неполным. Сообщите, дошло ли пись¬мо. Есть ли у Вас Фауст в моем переводе? Мне хочется что-нибудь подарить Вам.
Впервые: Собр. соч. Т. 5. — Местонахождение автографа неизвес¬тно.
1 Художница Паула Модерзон — подруга Клары Рильке.
2 Имеются в виду «Записки Мальте Лауридса Бригге» (1910) Рильке, романы Е.-П. Якобсена «Нильс Люне» (1880) и «Мария Груббе» (1876), роман Г. Келлера «Зеленый Генрих» (1855).
1347. Н. ТАБИДЗЕ
10 дек. 1955
Дорогая Нина, любимый друг мой!
Ах как часто мне недостает Вас, как надо мне, чтобы Вы были рядом в важнейшие минуты жизни. Оставаясь без Вас, я в этих случаях перебираю в мыслях длинные тихие разговоры с Богом или с самим собою. А то я разговаривал бы с живою, с Вами.
Я сделал много свинства Вам, с сентября ввел Вас в заблуж¬дение насчет денег, пообещав их и до сих пор не послав ни копей¬ки, до сих пор не трогал Тициановых стихов1 и не ответил на Ваши последние письма. И я не прошу прощения у Вас, я знаю, Вы оп¬равдаете меня.
Не могу сказать, сколько труда я положил на постепенную, медленную отделку второй книги романа. Когда летом я сказал, что кончил его, и описывал Вам его конец, дело, собственно, шло только о грубой записи содержания, еще не приведенного в окон¬чательную художественную форму. В глубине души я и не надеял¬ся, что буду в силах подвергнуть новой переработке это необозри¬мое множество страниц (450 машинописных), уже стоивших мне столько времени, труда и души.
И вот это незаметно произошло само собой в течение пос¬ледних двух-трех месяцев, особенно благодаря одной знакомой, М. К. Баранович, которая, несмотря на мое запрещение, перепе¬чатала рукопись на машинке и этим наполовину облегчила мне возню с ней. А я так мало, повторяю, надеялся на осуществимость этой вторичной переработки, что летом меня томил и интересо¬вал вопрос, простят ли мне, во внимание к имени, к прошлому и, главное, к серьезности и глубине содержания, тяжеловесность, не¬ряшливость и растянутость изложения. И вот это сделано. Мне трудно в это поверить и я сам не знаю, как это случилось. Но еще, наверное, до средины января я еще буду очень занят доделкою пос¬ледних мелочей.
Вы не можете себе представить, что при этом достигнуто! Найдены и даны имена всему тому колдовству, которое мучило, вызывало недоумение и споры, ошеломляло и делало несчастны¬ми столько десятилетий. Все распутано, все названо, просто, про-зрачно, печально. Еще раз, освеженно, по-новому, даны опреде¬ления самому дорогому и важному, земле и небу, большому горя¬чему чувству, духу творчества, жизни и смерти.
Я мог бы быть счастлив, в самом узком моем кругу все очень хорошо и действительно, даже и в грусти я бываю полон ликова¬ния, пока остаюсь в относительном одиночестве.
Но сейчас так много кругом поводов и желаний нарушить его, вовлечь меня в общую деятельность! И тогда для меня на¬чинаются несчастия. Так мало общего между мною и людьми, которые чтут или любят меня и считают меня своим то по общ¬ности времени, то по общему призванию, то еще по чему-ни¬будь!
Так я хочу совсем другого, чем они и безмерно большего, так мало хотят они, так не умеют сильно и много хотеть. И каждый раз при столкновении с ними я начинаю чувствовать себя небла¬годарным, отступником, предателем, плохим братом, плохим дру¬гом, плохим товарищем. О как бы я хотел сохранить замкнутость, чтобы мне ни о чем этом не напоминали!
Не бойтесь Нина, что я так запаздываю. Дела и без меня все¬гда затягиваются, а потом я все быстро наверстаю. Зато все свое сердце, всю душу я вложу в эту небольшую дань памяти Тициана, Вы увидите2.
