поэтому она привлекла к перепечатке свою приятельницу и машинистку Татьяну Ивановну. Борис Леонидович оказался в замешательстве — последняя часть была еще зимой обещана мне (что видно из предыдущей записки). «Самоуправство» О. В. лишало меня возможности перепечатать конец Живаго. Но когда (как будет вид¬но из следующих писем Б. Л.) мне удалось получить рукопись для прочте¬ния на время отпуска Т. И., я не могла не перепечатать ее для себя, хотя Б. Л. требовал, чтобы я очень быстро вернула ему ее» (там же. С. 87). «За¬пас бумаги для предполагающейся второй книги», которую должна была перепечатывать М. Баранович, Пастернак посылал ей еще 3 янв. 1955 вме¬сте с поздравлением с Новым годом. «И странно, — писал он, — на этот, нынешний, редкий раз без веры, что такая книга есть, или будет, или что вообще что бы то ни было будет. Какая-то странная, просто руки от нее опускаются — печаль!» (там же. С. 36). Переписывание набело второй кни¬ги растянулось на полгода.

1 «Чтением и пересмотром рукописи (чернильной) я смогу заняться не раньше чем через 1У2-2 месяца. Я даже толком не знаю этого произве¬дения», — писал Пастернак Баранович 10 авг. 1955 (там же. С. 37).

2 Т. И. Богданова.

3 В письме 10 авг. Пастернак уточняет последовательность действий: «Сильнейшее мое желание, чтобы Вы прочли вторую книгу в рукописи, в те две недели отпуска, в которые Татьяна Ив. будет в отъезде <...> Сгово¬ритесь с ней, как ее получить. Берегите подлинник. Пока нет его перепе¬чаток, это ведь единственный экземпляр» (там же).

4 А. Баранович, М. К. Поливанову и Е. С. Левитину, их другу, искус¬ствоведу.

5 Дополнительную бумагу для перепечатки Пастернак просил прине¬сти А. С. Эфрон: «15 авг. 1955. Дорогая Аля! Не забудь пожалуйста напи¬сать Асе. Пусть извинит меня, что никак не могу ей написать и еще очень долго не буду иметь возможности. И, если хочешь, — о Магдалине, — но это неважно. Бумагу всю, обе пачки и рулон, в будущем, при случае, еще очень далеком, передай Марине Казимировне Баранович. Я тебе городс¬кой ее телефон назвал правильно. Вот, вдобавок еще дачный: И-1-30-10 доб. 40 попросить к телефону дочь ее Настю, потому что сама М. К. болеет горлом и говорит шепотом: ее почти неслышно. Рукопись у нее. Но мож¬но ли ее читать в таком виде? Мне кажется, нельзя. А там как знаете. Через месяц она мне потребуется. Крепко тебя целую. Твой Б.». Просьба напи¬сать А. И. Цветаевой «о Магдалине» объясняется тем, что А. Эфрон, вер¬нувшись из ссылки, сразу погрузилась в разбор архива матери и послала Пастернаку цикл М. Цветаевой «Магдалина» (1928), увидев в нем пере¬кличку со стихами Пастернака на эту тему, — «те же волосы, о которых ты мне говорил, и те же грехи!» (А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 449). Этим объясняется то, что О. Ивинская, видевшая список «Магдалины»

М. Цветаевой («О путях твоих гадать не стану…»), приписала авторство этого стих. Пастернаку и поместила его на обложке своей книги «В плену времени» (Париж, 1978).

1332. Н. ТАБИДЗЕ

75 августа 1955

15 авг. 1953

Дорогая Нина! Леню провалили на экзаменах1. Его срезали в самом начале по математике. Для Зины эти две недели были вре¬менем страшного горя и испытания. Только ценою нечеловечес¬ких ее хлопот его допустили к дальнейшим экзаменам по осталь¬ным предметам, но его первая неудача уже отразилась на дальней¬ших его ответах, по которым ему ставили четверки и тройки2.

