гостями. Отдельной встречи я пока не в состоянии Вам назначить, но если в конце лета что-нибудь изменится в этом отношении, я с Вами созвонюсь отдельно на этот счет.

Право, я не принадлежу себе, с этим надо совладать и упоря¬дочить, оставьте меня до осени и не сердитесь.

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2420, on. 1, ед. хр. 52).

А. Н. Глумов — чтец и музыковед, познакомился с Пастернаком в 1946 г., когда они с Н. А. Голубенцевым выступали в университетском клубе с чтением перевода «Гамлета» (см. письмо № 990).

1607. Э. ПЕЛЬТЬЕ-ЗАМОЙСКОЙ

25 мая 1959, Переделкино

25 мая 1959

Невыразимо дорогая моя Элен, через несколько дней, а мо¬жет быть, даже и завтра я приготовлю все, что Вы хотели для «Согшпегсе»1. Но не хочу задерживать отправку своих спешных строк. Не знаю, удастся ли мне на этом торопливо написанном листке ответить на Ваш существенный и интересный вопрос (о роли художника в нашем современном мире). Если бы Вы знали, насколько Вы правы, написав мне: «Мне кажется, что в общих чертах я это угадываю и т. д.»

Будьте уверены — это именно так: Мишель, Жаклин и Вы луч¬ше всех способны угадать все, что меня касается, даже предвидеть это и предсказать. Мне хотелось бы написать Вам несколько слов именно на эту тему! Я это сделал немного пространнее в ответе на итальянскую анкету (в английском переводе) для г-на Луиджи Вакки из журнала «Visto», Milano, via Zuretti 34. Я не знаю, полу¬чил ли он мое письмо. Если бы мой английский не был бы еще хуже, чем французский, я бы посоветовал Вам попросить его при¬слать текст вопросника и копию моего ответа. Речь шла об искус-стве, о современности, о том, что нужно, чтобы сохранить мир и предотвратить войну и т. д. и т. д.2

На этот последний вопрос я ответил, что в мои понятия не вмещается, как можно вести войну против войны с помощью при¬зывов, конгрессов и сбора огромного количества подписей3. Но долг современного художника в этом вопросе остается все тем же, и опасность лишь усиливает и удваивает его.

Мы, современные люди искусства, должны были бы украсить, то есть сделать прекрасными дни нашей современной жизни, как это делалось в прошлом веке, — больше, значительно больше, чем мы это делаем в наше время из ненужного потворства интеллек¬туалам, именам и знаменитостям (главным образом левой части общества). Нам следовало бы придать больше величия и гениаль¬ности нашему творчеству, что невозможно без доли риска, жерт¬венности и страдания.

Мы должны были бы возвысить и одухотворить нашу совре¬менность, чтобы каждый прожитой день стал более дорогим, что¬бы его жаль было потерять и лишиться, чтобы жизнь стала настоль¬ко притягательной, одухотворенной и наполненной вдохновенной красотой, чтобы не возникало опустошающего желания убийства или самоубийства. Иного способа сопротивления войне я не знаю и не могу себе представить.

Жаклин просила меня прислать автограф и фотографию для профессора Чижевского4. Я их прилагаю, но неопубликованные фотографии так уродливы! В моем письме к Жаклин, получение которого я прошу ее подтвердить телеграммой, потому что оно настолько длинное, что я сомневаюсь в том, что оно дойдет, — в этом письме имеется тематическое отступление для Вас (о моем понимании реальности, которую можно назвать символической в том смысле, что она лишена статичности, и ни в каком другом). Даже говоря о данных сознания, надо более четко ощущать букваль¬ный, динамический вкус этого слова (то, что они даны, что это — подарок). Говорю, конечно, лишь о едва заметном оттенке, но ре¬альность мира я всегда видел (и всегда искал изобразить) как яв¬ление неведомого порыва, как прибытие мира, посланного из та¬инственной бездны.