Я мог бы Вам писать без конца, так много хотел бы Вам ска¬зать, о стольком посоветоваться. Недавно на минуту зашел в Гос¬литиздат после полугодового отсутствия и увидал, что если бы я вечно толкался там, как все, я был бы миллионером, столько вся¬ких дел там делается, к которым я имею отношение по Шекспиру или по Гете или еще по чему-нибудь. Но тогда бы я и моя жизнь были бы совсем другими. И мне надо терять, оставаться в неведе¬нии и все прозевывать, пока что-нибудь не сделается само собой, без напоминания.
Сегодня суббота, 10-го, а завтра, 11-го, в воскресение мы ждем <Чиковани и Леонидзе>*.
Впервые: «Литературное обозрение», 1988, № 5. — Автограф (ГМГЛ, № 2482).
1 Для посмертного издания Тициана Табидзе Пастернак взялся пере¬вести несколько его стихотворений.
2 В 1956 г. были опубликованы 7 новых переводов Пастернака из Та¬бидзе: 5 — в «Новом мире», № 7; 2 — в «Дружбе народов», № 8.
* Конец письма не сохранился.
1348. Н. ТАБИДЗЕ
11 дек. 1955 Дорогая Нина!
Я запечатал готовое письмо к Вам вчера, хотя его еще не ото¬слал. Несмотря на мороз, Чиковани и Леонидзе были сегодня у нас. Они Вам об этом расскажут.
Гогла напомнил, что 15-го годовщина мученической кончи¬ны Тициана1, просил написать Вам.
Друг мой Нина, что я могу еще сказать сверх того, что я ска¬зал всеми долгими годами своего горького отчуждения от всех или большинства. Это повернуло меня спиной к людям вроде Тихо¬нова или ничтожествам и советским Молчалиным вроде Гольцева. Как бедный Паоло еще спорил со мной, упрекал меня, как можно идти против всего народа, как еще недавно та же Фатьма2 почти тем же самым укоряла меня!
О, как давно почувствовал я сказочную фантастическую ложь и подлость всего, и гигантскую, неслыханную, в душе и голове не умещающуюся преступность!
Но все это к делу не относится. Нужно как-то так выплакать эту боль, чтобы, если возможно, принести Вам облегчение и ути¬шить упрек и жалобу этой тени, удовлетворить ее беззвучное напоминание, ее справедливый иск.
Все это не делается в письме, все это, может быть, когда-нибудь сделается.
Когда в редкие, почти не существующие моменты я допус¬кал, что Тициан жив и вернется, я всегда ждал, что с его возвратом начнется новая жизнь для меня, новая форма личной радости и счастья.
Оказалось в этом нам так страшно отказано. Все остается по-старому. Тем осмотрительнее внутри своей совести, тем прямее и непримиримее надо быть нам, наученным таким страшным уро¬ком. Я говорю о нас самих, а не о воздаянии кому-то другому. Дру¬гие никогда не интересовали меня. Обнимаю Вас.
Ваш Б.
Впервые: Материалы ГМГЛ. — Автограф (ГМГЛ, № 2482).
1 Годовщина расстрела Тициана Табидзе.
2 Фатьма Твалтвадзе.
1349. Г. А. ДАЙЛИС
11 дек. 1955 Дорогая Ета!
Нельзя оставить Вас без ответа, как я ни занят. Очень рад был узнать, что Вы живы, и все подробности о Вас.
Сестры живы, в Оксфорде, где, как Вам по-видимому извест¬но, умерли в 1939 г. мама и в 1945 г. папа. У них, в особенности у Лиды, большие знакомства в художественном и университетском мире. Всякий раз, приезжает ли оттуда театр, или какие-нибудь ака¬демики-историки, или еще кто-нибудь, они поручают этим приез-жим, чтобы они со мной повидались, но я из предосторожности уклоняюсь от этих встреч и не переписываюсь с ними. Неинтерес¬но делиться одною сотою из того, чем живешь, что знаешь и что носишь в себе, а сказать все или самое главное нет возможности.
