первоначальной редакцией «Отрыв¬ка»: «Я тоже любил. И за архипелаг / Жасминовых брызг, на брезгу, меж другими, / В поля, где впотьмах еще перепела / Пылали, как горла в ан¬гине». Здесь слышатся также образы стих. «Я слышал жалобу бруска…» (1912), посвященного тому же рассвету после бессонной ночи в Мар-бурге. (Интересно сравнить его также с «Бессонницей», 1953.)Первые слова Я тоже любил… становятся рефреном стих.: Я тоже любил, и она пока еще/Жива, может статься. Наречие «тоже» соотно¬сит их с началом стих. Пушкина: «Я Вас любил. Любовь еще, быть мо¬жет, / В душе моей угасла не совсем…» Из сопоставления становится ясно, что она, которая жива еще, — это сама любовь, а не ее объект. Раз¬говор с Пушкиным слышен также в стих. А. Блока: «И я любил. И я из¬ведал…» (1908). С лицом пучеглазого свечегаса… — свечегас — служитель в театре, который зажигал и гасил фонарики со свечами, освещавшими сцену по переднему краю. Известен рисунок Л. Пастернака, сделанный для журнала «Артист» в 1890 г., на котором изображен свечегас, с харак¬терными тенями чрезмерно выпуклых глаз, освещенный снизу огнями рампы, которую он тушит гасильником на длинной ручке (Саратовский художественный музей им. Радищева).2. «Яспал. В ту ночь мой дух дежурил…» — «Новый мир», 1928, № 12, под назв. «Отрывок из неизданной поэмы», дата: 1916.Содержание отрывка соотносится со словами из письма К. Г. Лок¬су 13 февр. 1917 г., в котором Пастернак писал о вдохновенном начале работы над поэмой: «…взялся за продолжение начатых «проз», потом вдруг налетело что-то такое, в чем я и сейчас себе ясного отчета дать не могу, и под гонением этого последнего я стал без передышки писать ка¬кую-то крупную вещь в стихах. Говорю какую-то, так как и сам не пре¬движу, как в целом сложится у меня эта «Поэма о ближнем». Часть ее отослана вчера Сергею. <…> я эту вещь буду продолжать, уже и сейчас она в черновике вдвое против посланного Сергею больше».Марбург. — «Поверх барьеров» 1917. — сб. «Весенний салон поэтов». М, 1918, сокращенный вариант, ст. 1-47 и 72-83. — «Избранные сти¬хи» 1926, без строф 1-7 и 13-17; варианты:ст. 37:        А в зарослях парка глаз хоть выколи ст. 81:        И конь — соловей. Я тянусь к соловью.— «Звезда», 1928, № 9; вариантст. 76:        И страсть, как свидетель, стоит в углу.— «Поверх барьеров» 1929. — Избр.-1945, без строф 14—15; варианты: ст. 63:        Вокзальная сутолока не про нас,ст. 69-72:   Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику, Бессонницу знаю. У нас с ней союз. Зачем же я, словно прихода лунатика, Явления мыслей привычных боюсь.— Машин, сб. 1956; варианты:ст. 70-72:    Бессонницу знаю. — Я так к ней привык.Дорожкой в четыре оконных квадратика Расстелет заря световой половик.— Барьеры-17; варианты:ст. 24-25:    Самосохраненья инстинкт подхалим Шел следом за мною бок о бок, особост. 29-32:    Шагни, и еще раз, — твердил поводырь И вел меня мудро, как старый схоластик, Чрез Дантом описанный древний пустырь Нагретых деревьев, сирени и страсти.ст. 74:        Из лип и берез в слоновой кости.— Авт. машин, с назв. «Из Марбургских воспоминаний черновой фрагмент» с дарственной надписью «Фанни Николаевне в память Эне-ева вечера возникновения сих воспоминаний Борис Пастернак. 10.V.1916» (собр. И. Б. Збарского).