Нельзя точно выразить это. Главное мое стремление передать неожиданность реальности, ее появления, жест удивления…

Я благодарю Вас со всею мыслимой на свете нежностью за письма, будущие статьи, за книгу Poitou Roman5. Я ни в чем не нуждаюсь, ничего мне не посылайте, не создавайте себе лишних забот.

Поблагодарил ли я Замойского за его драгоценную приписку в одном из Ваших писем?6 Передайте ему мои лучшие чувства. Как его здоровье?

Обнимаю Вас со всею нежностью. Б.

Впервые: «Знамя», 1997, JSfe 1. — Автограф по-фр. (собр. адресата).

1 Элен Пельтье просила прислать для выставки в Риме автограф од¬ного из стихотворений, публиковавшихся в Commerce в 1925 г.: «Душная ночь» или «Отплытье» и фотографию тех лет (там же. С. 134).

2 См. «Ответы на вопросы еженедельника «Visto»» в переводе с ит. — Т. V наст. собр. С. 273-279. Английский текст подлинника неизвестен.

3 Свой протест против бессмысленности подобных объединений и при¬зывов Пастернак высказывал еще на Конгрессе в Париже в 1935 г. Следуя этим представлениям, в ноябре 1950 г. Пастернак отказался поставить свою подпись под «Стокгольмским воззванием за мир». На общемосковском со¬брании писателей 31 окт. 1958 г. С. С. Смирнов упрекал Пастернака за это. Летом 1959 г. Пастернак объяснял свой отказ тем, что если его творческие усилия, направленные на то, чтобы жизнь была более привлекательна, чем смерть, насилие и война, оказались недостаточными, то чтб может приба¬вить к этому его подпись. Войны, — говорил он, — возникают тогда, когда жизнь ничего не стоит, жизнь — копейка, и с ней не жалко расстаться, тог¬да, как оправдание искусства как раз состоит в том, что оно делает жизнь человека более значительной и дорогой ему и тем противостоит самоубий¬ственным тенденциям человека («Существованья ткань сквозная». С. 557). В «Ответах на вопросы еженедельника «Visto»» Пастернак говорил: «Нет, я не верю в действенность объединений, призывов, обращений. По-моему, спасение человеческих ценностей можно искать только в самой жизни, в любви к жизни, в стремлении к лучшей жизни, более богатой и насыщен¬ной, более достойной того, чтобы ее хотелось прожить. Как бывает хорошо, например, когда наши дни освещаются улыбкою искусства! При этом нам больнее думать о разлуке с жизнью в день смерти, и вместе с тем наше суще-ствование приобрело бы бблыпую ценность» (т. V наст. собр. С. 276).

4 Письмо Nq 1608.

5 Большой альбом изд. «Scira», посвященный памятникам романской архитектуры в Пуату. «Меня интересует, — писала Э. Пельтье, — как Вам живется? Достаточно ли у Вас денег? Я Вас умоляю: если Вам это необхо¬димо, дайте телеграмму и я Вам вышлю прекрасное собрание книг по ис¬кусству — о живописи (издания Scira). Это замечательно и я уверена, что в Москве это стоит целое состояние, и я буду так счастлива иметь воз¬можность Вам помочь» («Знамя», 1997, № 1. С. 129).

6 Август Замойский, муж Э. Пельтье, по поводу присуждения Пастер¬наку Нобелевской премии приписал к письму жены 31 окт. 1958 по-рус¬ски: «Дорогой Борис Леонидович! Посылаю Вам свои поздравления от всего сердца. Очень рад, что мой старый друг Слонимский, с которым я знаком около 40 лет — Вам во имя польских писателей послал поздравле¬ния! Надеюсь, что мы с Helene в будущем году приедем к Вам. Это корот¬кое письмо, но оно написано для того, чтобы сказать Вам, как я счастлив, что в России есть люди подобные Вам. Гучио Замойский» (там же). Польский поэт Антониуш Слонимский — был председателем Союза польских писателей, во время своей поездки в Париж на сессию ЮНЕСКО, виделся с Замойским.