Я не люблю в случае неудач и несчастий сваливать все на по¬сторонние обстоятельства, на какие бы то ни было виды пристра¬стия и на несправедливость. Чем труднее и обиднее на свете, тем более должна собственная гордость заботиться о том, чтобы в лю¬бую минуту быть во всеоружии и готовым отразить всякое посяга¬тельство на твою честь и достоинство.

Я никогда не понимал, зачем так баловать детей. Им приви¬ли барство и совершенно не научили работать. Леня почти ничего не делал последние годы в школе. Он произвел хорошее впечатле¬ние в начальных классах и ему по старой памяти продолжали ста¬вить пятерки и четверки неизвестно за какие заслуги. На экзаме¬ны он пошел со страшным легкомыслием, неподготовленным, почти ничего не зная. То, что с ним случилось, в порядке вещей и очень близко к правде, это им заслужено.

С другой стороны бросается в глаза и то, что желание прова¬лить на экзаменах, преобладающее над желанием поддержать и допустить в высшее учебное заведение, проистекает не из стара¬ния повысить общий уровень и не из ограниченности вакансий, а совсем из других оснований.

Это тот же принудительный набор рабочей силы, который до 53-го года производился до чудовищности просто и жестоко3, а теперь по-другому, не прямо, косвенно и мягче. Может показать¬ся, что в Ленином случае сказалась борьба с белою костью, с ма¬менькиными баловнями-сынками и еще с чем-нибудь, но вот про¬валили и дочерей Смирнова Тоню и Лиду4, девочек старательных, хорошо учившихся и подготовленных, и никак не белую кость. Это общее явление.

Когда Вы уезжали из Москвы, Вы обронили фразу, что в слу¬чае, если Леня не попадет в вуз в Москве, Вы его устроите в Тиф¬лисе5. Этих слов я не слышал, Вы их наверное сказали Зине и Лене в Москве, а не в Переделкине. Как бы то ни было, я их нисколько не принимаю всерьез, надежды Вашей на Ваши возможности не разделяю и ничего не жду в этом направлении. Но среди иллю¬зий, которые еще питают Зина и Леня в отношении каких-то уси¬лий, хлопот, писем и поисков места лаборанта при каком-нибудь институте имеется и эта мечта, тбилисская.

Они собираются к Вам, и если какие-нибудь изменения в Лениной судьбе их от этого не удержат, хотят на днях приехать к Вам вместе с Галей и Стасиком на двух машинах.

Мне Вас очень жалко, они наверное Вас очень утомят6. Когда Вы уезжали, Зина не могла навязать Вам столько, сколько мне хоте¬лось, тогда, на текущем счету была задержка, потом затруднение раз¬рядилось. Если за их отсутствие у меня будет какая-нибудь денеж¬ная удача, я Вам подошлю еще, чтобы у Вас руки были развязаны и пребывание у Вас Зины с детьми не ввело Вас в лишние расходы.

Я пишу Вам сравнительно успокоенным, в счастливой Пере¬делкинской обстановке, солнечным утром начинающейся осени, в цветущем саду и среди созревания до избытка обильного огоро¬да. Все на даче в сборе, немного отдохнули, угомонились, утеши¬лись. А недавно эта экзаменационная история большой печалью лежала у меня на сердце, еще больше, хотя и прежнего было дос¬таточно, приближала к Зине, которую мне было жалко, удаляла от Лени, которому я удивлялся и на которого был странщо сердит, и еще больше, чем всю жизнь и чем у меня в написанном романе, восстанавливала против этих прелестных нынешних нравов, про¬тив благороднейшего нашего духа времени и всей современной дивной обстановки. Так было несколько дней, а теперь прошло.

Крепко целую Вас. Ваш Б.

Впервые: «Дружба народов». 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 021914, 10).

1 Леня Пастернак сдавал вступительные экзамены в Московское Выс¬шее техническое училище им. Баумана, славившееся своим строго анкет¬ным отбором. В следующем году он прекрасно сдал экзамены и был при¬нят на физический факультет Московского университета.

