от Шуры и Ирины, но я тоже не имею об этом сведений2. Ниже я вернусь еще к этой теме о моей отрешенности или отъединенности от все¬го, чтобы она не представлялась тебе в ложном свете.

Меня всегда беспокоили Олины желудочные неурядицы, я давно ими напуган. Я не знаю, жива ли еще ее приятельница, жи¬лица того же дома, потерявшая дочь, о которой кто-то из Шури-ной семьи, ездивший к вам, рассказывал. По этим рассказам, бли¬зость Оли с этой женщиной служила ей поддержкой и смягчала ее одиночество.

Я на Олины письма отвечал всегда мгновенно. Если бы даже она не была так умна и талантлива, и я ее и тебя не любил, все равно, вы — голоси прожитой мною жизни, которой я благодарен целиком, сверху донизу, во всех подробностях. Так что я твое за-мечание, что ты — Машура, если это имя мне что-нибудь гово¬рит3, принял с улыбкой, как милую шутку. Именно Оля, переда¬вавшая тебе мои расспросы и поклоны, подтверждала тебе, как много оно мне говорит.

Я в последнее время ни с кем не переписываюсь и уклоняюсь от встреч даже с близкими, даже со старшим сыном и Шурой (от¬чего и не стали мне известны обстоятельства с бывшим в Ленин¬граде молодым человеком и обострившейся Олиной болезнью) не потому, что я настолько поглупел, что разважничался и что-то во¬образил о себе, не вследствие мнимой и в природе совершенно не существующей какой-то именитости, а потому что с особенной торопливостью в этом, 55 году, и в особенности сейчас летом, хочу довести до конца один объемистый труд, который не хотел бы ос¬тавлять без окончания. Это — вторая книга того самого романа, какие-то доли первой книги которого ты читала4. Вот второе до¬казательство того, что некоторое знакомство со значением слова «Машура» я имею. Я очень хорошо помню твои замечания. Ты в своем недовольстве вещью была не одинока. Большинству роман не нравится и вызывает возражения. Довольных им можно по паль¬цам пересчитать.

Если к этому прибавить, что это труд только для души, кото¬рый никогда или только в далеком будущем увидит свет, то есть что он не размеряется реальной надобностью и издательскими сроками, не служит источником заработка, но наоборот, пишется с большими перерывами, урывками, в ущерб выгоде заказной ра¬боты и в убыток, ты поймешь, что привести такую мечту в испол¬нение можно только насильственными мерами временного разоб¬щения со всем окружающим, которые не имеют ничего общего с самомнением.

Но довольно об этом. Я понимаю, какую угрозу может зак¬лючать род Олиной болезни. Но я столько раз и на собственном опыте убеждался, что скопившаяся и неотвратимая, казалось бы, гроза, проходит, не разразившись, и опасность минует, что и тут не расстаюсь с надеждой на хороший исход. Напиши мне адрес Олиной больницы и сообщи, можно ли ей написать туда. Изве¬щай меня, пожалуйста, такими же открытками по тому же город¬скому нашему адресу о состоянии ее здоровья.

Поцелуй ее и расскажи ей обо мне, если посетишь ее. Пого¬вори с врачами и сообщи их мнение. Спасибо тебе за сообщен¬ный номер телефона, но перезваниваться с тобой отсюда я не могу, а в городе почти не бываю.

Обнимаю тебя. Я здоров, очень много работаю, в ужасе от бездарной серости и растянутости своей рукописи (в ней больше шестисот страниц), но это не трагедия, то есть этой печали не до¬статочно, чтобы омрачить мое самочувствие. Я здоров, полон внут¬ренней силы и просто боюсь сказать, как счастлив.

Твой Боря

Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф (собр. А. В. Кур-сина).

1 В письме 23 июня 1955 М. А. Маркова писала: «Борюшка! Считаю своим долгом тебе сообщить, что двадцать четвертого Олю отправляют в больницу» (там же. С. 329).

2 Это был Вяч. Вс. Иванов, который хотел познакомиться с О. Фрей¬денберг, и Е. Б. Пастернак дал ему ее телефон. Но увидеться с ней не уда¬лось, О. М. была уже тяжело больна и не могла его принять.

3 М. Маркова давала Пастернаку свой номер телефона и приписыва¬ла: «моя фамилия Маркова Мария Александровна и вообще — я Машура, если это имя тебе что-нибудь скажет. Звони мне часов в двенадцать ночи, всего лучше» (там же).

4 Пастернак посылал первую книгу романа О. Фрейденберг и Лап¬шовым в середине окт. 1948 (письмо № 1071).

1327. М. А. МАРКОВОЙ

6 июля 1955, Переделкино

6 июля 1955

Дорогая Машура! Как это все прискорбно и, судя по твоим словам, неотвратимо!1 Но только в этом и горе, в угрозе нависше¬го конца и утраты, а ни в чем другом. Не создавай себе добавоч¬ных забот, ломая голову над неразрешимым.

Оля — профессор университета, даже при самом крайнем от¬щепенчестве ее принадлежность к этой корпорации будет судь¬бой и ее трудов и ее памяти. Я не хочу сказать, что верю в ангель¬скую отзывчивость этого круга, но если бы даже тут что-то хотела сделать ты или я, наша готовность все равно приведет нас к гра¬ницам и рамкам, поставленным организацией. Организации в любом случае, при твоем участии или без него, принадлежит ини¬циатива и последнее слово. У Оли есть и были признательные уче¬ники и ученицы, не может быть, чтобы у нее не было товарищей. То, что ты пишешь о ее ученых работах — дело их ведения, а не твоего2.