1608. Д. И. ЧИЖЕВСКОМУ

26 мая 1959у Переделкино

26 мая 1959 г.

Дорогой Дмитрий Иванович.

Madame de Proyart сообщает, что Вы хотели бы иметь образец моего почерка и какой-нибудь снимок с меня, менее известный. Я ма¬ло снимался, потому что плохо выхожу, и это все воспроизведено.

Бор. Конст. Зайцев прислал мне свою книгу о Жуковском. Как мы тут отвыкли от такого слога, спокойного, честного, дышаще¬го, прозрачного. В коротких фразах слова ложатся привольно и удобно и кажутся в этом естественном расположении похожими на то, что они называют и изображают.

Вы литературовед, то есть, значит, историк русского обще¬ства и для Вас, может быть, не новость то, что меня в этой книге неожиданно остановило.

Я думал, Наташа Ростова — толстовская находка, внесенная им из жизни или из запасов его собственного гения в рассчитан¬ную на правдоподобие историческую загрунтовку. В описании, которое Зайцев дает Протасовскому женскому царству1, на каж¬дом шагу натыкаешься на черточки, так по-особенному отличав¬шие свежее и своеобразное остроумие Наташи. Не историческая ли это реальность, которая могла быть известна Толстому по се¬мейным материалам? Видно это было в духе эпохи. (Наверное, все это давным-давно известно и, поражая Вас своим невежеством, я и на этот раз, как во многих других случаях, ломлюсь, что называ¬ется, в открытые двери.)

Правильно ли мне сказали Ваше имя-отчество? Извините, если переврали.

От души Вам всего лучшего.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Дружба народов», 1990, № 3. — Автограф (Библиотека Гейдельбергского университета).

Д. И. Чижевский — философ и историк литературы, автор книги «Гегель в России» (1939). С 1945 г. преподавал в Гейдельбергском универ¬ситете, в 1950-х читал курс лекций по славянской фольклористике в Гар¬варде, где Ж. де Пруайяр училась в аспирантуре.

1 Имеются в виду сестры Мария Андреевна и Александра Андреевна Протасовы (в замужестве Мойер и Воейкова), племянницы В. А. Жуков¬ского, в первую из которых он был влюблен, а второй посвятил в качестве свадебного подарка балладу «Светлана» (1808—1812).

1609. Б. К. ЗАЙЦЕВУ

28 мая 1959, Переделкино

28 мая 1959

Дорогой Борис Константинович, все время зачитывался Ва¬шим Жуковским. Как я радовался естественности Вашего всепо-нимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же естественной, как неосновательность и легкомыслие. Я не люб-лю глубины особой, отделяющейся от всего другого на свете, как был бы странен высокий остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни. Помните, как грешили ложным навязчи¬вым глубокомыслием самые слабые из символистов?

Замечательная книга по истории, вся в красках. И снова до¬казано, чего можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки в начале книги, и — виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по страницам. Я не могу ска¬зать больше, чтобы не повториться. Вот в чем дело. Гейдельбергс-кому университету понадобился мой русский автограф. Его надо было наполнить каким-нибудь содержанием. Я им написал не¬сколько строк о Вашей книге1. Судите, как она мне нравится.

Я послал Вашей дочери Фауста. Вот с каким сожалением и болью сопряжены у меня работы этого рода. Ни разу не позволя¬ли мне предпослать этим работам собственных предисловий. А мо¬жет быть, только для этого я переводил Гёте, Шекспира. Что-то редкостное, неожиданное всегда открывалось при этом, и как (!) всегда тянуло это новое, выношенное живо и сжато сообщить! Но для… «работы мысли» у нас есть другие специалисты, наше дело подбирать рифмы2.

И только этот баснословный год открыл мне эти душевные шлюзы, но совсем с