— Черновой автограф из собр. Локса; варианты: ст. 1: Весна! Пролить чернил и плакать,ст. 5: Достать пролетку! За пять гривенст. 7— 12:     Меня б везли, везли под ливеньПролить чернил! Чернил и слез.Там, как обугленные груши,На ветках тысячи грачей.За грустью грусть февраль обрушитВ бессонный зов твоих очей. Последней строфы нет.— Другой автограф из цикла «Жнивье»; вариант ст. 16:        Я над чернилами — навзрыд!По поводу изменения последней строки, предложенного С. Н. Ду-рылиным, Пастернак писал ему в начале февраля 1913 г.: «»Февраль» тоже близок мне, «там над чернилами, навзрыд» — поправка, которую я охотно принимаю; в таком случае не надо точки после «изрыт»:доколе песнь не засинееттам, над чернилами, навзрыд».— «Поверх барьеров» 1929. — Избр.-1945; варианты: ст. 9—14:     fte, как обугленные груши,На ветках тысячи грачей, Неистовствуя, как кликуши, Галдят торговок горячей. Кругом проталины чернеют, И город карканьем изрыт.— Машин, сб. 1956; варианты:ст. 11—13:    Всей стаей оглушая ушиСорвутся с карканьем в ручей. Кругом проталины чернеютВесною черною горит. — Образ восходит к назв. стих. И. Анненско-го «Черная весна» (1906); употреблен Пастернаком также в письме К. Г. Локсу (23 дек. 1912), который, как писал Пастернак в очерке «Люди и положения» (1956), «впервые показал мне стихотворения Анненского по признакам родства, которое он установил между моими писаниями и блужданиями и замечательным поэтом, мне тогда еще неведомым».Позднее Пастернак отмечал конец февраля как «время впервые замечаемой городской весны, когда дня прибавляется настолько, что это вдруг обнаруживаешь» (письмо О. Г. Петровской-Силловой 22 февр. 1935). Стих, оставалось дорого автору в течение всей его жизни, в чем он признавался в письме Шаламову 9 июля 1952 г., называя его в числе «лучшего из раннего».«Как бронзовой золой жаровенъ…» — «Лирика» 1913 («Другие редак¬ции и варианты». С. 380). — «Поверх барьеров» 1929. — Беловой авто¬граф, подаренный Локсу (собр. Б. А. Ахмадулиной). — В «Семиотике» варианты:ст. 1: Жужжащею золой жаровень:ст. 3: Со мной, с подсвечниками вровень,ст. 9—12:     Где яблони — седой прибойНемой надвинувшейся тайны,1де небо словно под тобой,Как звезды под причалом свайным, ст. 13—16:    О ты, немая беззащитностьПред нашим натиском имен,Что моей песни ненасытность Направила на твой Эон. ст. 14:        Пред покушеньями имен,Эон — эпоха мирового развития, исторический промежуток време¬ни. Ю. Лотман отмечает в стих, «зрительный образ мира, возникающий перед наблюдателем, смотрящим в воду с мостков пруда, отраженное в воде звездное небо оказывается расположенным под ним». В послед¬ней, впоследствии снятой строфе он видит «защиту жизни, то есть на¬чала объективного от слов <…> То, что беззащитность природы немая, — не случайно: агрессия совершается в форме называния» (Стихотворе¬ния раннего Пастернака и некоторые вопросы структурного изучения текста // «Семиотика». С. 227, 231). Именно эта «форма называния», натиск или покушение имен вскрывает существенную для Пастернака мысль о назначении поэзии как называния неназванного, процесса на¬рекания, создания новых слов для впервые увиденного. Отражение неба и сада в зеркале пруда стало устойчивым образом поэтики Пастернака, символом отношения жизни и искусства. Зарисованная в стих, картина цветущего сада очень близка описанию весенней ночи в неоконченной «Истории одной контроктавы» (1916): «А на холщовые скатерти ночь швыряла целые пригоршни жуков, ночных мушек и мотылей и пригор¬шнями жирного кофейного семени, с сухим стуком, как об раскален¬ные стенки жаровни, разбивались рои жесткокрылых о стенки фона¬рей. Как в казане жаровни, богатой, полновесною гущей сыпались, кру¬шась, речи в садах, где словно кто мешал и поворашивал их железным совком».