что-нибудь другое, далекое, недоступное, мыслен¬ное с таким сходством с подлинно бывшим или подлинно суще¬ствующим, не понижая, не опошляя, не разводя водою его доку¬ментальное™ и первичности — это большой Божий дар, родствен¬ный художественному, это свидетельство душевной красоты и силы, это редкость, которой нельзя не радоваться и которою нельзя не любоваться.
Я всегда любил Вас именно так, как это хорошо и нужно (и как Вы, может быть, этого хотите), я обладал способностью вос¬принимать и хранить в памяти Вашу чистоту и одаренность, как вода и зеркало отвечают предметам их верными отражениями. Называя Вашу чистоту, я имею в виду высшую ценность живого существования, — Вашу предельную существенность и освобож¬денность от всего лишнего, второстепенного, праздного, Вашу деятельную, движущуюся всегда вдаль, направленную всегда к плодотворности и к добру устремленную природу.
Смею ли я судить, так ли Вы живете, как Вам надо? Может быть, я слеп и постоянное свое впечатление от Вас принимаю за Вашу действительную жизнь, но мне кажется, что Ваша жизнь, несмотря на трудность одиночества не только завидно правильна, но на удивление светла, счастлива и удачна.
Вот чего Вы не знаете обо мне. Наверное всех обманывает моя беззаботность и способность к спокойствию даже в страдании. Я себя совершенно не знаю, такое чрезмерное значение имеет власть моей души надо мной и над всем, что со мной происходит. Я никогда не знаю, кем или чем я буду в следующую минуту, по¬тому что не знаю, что она вздумает выкинуть, куда меня вознесет или как меня унизит. То есть, я совсем не то, чем кажусь, и неко¬торых, очень немногих, от неизбежного разочарования спасает только их бесконечная доброта и снисходительность.
С Вами, Катя, очень хотят познакомиться подвижница и ве¬ликий друг мой О. В. Ивинская и ее дочь Ирина. Их адрес: Пота¬повский переулок (на Покровке) д. 9/11 кв. 18.
По вторникам я почти не сижу дома, а всегда в бегах по де¬лам2. Я немного подожду Вас, а когда уйду, пусть этот конверт, который передаст Вам Мария Эдуардовна, будет заменой того, что я сказал бы Вам, но не заменит мне Вас и лицезрения Вас.
Я, конечно, люблю Вас, Катя, остановившись в нескольких шагах от черты, за которой начинаются судьбы, совместности, соучастия в жизни, вещи счастливые и роковые. Я рад, что мы не связали друг друга ничем таким, что никогда не свяжет Вас, и что мы свободны. Целую Вас. Спасибо за все, что Вы сказали о романе.
Вы раз или два упоминаете, что просили молиться за своих близких и за меня. Вдвойне благодарю Вас, и за отнесение к род¬ным, и за молитвы. Их благотворным током и существованием добрых Ваших мыслей, наряду с другими благими силами я, на¬верное, так необъяснимо счастлив, так безмерно глубоко и разно¬образно и в столь многих отношениях, как счастливы, конечно, и Вы. Я не поверил бы противному, как не мог бы, зная Вас, пове¬рить, что Вы недостаточно хороши собой, душевно богаты и ода¬рены. А счастье и одаренность — одно и то же3.
Впервые. — Автограф.
1 Обстоятельства первого знакомства Крашенинниковой с Пастер¬наком в августе 1941 г. описаны в ее воспоминаниях «Крупицы о Пастер¬наке». Она рассказывала, что узнала от Б. Садовского, ютившегося в сы¬ром подвале в Новодевичьем монастыре, о котором она с подругами забо¬тились, в каком плохом положении находится Цветаева, и они захотели встретиться с нею. Они пошли к Пастернаку за ее адресом, но Цветаева как раз в эти дни уехала в эвакуацию. Знакомство с Пастернаком продол¬жилось. Его очень заинтересовала статья Б. Крашенинниковой о фило¬софских идеях Н. Ф. Федорова. Они часто виделись в это время, до его отъезда в Чистополь, накануне которого он оставил им папку с письмами Цветаевой («Новый мир», 1997, № 1).
2 Пастернак приезжал в Москву по делам каждую неделю по вторникам.
3 Почувствовав, что на исповедальное письмо Крашенинниковой он ответил слишком сухо, Пастернак на следующий день писал ей с извине¬ниями: «17 авг. 1956. Дорогая Катя! Простите, если письмо мое близоруко или бездушно. В этом виновата не только моя ограниченность, но и род, качество моего недосуга. Дело в том, что я никогда не сознаю его в виде помехи или занятия, чему-то препятствующего, так как все эти неотлож¬ные обязанности и поделки лежат в области искусства, то они кажутся жизнью, свободой и отдыхом, и я никогда не замечаю, что я недостаточно внимателен и слишком тороплив. Наверное, в таком затормошенном со¬стоянии я и написал Вам и продолжаю писать. Главным остается вот что. Вы снова заставили меня подивиться редкой слитности Вашего ума и души, их глубине и благородной силе».
1385. А. Ю. КРИВИЦКОМУ
16 августа 1956, Переделкино
16 авг. 1956
Дорогой Александр Юрьевич!
