вопрос о жене, которую тоже ждали к обеду, он стал осыпать ее грубой руганью, поток которой Пастер¬нак резко оборвал.
3 «И начались такие преувеличенные восхваления и славословия, что мне стало не по себе, — записала Масленикова рассказ Пастернака. — Я не нуждаюсь в преувеличениях, у меня есть своя реальная судьба <....> Пото¬му мне так неприятны были преувеличения Ливанова, вовсе не из скром¬ности, а потому, что в этом была фальшь» (там же. С. 209, 212). Причем тосты провозглашал не только сам Ливанов, но он заставил привезенных им гостей тоже восхвалять Пастернака, которые заплетающимися языка¬ми призывали выпить за «известного переводчика».
4 Акад. П. Л. Капица с женой были близкими друзьями Вс. Иванова. О возрастающей и «требующей много жертв» трудности продолжать от¬ношения с Ливановым, который «со всеми в ссоре», см. также письмо № 1417.
5 Масленикова записала слова Пастернака по поводу письма Лива¬нову: «Я взял всю вину на себя, написал, что это я к нему несправедлив, но попросил прекратить отношения» (там же. С. 212). Пастернак сравни¬вал дружбу с совместным путешествием, при котором «большинство до¬езжает только до полдороги с иллюзией, что путешествие совершено». «Надо ли упрекать немногих, — писал он, — едущих дальше, что они не¬верные друзья или плохие товарищи, что и они должны были бы из чув¬ства дружбы только нашуметь в жизни и сделать очень мало?» (письмо № 1417).
6 Еще весной 1959 г. Пастернак писал нежные слова Е. К. Ливановой, в которых, однако, уже проглядывал скепсис по поводу далеко зашедших «хохота и блеска» их отношений: «Милая Женя, 3-го мая 1959 г., когда я надписывал эту книжку, опять все было хорошо, незаслуженно и неверо¬ятно: ты сияла сказочной красотой, а Борис поражал нас титанической высотой своего дара и остроумия. Неужели мы будем еще долго радовать¬ся так и встретимся все вместе еще раз среди такого счастья, хохота и блес¬ка» («Megapolis-Continent», 11-17 дек. 1991).
1627. Ж. де ПРУАЙЯР
21 сентября 1959, Переделкино
21 сентября 1959
Дорогая Жаклин, кажется, я Вам написал несколько писем месяца два назад1. Получили ли Вы их? Я не жалуюсь на молчание и ни в чем Вас не упрекаю, напротив, пожалуйста, не принуждай¬те себя писать мне раньше, чем Вы бы это сделали сами, без моего напоминания.
Но когда Вы будете готовы написать мне несколько строк легко и без ощущения, что теряешь время, объясните мне поточ¬нее одну вещь. Почти одновременно с тем, как Вы так меня обя¬зали своей большой помощью2, за которую я не устаю Вас благо-дарить, я получил два письма и телеграмму с благодарностью от трех человек, безумно обрадованных сообщением, полученным от Вас, о наших будущих подарках. Эти трое (в Германии, Анг¬лии и Дании) остались до сих пор единственными3. Я совсем не хочу сказать, что это плохо, что нужно было делать все сразу, без остановок, ничего подобного. Но, вероятно, я ошибаюсь или ошибался, преждевременно успокоившись по поводу Ваших раз¬ногласий с Ф<ельтринелли>, а Вы еще не помирились, как мне верилось, и я так радовался этому предположению. Какое не¬счастье, если это не так!
Скажу Вам откровенно и ничего не преувеличивая. Ваши бес¬конечные неприятности из-за меня — одно из двух зол, которые меня огорчают в моей сказочно незаслуженной, завидной и радо¬стной в остальном участи.