«Сегодня мы исполним грусть его…» — «Лирика» 1913 («Другие ре¬дакции и варианты». С. 381). — «Поверх барьеров» 1929. — Автограф из альбома С. Н. Дурылина датирован: март 1911 (РГАЛИ, ф. 2989). Стих, входило в цикл «Жнивье» (собр. Е. В. Суховаловой).Образовался странный авангард. / В тылу шла жизнь. — О зарожде¬нии поэзии из «перебоев» разных рядов существования, «из разности их хода, из отставанья более косных и их нагроможденья позади», ко¬торые вызывали желание «примкнуть (их. — Е. Л.) к живому воздуху, успевшему зайти тем временем далеко вперед», — писал Пастернак в «Охранной грамоте» (1931).«Когда за лиры лабиринт…» — «Близнец в тучах», под назв. «Эдем» и с посвящ. Н. Асееву. — «Поверх барьеров» 1929. — Экз. Штиха, до¬полнительная строфа между 3-й и 4-й:Нас было множество миров.Последыш бытия,За жизнь, за лиственный покровБыл прозван раем я.Варианты:ст. 13-16:   Узнай же, как я знаменит.Я сам бросаю тень,Меня ничто не затемнит,Я вечно первый день. При переделке стих, усилены моменты, передающие восприятие первичности мира, «чуткость к чуду» и «к тайне первых дней». Образ райского сада, как начального дня творения и чувства ежемгновенной первичности жизни стал одним из центральных моментов поэтики Па¬стернака. «Природе — возвращается то бездонное значенье, какое она имела в Раю, в этой ботанической части истории, в этой главе о порож-денном, о выросшем мире», — писал Пастернак М. Цветаевой (12 нояб. 1922). Разбирая эту тему, О. А. Седакова отмечает, что в отли¬чие от традиционного «назначения поэта» задачей творческой филосо¬фии Пастернака не становится «космическое устроение хаоса», — «пер-вичная интуиция Пастернака связывает поэта не с хаосом до творения, но с начальными Днями Творения. С Прологом, определившим исто¬рию, но расположенным за ее пределами» («Вакансия поэта»: к поэто-логии Пастернака // Быть знаменитым некрасиво. Пастернаковские чтения. Вып. 1. М., 1992. С. 26). Способность видеть «все в первоначаль-ной свежести, по-новому и как бы впервые» Пастернак считал отличи¬тельной чертой созерцания Л. Толстого («Люди и положения», 1956), это же качество было в высшей степени свойственно ему самому. Сам Эдем при переделке 1928 г. получает признаки первобытного леса, что позво¬ляет сопоставить его «историческое лицо» с характерным для Пастер¬нака уподоблением истории и растительного царства в стих. «История» (1927). Кроме того, возможно, лесные характеристики были взяты из следующего стих. «Близнеца», называвшегося «Лесное» и не включен¬ного в «Начальную пору».Сон. — «Близнец в тучах», без назв. — «Звезда», 1928, № 8, в под¬борке «Из старой тетради. 1913-1928». — Экз. Штиха; варианты:ст. 2: Терялась ты в приятельской гурьбе.ст. 9: Но время шло и глохнуло, и рыхлый,ст. 15—16:    Как стебли в слякоть вдавленных соломин, Побеги в небо втоптанных берез.Пастернак повторяет ритмическую форму и назв. стих. М. Лермон¬това «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…», 1841). Обраще¬но к Иде Высоцкой, начало влюбленности в которую автор относил к рождественскому вечеру 1907 г. Паволока — серебряные нити (В.Даль), покрывало.«Ярос. Меня, как Ганимеда…» — «Близнец в тучах». — «Поверх барьеров» 1929. — Автограф 1913 г. (собр. И. Охлопкова). — Экз. Штиха; варианты:ст. 3—4:      Сменялись радости и беды И отделяли от земли.Миф о Ганимеде, похищенном Зевсом и выросшем на Олимпе сре¬ди бессмертных богов, был для Пастернака свидетельством того, на¬сколько высоко было в Греции понимание детства как «заглавного ин¬теграционного ядра» всей последующей жизни. Детству приписывалась вся доля необычного, заключающегося в мире. «Какая-то доля риска и трагизма», собранная «достаточно рано в наглядную, мгновенно обо¬зримую горсть. Какие-то части зданья, и среди них основная арка фа¬тальности <…> И, наконец, в каком-то запоминающемся подобии, быть может, должна быть пережита и смерть» («Охранная грамота», 1931).