Тебя может удивить, что я пишу обо всем этом так спокойно и обнаруживаю главное стремление устраниться от этих забот и ничего не делать. Это не совсем так. Мне очень легко было бы спрятаться за перенесенный инфаркт, опираясь на практику, по которой от меня скрывают огорчения или неприятности, чтобы меня не волновать, или просят не ходить на погребения и отпева¬ния. Но все это было бы враньем. Уклончивость моя (я ведь вот не ринулся в Ленинград по первой твоей открытке) зиждется на том, что между первым моим письмом к тебе и этим вторым к прежним моим делам прибавилась куча новых и все они — неотложны, т. к. связаны с репертуаром двух театров Малого и Художественного3 — текущего года и тут, пока инфаркт дает мне отсрочку, это сильнее меня, и я не могу отказываться от жизни и участия в ней.

Я вскользь скажу тебе другое. Не для Оли или вызванных ее болезнью надобностей, но лично для тебя, чтобы развязать тебе руки на те часы, которые ты отдаешь этому печальному обстоя¬тельству и, значит, теряешь, я при первой возможности прошу позволения перевести тебе немножко денег4. Вчера или позавчера у меня был такой случай, но до твоей открытки, и деньги истраче¬ны, я его упустил. Но я думаю, не за горами новая возможность.

Тебя должны изумлять мои письма, должно казаться, что я отношусь без всякого чувства к Оле и ее судьбе, и так спокойно хороню ее заживо, — о как ты ошибаешься! Но я так много думал о собственном конце и конце всего любимого, и так давно готов ко всему, — чтб мы тут можем сделать?

Единственно, что во всей совокупности по отношению ко всем дорогим случаям и ко всей этой драгоценной, обреченной утрате жизни мы можем сделать, это перелить всю нашу любовь в создание и выработку живого, в полезный труд, в творческую ра-боту.

Целую тебя. Твой Боря

А может быть мы напрасно оплакиваем с тобой эту чудную, благородную, близкую, так богато одаренную, при жизни. Бог милостив, может быть, все обернется по-хорошему и нас ждет не¬жданная радость?5

Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф (собр. А. В. Кур-сина).

1 Ответ на письмо М. Марковой 2 июля 1955: «Борюшка! Я только что от Оли, после консилиума. Она в больнице. Профессора не предсказывают нам хорошего исхода. Состояние ее тяжелое, находится в прострации. Ни¬чего не ест и не пьет и не всегда хочет разговаривать» (там же. С. 331-332).

2 Маркова писала: «Беспокоит, помимо всего прочего, участь ее тру¬дов — рукописей. Ее желание было, чтоб спустя определенный промежуток времени они могли выйти в свет под ее именем» (там же. С. 332). Бумаги О. М. Фрейденберг были, по завещанию, переданы Р. Р. Орбели. Некото¬рые из ее работ теперь изданы Н. В. Брагинской.

3 Имеются в виду предложения Малого театра поставить «Генриха IV» в одном спектакле, для чего Пастернак должен был свести две трагедии в одну, и для МХАТа — перевести «Марию Стюарт» Шиллера.

4 «Я не совсем поняла, — отвечала М. Маркова 10 июля, — что ты хо¬тел сказать в своем письме относительно «развязывания мне рук на те часы», которые я отдавала Оле. <...> я все делала по чувству к Оле. Если ты предлагаешь мне помочь как брат, я это приму спокойно и с благодар¬ностью, но если ты хочешь мне уплатить за труды, то очень больно и не¬заслуженно меня обидишь» (там же. С. 335).

5 О. М. Фрейденберг скончалась в тот же день, когда Пастернак пи¬сал свое письмо. «Этот печальный удар постиг нас раньше, чем я думал, — телеграфировал он Марковой в ответ на известие о смерти. — Бедная Оля. К тебе ушло письмо со слабыми надеждами. Ответ напиши, когда будет время. Благодарю тебя за все. Целую = Боря» (там же. С. 333).

1328. А. В. и В. Б. СОСИНСКИМ

14 июля 1955, Переелкино

14 июля 1955.

Благодарю Вас, милые Ариадна Викторовна и Бронислав Бро¬ниславович, за Ваши добрые чувства и пожелания, но сейчас от мысли о встрече придется отказаться и отложить ее исполнение на большой срок, до будущего Вашего наезда, — я очень занят.

Это не слова, я действительно долгое время был отвлечен ра¬ботой, печатного осуществления которой я наверное не увижу, писанием романа в прозе «Доктор Живаго», вещи неактуальной и едва ли кому нужной, которую я подвожу к концу и должен за¬кончить, потому что она задерживает другие мои занятия, более насущные и неотложные, вызванные несколькими недавними и срочными театральными предложениями1.

Что я не преувеличиваю степень своего недосуга, заключите вот из чего. В планы Гослитиздата включен выпуск избранного собрания моих стихотворений, я не заключаю на них договора и всячески оттягиваю реализацию этого предположения за недостат¬ком времени (и слабостью желания)2.

Наверное мне не только приятно было бы познакомиться с Вами, но может быть Вы даже могли бы сообщить мне что-нибудь интересное, имеющее ко мне отношение3, из того, чего я, правду говоря, о себе совершенно не знаю, и вот я временно и от такого соблазна вынужден отказаться. Так не сердитесь же и не обижай-тесь. До следующего, более счастливого обмена вестями. Всего лучшего Вам обоим.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: Борис Пастернак. Доктор Живаго. Избранные письма. — Местонахождение