Другая рана — это видеть 3<ину> огорченной сплетнями кумушек об 0<льге>. Я никогда не жалел Ольгу, как не сочувство¬вал самому себе. Но я не могу видеть 3. в слезах, которые она мол¬чаливо пытается сдержать или скрыть, когда случайное огорче¬ние внезапно старит ее в минуту печали, я не могу видеть скло¬ненной в печали ее прекрасную голову. Она мне как дочь, как мой младший ребенок. Я ее люблю, как любила бы ее мать, скончав¬шаяся в незапамятные времена. Но жизнь сложилась сама собой, свободная от вносимой фальши, без умышленных серьезных оши¬бок, и тут ничего не переделаешь.
Переиздадут Фауста. Я подписал договор. Это покроет мно¬гочисленные расходы последних месяцев.
Кажется, я уже жаловался, что слишком мало работаю, не больше двух часов в день. Тем не менее я работаю над замыслом, который охватывает некоторую протяженность действительнос¬ти (воображаемого прошлого), достаточно богатую, широкую и разветвленную, но и достаточно устойчивую саму по себе, чтобы можно было верить в осуществление и жизнеспособность замыс¬ла, как это было с моими последними работами. Неважно, чтб это будет, литературная трагедия или пьеса для театра. Важно, чтобы была схвачена жизнь в драматической или какой-нибудь другой форме, достаточно живая и покоряющая. Я возьму на себя труд предстать достойным Вашего доверия и не опозорить Вас, Элен и других самых близких из моих друзей.
Всегда Ваш, мысленно преданный Вам с самыми сердечны¬ми пожеланиями. Б.
Взяли ли куда-нибудь Шопена? Ст. Спендер, английский поэт, занимается этим в Лондоне и, может быть, поместит его в Encounter4.
Как Вы мне дороги, Жаклин, вы и вы все! А Ваши русские издания? Кто их когда-нибудь мне покажет?
Впервые: «Новый мир», 1992, № 1. — Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956—1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
‘Письма №1618, 1619, 1621.
2 Деньги, посланные через А. Б. Дурову.
3 Это были Джон Харрис, Карл Тенс и Иван Малиновский (см. пись¬мо № 1620).
4 Ж. де Пруайяр перевела статью на французский и издала в «Les Lettres nouvelles» в 1961 г. Спендер ее не напечатал; по-английски она вышла в газ. «The Gardian», 15 сент. 1960, в переводе Р. Ньюхема.
1628. П. П. СУВЧИНСКОМУ
26 сентября 1959, Переделкино
26 сент. 1959
Дорогой и бесценный мой Петр Петрович, как я рад Вашему сегодняшнему письму, как благодарен Игорю Федоровичу за при¬вет его!1
В тот короткий промежуток, что летали в оба конца наши письма, я поколебался в основаниях моего движения в сторону Н<ицше>, в его истинности. И чтобы не оставлять Вас в недоуме¬нии, объясняю Вам подробнее.
Ко мне обращаются с такими странными предложениями! Издатель в Париже собирается выпустить «Апокалипсис наших дней» с семью участниками, с тиражом в семь экземпляров и про¬сит моего участия. Издательство «Magnum» в Кёльне готовит к Рождеству книгу на тему «Was ist der Mensch»* и пишет о том же. И так далее, и так далее. Вот я и думал ответ мой на Кёльнскую тему направить в сторону какого-то разговора о Ницше, посвя¬тить какою-то стороной его памяти, его оправданию2.
Передо мной стали все те противоречия, о которых таким уди¬вительным образом пишете сегодня Вы3. Я знал об этих тупиках, но не представлял себе, как непреодолимы эти препятствия. Ниц¬ше в первоисточнике я знал очень мало: Заратустру, Рождение тра¬гедии и о пользе и вреде истории в «Несвоевременных размыш¬лениях»4. Я обновил это неполное мое знакомство с помощью одного старого обзора. Среди множества камней преткновения, на которые я вновь натолкнулся (отчасти этого в письме касае¬тесь и Вы), два важнейших.