Марбург — город в Германии, где Пастернак занимался в универ¬ситете в течение трех летних месяцев 1912 г. Там в гостинице «Старый рыцарь», в которой останавливались сестры Высоцкие, приехавшие 18 июня, состоялось его объяснение со старшей, Идой. Пребыванию в Марбурге посвящена вторая часть «Охранной грамоты» (1931). Напи¬санные там стихотворения Пастернак считал началом своей литератур¬ной биографии. В письме отцу 10-11 мая 1916 г. он писал: «Мне хочет¬ся рассказать тебе, как однажды в Марбурге со всею целостностью и властной простотой первого чувства пробудилось оно во мне, как ска-залось оно до того подкупающе ясно, что вся природа этому сочувство¬вала и на это благословляла — здесь не было пошлых слов и признаний, и это было безотчетно, скоропостижно и лаконично, как здоровье и бо¬лезнь, как рождение и смерть».При переработке стихотворения в 1928 г. был усилен момент под¬держки, которую оказывает герою твердая непреложность окружающе¬го мира и история города, того «белого утра», которое «знало меня в лицо и явилось точно затем, чтобы быть при мне и меня никогда не оста¬вить», — как писал Пастернак в «Охранной грамоте», (ср.: Я белое утро в лицо узнаю). «Свежий лаконизм жизни открылся мне, — пишет он даль¬ше, — перешел дорогу, взял за руку и повел по тротуару». Я мог быть сочтен / Вторично родившимся. — В концепции «второго рожденья» по¬нятие «подобий» (Ивсе это были подобья), которого не было в редакции 1917 г., приобретает значение «новой категории» действительности, сме-щаемой чувством. «Меня окружали изменившиеся вещи. В существо действительности закралось нечто неиспытанное», — писал Пастернак в «Охранной грамоте», рассказывая об утре после объяснения с Высоц¬кой. Эти «изменившиеся вещи» были теперь лишь подобиями тех, что были вчера, и несли в себе новое значение — прощания с жизнью (Каж-дая малость <… > В прощальном значеньи своем подымалась).СЕСТРА МОЯ — ЖИЗНЬ. Лето 1917 года (С. 113)Книга как лирическое целое возникла летом 1917 г., хотя некото¬рые стихотворения были написаны позже. Но именно в то лето, как Па¬стернак вспоминал впоследствии, он пережил «чудо становления кни¬ги». Одно стихотворение следовало за другим, слагаясь в циклы или гла¬вы, как они первоначально назывались. Поэтические образы и мотивы переливались из одного стихотворения в другое. Стихов было написано гораздо больше, чем вошло в книгу; они подвергались строгому отбору. «Принципом отбора (и ведь очень скупого), — вспоминал Пастернак, — была не обработка и совершенствование набросков, но именно сила, с которой некоторое из этого сразу выпаливалось и с разбега ложилось именно в свежести и естественности случайности и счастья» (письмо к С. Чиковани 6 окт. 1957). Композиция и основной состав определились к весне 1919 г. (книга тогда называлась «Нескучный сад», первоначаль¬ное название было — «Всесильный бог деталей»).В книге отразились отношения Пастернака с Еленой Александ¬ровной Виноград (1899-1987), их встречи и прогулки по Москве вес¬ной 1917 г., ее отъезд, две поездки Пастернака к ней в Романовку и Балашов, где она занималась подготовкой реформы земского само-управления. «Сестра моя жизнь, — объяснял Пастернак М. Цветае¬вой, — была посвящена женщине. Стихия объективности неслась к ней нездоровой, бессонной, умопомрачительной любовью. Она вышла за другого» (письмо 25 марта 1926). В стихах книги нашла выражение «за¬разительная всеобщность» общественного подъема, которая, как пи¬сал Пастернак, — «стирала границу между человеком и природой. В это знаменитое лето 1917 года, в промежутке между двумя революцион¬ными сроками, казалось, вместе с людьми митинговали и ораторство¬вали дороги, деревья и звезды. <…> Это ощущение повседневности, на каждом шагу наблюдаемой и в то же время становящейся историей, это чувство вечности, сошедшей на землю и всюду попадающейся