брюсова удержало его от такого искушения. Брюсов тогда выступал в журнале «Русская мысль» с регу¬лярными обзорами новейших поэтических книг, и начинающие авторы с трепетом ждали его оценки. Отклик Брюсова на первые книжки Асе¬ева, Боброва и Пастернака и на появление «Центрифуги» на литератур¬ной сцене был включен в серию статей, посвященных новым поэти¬ческим группам. Разговор о «Центрифуге» поразил Пастернака обсто¬ятельностью анализа и серьезностью тона. Обрадовало само по себе брюсовское определение литературной позиции «Центрифуги» — «по-рубежники», — подчеркивавшее особенность ее положения относи¬тельно «новаторов» и «эпигонов». Внимательно-уважительным был и разбор книг каждого из основателей группы. В то время как Асеев и Бо¬бров демонстрируют более виртуозное владение стихотворной техни¬кой, Пастернак из всех троих наиболее, по Брюсову, самобытен. У него «чувствуется наибольшая сила фантазии; его странные и порой неле¬пые образы не кажутся надуманными: поэт, в самом деле, чувствовал и видел так; «фyтypиcтичнocть,, стихов Б. Пастернака — не подчинение теории, а своеобразный склад души»2.Таким образом, отнесение к но¬ваторам, футуристам, чего стеснялась и «Центрифуга» в целом, и тем более сам Пастернак, теперь не только было санкционировано Брюсо-вым, но и состоялось в контексте характеристики, особенно окрылив¬шей Пастернака: «своеобразный склад души».1 Письмо А. Л. Штиху 1 июля 1914 г.2 Валерий Брюсов. «Год русской поэзии (апрель 1913 г. — ап¬рель 1914 г.). Порубежники», Русская Мысль, 1914, июнь, 3-я пагинация. С. 17.Пастернак был так взволнован этим отзывом, что свою следующую после «Вассермановой реакции» статью «Черный бокал» начал с кос¬венной отсылки к ней. Новая статья была посвящена не противопос¬тавлению «истинного» футуризма «ложному», а установлению сущности футуризма и анализу его отношений с учителями-символистами. Ста¬тья появилась во «Втором сборнике Центрифуги», вышедшем (из-за разразившейся мировой войны) только весной 1916 года. Но написана она была, по всей вероятности, еще в конце 1914 года. В ней, подхваты¬вая формулу Брюсова, автор подвергает основательному и бескомпро¬миссному разбору «ходячую теорию футуризма» и сущность футуризма обнаруживает не в ее положениях, а в «своеобразном складе души». Понятие футуризма истолковано в «Черном бокале» принципиально иначе, чем у кого-нибудь из современников. Для Пастернака футу¬ризм — высшая стадия лирики. В то время как самоопределение рус¬ских кубофугуристов базировалось на провозглашении полного разрыва с предшественниками — не только с символистами, но и со всей клас¬сикой, — у Пастернака проводится мысль о неразрывном сцеплении между отцами и детьми, учителями и учениками, символистами и футу¬ристами. Замечательно и то, что такое рассмотрение футуризма проти¬востояло декларациям о самоликвидации футуризма, которую Маяков¬ский поспешил провозгласить в начале войны. В сущности, «Черный бокал» был наиболее серьезным аналитическим разбором понятия «фу¬туризм» и мог бы служить основой для дискуссии, если бы не трудность пастернаковского стиля и если бы не изменившиеся условия литера¬турной жизни.Войну Пастернак встретил в Петровском-на-Оке, на даче Бал¬трушайтиса, куда он был приглашен домашним учителем. Рядом про¬водил летний отдых Вяч. Иванов. Впервые Пастернак оказался в столь близком контакте с ведущими представителями символизма, которые при этом обнаруживали неподдельный интерес к недавним дебютам поэта. Балтрушайтис ввел Пастернака в незадолго перед тем основан¬ный Камерный театр, и по заказу театра Борис стал переводить «Раз¬битый кувшин» Клейста. Одновременно расширились связи и с футу¬ристическим лагерем. Маяковский пригласил Бориса в организованную им Литературную страницу газеты «Новь». В посвященном войне номе¬ре стихотворение Пастернака «Артиллерист стоит у кормила» появилось в ранее немыслимом окружении — Маяковский, Большаков, Давид Бур-люк.В новой обстановке и среде Пастернак обратился к эксперимен¬там в области, которую Брюсов считал у него наименее сильной: техни¬ка стиха. В 1914-1915 годах он написал целую тетрадь стихотворений в форме «верлибра». Привлекла его, по-видимому, разновидность, прак¬тиковавшаяся Маяковским, Шершеневичем и Большаковым (сейчас ее назвали бы акцентным стихом). Решение обратиться к более свободной ритмике пришло, надо думать, и под воздействием Вяч. Иванова. Об этом можно догадываться по отчету о их разговорах в письме Бориса к родителям (конец июля 1914): «Вообще В. Ив. говорит, что я лучше и больше того, что я думаю о себе, хотя я ничуть перед ним не скромни¬чаю; что никогда он не видал человека, который настолько бы вразрез со своими данными поступал, как я. Он имеет при этом в виду то раб¬ское подчинение ритмической форме, которое действительно застав¬ляет меня часто многим поступиться в угоду шаблонному строю стиха, но зато предохраняет меня и от той, опасной в искусстве свободы, кото¬рая грозит разливом вширь, несущим за собой неизбежное обмеление». Эксперименты в области «свободного стиха» до нас дошли в далеко не полном виде, так как тетрадь 1914-1915 года погибла в погроме немец¬ких предприятий в Москве 27—29 мая 1915 года. Последний раз к этой форме поэт обратился в «Поэме о ближнем» (1917). Уже в статье 1918 года «Квинтэссенция» он решительно отмежевался от верлибра, и до конца жизни с пренебрежением отзывался о его «водянистости».Параллельно весной 1915 года Пастернак написал первую свою законченную прозаическую вещь — «Апеллесова черта». И на сей раз он не мог приняться за сочинение, не сфокусировав повествования на художнике. Но, в отличие от набросков 1910—1913 годов, автор теперь полностью избавился от теоретических, философских сентенций, ввел острую фабулу, а заимствованного из прежних бумаг персонажа (с уточ¬ненным ныне именем —- Релинквимини) столкнул с его антиподом, тоже поэтом, Генрихом Гейне, — не с историческим лицом, а просто «слу¬чайным совпадением». В рассказе — первое изложение пастернаковских идей о двух противоположных видах отношения к жизни, о двух типах художника, в одном из которых («Гейне») сконденсированы размышле¬ния о «зрелищной» концепции поэта, олицетворяемой Маяковским, а в другом («Релинквимини») скрыт, вероятно, сам Пастернак. К этому противопоставлению автор вернется в главах «Охранной грамоты», по¬священных Маяковскому.В начале 1916 года