Первое: о каком «влиянии», дурном или полезном, знания истории мог говорить этот человек, вся страсть которого была в том, что называется «культурой», т. е. в творчестве и образовании? Разве история — оттенок нашего существования, воспитательно благотворная или педагогически гибельная, а не облегающий нас остов, по неотменимое™ равный окружению вселенной? Можно ли о вселенной говорить как о частности, которую мы примем или
* Что такое человек? (нем.) 533 отвергнем, в зависимости от нашей оценки? Я не люблю приев¬шегося слова «культура», из языка посредственности, праздного, не народного. Но как обойтись без него? Некоторым собеседни¬кам я сказал недавно. Что такое культура? Это форма меняющего¬ся, обладающего последствиями, плодотворного существования. Что такое история? Это запись плодов и урожаев, итогов и след¬ствий этого состояния. Это было сказано на моем английском язы¬ке, в котором хорошо и правильно только произношение. Я не представляю себе историю в виде легкой движимости, которую мы могли бы переставлять с места на место. Что станет с Богом и человеком, если отнять историю?
Это одно. Другое — это то, чтб Вы назвали его христоборче-ством. Как мог он не понимать того, что его сверхчеловек извле¬чен и почерпнут из той глубочайшей струи Евангелия, которая уживается в учении Христа рядом с другой, человеколюбиво нра-воучительной его стороной, как мог он забыть, где он прочел и откуда пропитался чувством единственности и драматизма души и личности, ее божественной жертвенности, и отчего все это так хорошо понимал более бедный и скромный Киркегор?5
Так что за этот двухнедельный промежуток охладел я к свое¬му предположению. Мое намерение неосуществимо. Тем време¬нем уже не в первый раз я успел ввести Вас в заблуждение своей скороспелой и преждевременной просьбой о книгах. Начиная это письмо, я надеялся еще предупредить Ваши шаги и затраты. Но книги уже здесь, от души благодарю Вас.
Главное, по-моему, чем принес Ницше пользу и сослужил большую службу столетию, это то, что, когда переворотами XIX века были расшатаны прочные, долгое время удерживающи¬еся общественные основания живого вкуса, именно Ницше, и как раз своим беспорядком, своей путаницей, своей мешаниной из проникновений и здравомыслия, своими увлечениями и срыва¬ми, в которых столько безвкусицы, очистил вековое чутье художе¬ственно-существенного и действенно-нового, заложив воспитав¬ший нас канон всего творческого, обращенного к будущему, об-надеживающего6.
Только что я пришел в восторг от Вашего изображения Энга-дина, как в следующей строчке Вы заявили, что не умеете писать и описывать.
Теперь главное — это то, над чем по часу, по два я работаю по утрам, то, что я называю пьесой. Это в ходе возникновения стано¬вится таким же важным, как был Д<октор> Ж<иваго>, когда я одолевал его. Эту новую вещь я доведу до конца обязательно, се¬рьезно, сосредоточенно, с горячим усердием, если только что-ни¬будь катастрофическое и враждебное не пресечет моих усилий. Пока, в прологе, это можно было бы назвать: «Слепая красави¬ца», но заглавие изменится еще двадцать раз.
Будет удивительно, если это письмо дойдет до Вас. Тогда со¬общите об этой невероятности. Вы не можете себе представить, сколько в моей жизни грустного, подстерегающе страшного. Об¬нимаю Вас.
Ваш Б. П.
Впервые: Revue des Etudes slaves. 1990. Т. 72. — Автограф (Bibliotbique National, Paris).
1 В письмо Сувчинского была вложена записка И. Ф. Стравинского: «Мой сердечный привет Борису Леонидовичу Пастернаку, о ком думаю постоянно и кого ценю глубоко. Игорь Стравинский. Париж, сент./59» (там же. С. 778). Была приложена также открытка от Рене Шара со словами приветствия: «Мы думаем о Вас и том лесе, насаженном Вами, кото¬рый, разросшись, теперь донесся до нас на длинных волнах живого совер¬шенства. С верностью дружбе Рене Шар» («Дружба народов», 1998, N° 2. С. 219).
2 Ответ Пастернака на вопрос журн. «Magnum» — «Что такое чело¬век» (см. т. V наст. собр. С. 279-282).