на глаза, это сказочное настроение попытался я передать в тогда напи¬санной по личному поводу книге лирики «Сестра моя — жизнь»» (до¬полнительная глава к очерку «Люди и положения» «Сестра моя, жизнь», 1956). Обе стороны содержания книги, личная и общая, объединены в эпиграфе, взятом из стихотворения «Das Bild» («Картина») авст¬рийского поэта Н. Ленау (1802-1850), который изображает книгу, как портрет любимой, написанный на фоне бури. Названием книги стало начало одного из стихотворений «Сестра моя — жизнь, и сегодня в разливе…», использующее форму обращения к явлениям природы Святого Франциска Ассизского. Пастернак любил стих. Поля Верле-на «Va ton chemin sans plus t’inquieter…» («Иди своим путем, ничем не беспокоясь…») из книги «Sagesse» («Мудрость»), где возникает образ жизни-сестры: «La vie est laide mais elle est ta soeur» («Жизнь безобраз¬на, но она твоя сестра»).Пастернак писал В. Брюсову, что дух книги, «характер ее содер¬жанья, темп и последовательность частей» отражают «наиболее близ¬кую сердцу и поэзии» стадию революции, ее утро и взрыв, «когда она возвращает человека к природе человека и смотрит на государство гла¬зами естественного права» (15 авг. 1922). Летом 1917 г. сбывалась его мечта о книге, «свежей, что твой летний дождь,.каждая страница (кото¬рой. — Е. П.) должна грозить читателю простудой», — о чем он писал еще три года назад (письмо родителям 10-12 мая 15Ц4).Книга посвящена Лермонтову, смысл посвящения Пастернак объ¬яснял своему американскому переводчику Ю.-М. Кайдену: «Я посвя¬тил «Сестру мою жизнь» не памяти Лермонтова, а самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, его духу, все еще действенному в нашей литературе. Вы спрашиваете, чем он был для меня летом 17 года? — Оли¬цетворением творческой смелости и открытий, началом повседневного свободного поэтического утверждения жизни» (22 авг. 1958). Добавим, что в 1917 п Пастернаку было 27 лет, то есть столько, сколько было Лер¬монтову, когда он погиб.Сохранились первоначальные наброски пяти стихотворений (Уит¬ни) и 13 автографов, посланных в 1921 г. В. Брюсову для собираемой им, но не изданной антологии (РГБ, ф. 386). Первоначальная рукопись на вклеенных страницах книги «Поверх барьеров» была подарена Е. А. Ви¬ноград и погибла во время бомбежки Москвы в 1941 г. Автограф книги 1919 г. предназначался для издательства «ИМО» («Искусство молодых»), возглавляемого В. Маяковским, другой, более полный по составу, был переписан для ГИЗа в 1920 г. (РГАЛИ, ф. 237). В автографе 1919 г. даны четыре эпиграфа. Один — из стих. «Елене» Эдгара По: Helen, thy beauty is to me Like those nicean barks of yore. («Для меня твоя красота, Елена, подобна красоте древних Никейских кораблей». — Никейская империя — Византийское государство XIII в. на берегах Малой Азии.)Другой — из стих. Н. Асеева «Если ночь все тревоги вызвездит…» (1916):Ты горишь красотою писаной На строке, прикушенной до крови. Третий — из поэмы В. Маяковского «Облако в штанах» (1915): Как в зажиревшее ухо Втиснуть им тихое слово? Четвертый — из Ленау — остался единственным эпиграфом при издании книги. В машин. 1921 г., сделанной для издательства 3. И. Грже-бина, были добавлены еще два стих. (собр. Е. С. Левитина). В том же издательстве Гржебина в Москве весной 1922 г. вышло первое издание книги, второе — у того же издателя в 1923 г. в Берлине. Ранее в раз¬ных сборниках и альманахах было опубликовано 19 стих. Книга цели¬ком вместе с «Темами и вариациями» составила «Две книги» 1927 и 1930 гг. В «Стихотворениях в одном томе» 1935 г. — без