«Все наденут сегодня пальто…» — «Близнец в тучах». — «Поверх барьеров» 1929. — Экз. Штиха; варианты:ст. 12 а):     Прокипевшего липой напитка.ст. 12 б):     Откипевшего в пихтах напитка.Характерно исправление в ст. 1 и 9 южной диалектной формы гла¬гола «одевать» (кого?) на правильную форму «надевать» (что?), свойст¬венную московской литературной языковой норме.«Сегодня с первым светом встанут…» — «Близнец в тучах» с по-свящ. Ал. Ш<тиху> и эпиграфом. — «Поверх барьеров» 1929. — Экз. Штиха, под назв. «Преемство», эпиграф, посвящ. и первая строфа вы¬черкнуты; варианты:ст. 10:        Сквозной, как просо, сорный дождь,ст. 20:        Пройти, как полосу вдвоем.Дворовый окрик свой татары… — обозначение раннего утра, когда по дворам проходили старьевщики-татары, выкрикивая: «Старье берем, покупаем!».Эпиграф из Сапфо, предваряющий стих, в «Близнеце в тучах», рас¬крывал тему стих., посвящение Штиху определяло соотнесенность его с юношеским романом своего друга и Елены Виноград. Пастернака всег¬да волновали душевные потери, которые несет человеку раннее позна¬ние мира физической любви. Переработка стих. 1928 г. сняла определен¬ность биографического эпизода, «кровоточащего и болезнетворного», подняв «частный случай до общности всем знакомого», подобно тому, как Пастернак описывал в «Докторе Живаго» работу Юрия Живаго над стихами об уехавшей Ларе.Вокзал. — «Близнец в тучах». — «Звезда», 1928, № 8, в подборке «Из старой тетради. 1913-1928». — Экз. Штиха; варианты: ст. 7-8:      И злые намордники гарпий Дымятся, глаза нам застлав, ст. 13:        И вот раздвигается запад ст. 20:        Приземистой черной пургой, ст. 21:        И Парку Петровскому невтерпь ст. 23-24:   И рельсы, и стрелки, и ветер Разлучнику честь отдают.— Машин, сб. 1956, ст. 22-24 исправлены:За змеем в дыму и в огнеВ погоню срывается ветер.Погнаться б за ними и мне. Посвящено проводам И. Высоцкой, уезжавшей за границу. Вспо¬миная о работе над стих. «Вокзал», Пастернак писал в очерке «Люди и положения» (1956), что у него перед глазами «вдали, в конце путей и перронов, возвышался, весь в облаках и дымах, железнодорожный про¬щальный горизонт, за которым скрывались поезда и который заключал целую историю отношений, встречи и проводы и события до них и по¬сле них. Мне ничего не надо было от себя, от читателей, от теории ис¬кусства. Мне нужно было, чтобы одно стихотворение содержало город Венецию, а в другом заключался Брестский, ныне Белорусско-Балтий¬ский вокзал». Это первое из сохранившихся стих. Пастернака, которое развивает тему железной дороги. Из писем к Штиху известно, что были и более ранние. В стих, сказалась любовь к путешествиям, но при этом железная дорога всегда у Пастернака — чуждая воля, вмешивающаяся в жизнь, рушащая привязанности и судьбы. Таков и «Вокзал», хотя он — «друг и указчик», но главным образом, — виновник не столько встреч, сколько разлук, делящих «два мира» чертой. Ида Высоцкая часто езди¬ла за границу, и, провожая ее, Пастернак подсаживался в поезд и вы¬скакивал из него на ходу: «Яспрыгну сейчас, проводник». Подобная ситу¬ация описана в «Охранной грамоте», когда он доехал с ней из Марбурга до Берлина или в «Письмах из Тулы» (1918). И пышут намордники гар¬пий… — для предохранения от раскаленных угольков, летящих из трубы паровоза, на нее надевался сетчатый колпак, как «намордник» на пы¬шущую огнем пасть дракона-гарпии.Венеция. — «Близнец в тучах» с посвящ. А. Л. Ш<тиху>. — «Звез¬да»,