2 О приемах отсеивания абитуриентов Пастернак писал в письме № 1376: «…Его (сына. — Е. #., М. Р.) провалили на приемных экзаменах в Баумановский институт (Высшее Техническое училище в Москве) искус¬ственно и нечестно сбивая его на ответах».

3 Имеются в виду повальные аресты, обеспечивавшие при Сталине принудительный труд социалистического строительства.

4 Дочери Гаврилы Алексеевича Смирнова, работавшего сторожем на даче Пастернаков в Переделкине.

5 Из этих планов ничего не вышло, 31 авг. 3. Н. Пастернак писала мужу из Тбилиси: «Леню не удалось устроить, все списки уже подписаны».

6 Получив от жены известие о том, как их принимали в Тбилиси, Па¬стернак 7 сент. 1955 писал Н. Табидзе: «Спасибо Вам за ту бездну душев¬ного тепла, которую Вы уделили Зине и Лене и особенно за все, что Вы пишете о Леничке. <...> Двадцать пять лет живет и продолжается эта цель¬ная, на части не разделимая повесть, вся захватывающая, вся из одного зву¬ка, временами страшная, горькая, временами до божественности прояс¬ненная, небывалая, и эта повесть — моя жизнь, и моя тайная, глухая борь¬ба, и бедная моя Зиночка и Леня жертвы моей судьбы и всего моего скла¬да, и ближайшие доли этой повести, и Вы, и ближайшие Вам Б<вфимия> А<лександровна> и Г<еоргий> Н<иколаевич>. И все это оказалось вмес¬те, рядом, опять под чудным Вашим небом, соединенное цельностью Ва¬шего тепла и красот, точно цельность вдруг все охватившего, объединяю¬щего душевного порыва» («Литературная Грузия», 1966, № 2. С. 89).

1333. Б. В. РЯЖСКОМУ

24 августа 1955, Москва

Военному прокурору Б. В. Ряжскому

Глубокоуважаемый Борис Всеволодович!

Я до сих пор не сдержал слова и не закрепил для Вас пись¬менно нашего разговора о Мейерхольде1, потому что все время очень занят.

Вы помните наш разговор? Главное его существо заключалось вот в чем. Так же, как и Маяковский, я был связан с Мейерхоль¬дом поклонением его таланту, удовольствием и честью, которое доставляло мне посещение его дома или присутствие на его спек¬таклях, но не общей работой, которой между нами не было; для меня и он и Маяковский были людьми слишком левыми и рево¬люционными, а для них я был недостаточно лев и радикален.

Я любил особенно последние по времени постановки Мей¬ерхольда: «Ревизора», «Горе от ума», «Даму с камелиями». Дом Всеволода Эмилиевича был собирательной точкой для всего са¬мого передового и выдающегося в художественном отношении. Среди писателей, музыкантов, артистов и художников, бывавших У него, наиболее сходной с ними по душевному огню и убеждени¬ям, наиболее ему близкой братской фигурой был на мой взгляд Маяковский. Я не знаю, насколько решающим может быть мое мнение на этот счет. Вкратце вот самое живое, что я мог об этом сказать и вспомнить. Будьте здоровы.

Ваш Б. Пастернак

24 августа 1955 года

Впервые: «Литературная газета», 4 мая 1988. — Местонахождение ав¬тографа неизвестно. Печатается по машин, копии (РГАЛИ, ф. 2437, on. 1, ед. хр. 180).

1 Пастернак рассказывал, что когда его вызвали в прокуратуру по воп¬росу о реабилитации Мейерхольда, то молодой прокурор (Б. Ряжский), занимавшийся этим делом, удивился, узнав, что Пастернак жив и никог¬да не подвергался аресту. По всем документам процесса над Мейерхоль¬дом Пастернак выступал как соучастник заговора, якобы возглавляемого Мейерхольдом, и его имя фигурировало в допросах и донесениях. Ряж¬ский вспоминал, что присутствовал на заключительном заседании этого процесса и видел замученного пытками и допросами Мейерхольда и тогда же решил, что когда-нибудь