Я нисколько не изменился с тех пор, которые Вы вспоми¬наете в письме. Удивительно, как я еще цел и как земля меня носит, так много я себе позволяю, как никто. Немного Вы знаете или можете знать обо мне по журналам, если все мои силы на¬правлены к тому, чтобы быть от этого мира насколько возможно подальше.
Я и Вам, как сестрам, не могу ничего рассказать!
Впервые: Борис Пастернак. Доктор Живаго. Избранные письма. — Автограф (собр. М. С. Пойзнера).
Генриетта Абрамовна Дайлис — врач, дочь А. Герстена, двоюродного дяди Б. Пастернака.
1350. Е. А. ЛОПЫРЕВОЙ
12 декабря 1955, Переделкино
12 дек. 1955
Глубокоуважаемая Елена Александровна!
До сих пор не освободился, но статью Вашу прочел с прежним, сразу сказавшимся ощущением1. Мы не знакомы, но в самых ум¬ных, естественнее всего вылившихся, не замедленных побочною, излишнею обстоятельностью местах — чувство, будто видишь ав¬тора, будто бы Вы передо мною в комнате.
Очень хорошо о песне, как свидетельстве духовного пре¬восходства над судьбою и задатке освобождения (конец стр. 15 и начало 16)2 и о легкости вхождения народно-лирических отрыв¬ков в роман и драму (верхняя половина стр. 29)3. Из разборов от-дельных текстов лучше всего толкование белой олени на стр. 364. Скажите, есть ли у Вас полный двухчастный Фауст в моем перево¬де, мне бы чем-нибудь хотелось отдарить Вас в ответ. Если есть, я придумаю что-нибудь другое, хотя своих книг у меня совсем не осталось и я противник их переиздания.
Все, о чем я бегло упомянул в выражении своей первой бла¬годарности Вам, касается моего романа в прозе. Этот разговор от¬кладывается, это «долга песня».
Ваш Б. Пастернак
Впервые. — Автограф (собр. М. Н. Виролайнен).
1 Речь идет о предисловии Е. А. Лопыревой к сб. «Лирические на¬родные песни» (Л., 1955). Пастернак всегда живо интересовался русским фольклором, — об «обманчивом спокойствии» русской песни он писал в «Докторе Живаго», характеризуя ее как «попытку словами остановить время».
2 Имеются в виду следующие слова: «В народной лирике певец са¬мим складом песни проявлял духовное превосходство над трудным и бед¬ственным положением, в которое ставила его жизнь. Самые песни, самое их существование являются ярким свидетельством того, что бесправие и угнетение не принимаются народом как нечто неизбежное и вечное» (С. 15-16).
3 См.: «Песня так легко и естественно входит в роман, в драму, в опе¬ру оттого, что уже в самой себе содержит повествовательные и драмати¬ческие элементы» (С. 29).
4 См.: «История прекрасного оленя полней разработана в другой пес¬не, принявшей эпические черты и уже не имеющей отношения к свадеб¬ному обряду. В этой песне («Из-за лесу было, лесу темного») перед нами раскрываются основания народной эстетики» (С. 35-36).
1351. М. Г. ВАТАГИНУ
15 декабря 1955, Переделкино
15 дек. 1955
Милый Марк Григорьевич. (Отчество Ваше восстанавливаю по догадке из инициала, извините, если ошибся). Я все время очень занят, совсем не так, гораздо больше, чем себе представ¬ляют. Сын был прав, что отсоветовал Вам заходить ко мне, он не прав был, что согласился взять на просмотр стихи. Когда мои читатели и почитатели обращаются ко мне с просьбами, подоб¬ными Вашей, я с сожалением или раздражением устанавливаю, что, значит, они в недостаточной степени читатели и почита¬тели мои, потому что не поняли во мне главного: что я «стихов вообще» не люблю, в поэзии, как ее принято понимать, не раз¬бираюсь, что я не судья, не ценитель в этой области. Я бы не мог сказать, как Маяковский, — побольше поэтов и разных1, мне это совершенно не нужно. В согласии с моим пониманием этой стороны