Спасибо Вам за доброе отношение, знаки которого до меня доходят. Я согласен со всеми Вашими купюрами1 (но мне надо будет посмотреть в корректуре, не нарушена ли ими последо¬вательность и связь) со всеми, кроме одной, в отрывке 10-м гла¬вы «Перед первой мировою войною» на стр. 55 машинописи. Восстановите или, лучше сказать, оставьте нетронутым весь этот десятый раздел. Здесь внимание обращено на очень важную чер¬ту ранней поэтики Маяковского, для него даже более типичес¬кую, чем для Есенина. Он тут обыгрывает ход и текст обряда освящения св. даров не только вольно или на взгляд догмати¬ки, кощунственно (в личную сферу реально текущей жизни пе¬реносит эти представления всякое сектантство), но заимствует у привычного понятия таинства сопутствующую ему торже¬ственную темноту и внушительность2. Вспомните, как действо¬вали элементы этого рода в исполнении самого Маяковского, как легкой примесью распева в общем потоке чтения он без от¬тенка издевательства оттенял откуда вмонтированы подобные куски. Оставьте, прошу Вас, эту страницу на моей совести и ответственности, как, в конце концов, и весь почти текст, так непопадающий в установившийся общий тон. В Гослитиздат-ской книжке сокращают гораздо меньше, и это место, с неко¬торыми другими, оставлено3.
Привет и благодарность также дорогой Софье Григорьевне. Я не видел еще ее записки ко мне, но знаю ее содержание. Спаси¬бо Вам обоим.
Ваш Б. Пастернак
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 3126, on. 1, ед. хр. 295). А. Ю. Кривицкий — зам. главного редактора «Нового мира».
1 Речь идет о публикации очерка «Люди и положения» в «Новом мире».
2 В отрывке отмечены параллели стихов Маяковского с литургичес¬кими текстами, «церковные распевы» которых, по словам Пастернака, были ему «дороги в их буквальности, как отрывки живого быта» и «под¬сказывали Маяковскому пародическое построение его поэм».
3 Автобиографический очерк писался как предисловие к стихотвор¬ному сб., готовившемуся в Гослитиздате, где он тоже подвергался редак¬ционным сокращениям, но не был издан ни тут, ни там.
1386. А.-М. РИПЕЛЛИНО
17 августа 1956, Переделкино
17 авг. 1956
Дорогой мой Рипеллино!
Сердечное спасибо Вам за письмо, за фотографию, за все, за все. Страшно рад буду, если Вы приедете в Москву и я Вас увижу1.
Но еще раньше, как это ни трудно выразить в двух словах, вот Вам несколько моих соображений о времени и о поэзии.
Поэзия никогда не начинала собою, не определяла состоя¬ния умов, настроений и взглядов какого-нибудь нового века или оформившегося и наставшего периода, но наоборот, служила вы¬ражением этих взглядов после того, как их складывали достиже-ния наук, публицистика, художественная проза, новый круг госу¬дарственных стремлений и интересов. Сначала дом должен быть выстроен из кирпичей, а потом стены квартир окрашивают из¬нутри или оклеивают обоями, увешивают картинами, обставля¬ют, обживают. Дом в данном случае — попытки новой философии, теоретическая мысль, новые романы, а жизнь въезжающих в дом жильцов — новая поэзия времени.
Я в невыгодно одиноком положении сейчас не только по от¬ношению к моим товарищам тут в России, но и у Вас на западе и, может быть, лично к Вам.
Все продолжают смотреть на жизнь прежними глазами, оста¬ются верными прежним привычным именам и понятиям. А меж¬ду тем огромный вековой круг забот и замыслов, огромный цикл тем и идей закончился, высказал себя весь до конца, огромный ход мысли, зародившейся в пятидесятых годах прошлого века, доведен до последних своих выводов и приложений и, незримо, необнародованно, и не нуждаясь ни в каких внешних подтверж¬дениях, началось новое, не только у нас, но во всем мире.
Я не пророк, я в общественном смысле невежествен и ничего об этом новом не могу сказать с точки зрения его житейских форм. Но вот Вам несколько догадок о его будущем искусстве.
Если развитие импрессионизма, сюрреализма и т. д. и т. д. связывали со все увеличивавшимися скоростями средств пере¬движения, авиацией, радио, телевидением и т. д., то я предчув¬ствую, — такой, нарушающий всякую непрерывность скачок ци-вилизации, как переход от старых видов энергии к внутриатом¬ной, в ее будущем повседневном применении, приведет в куль¬туре духа к совершенно обратным результатам. Мне кажется, наоборот, искусство будет избавлено от мелко дергающейся нервности последних периодов и снова выйдет на временно по¬кинутую дорогу больших вековых тем, дожидающихся продол¬жения, искусство, открывающее новые небеса для новых земных потребностей, искусство, мастерски и органически приходящее со своим новым содержанием как с большой военною или гор-ною добычей.
И мне больно, когда Вы, или Ло Гатто, или Федецкий, или кто бы ни было другой (и таких немало), слишком милостиво го¬ворите мне о моих стихах или о моем прошлом значении (как буд¬то оно продолжается), и затем в том же тоне что-нибудь роняете о моем романе, тогда как этот роман и это прошлое — вещи несоиз¬меримые и он не только во сто раз важнее всего, что я до сих пор делал, но говорить можно только о нем, потому что он также на¬рушает непрерывность, как скачок от пара к внутриатомной энер¬гии, и между тем, как моя и вместе со мною вся современная по-эзия, все уменьшаясь, осталась вдали на берегу, от которого мы отплыли, роман, пусть и плохой и слабый, но единственный про¬блеск берега, к которому мы плывем.
Не пишите, пожалуйста, Фельтринелли2. Раз Вы знакомы с Федецким, обратитесь со своею просьбой к нему. К сожалению у меня нет его адреса, а то бы я сам написал ему об этом. Попро¬сите его, чтобы он каким-нибудь образом доставил Вам руко¬пись, экземпляр полного текста есть у него3. Меня меньше огор¬чило бы полное непонимание и отрицание всей моей деятель¬ности, чем его ослепленность доводами предосторожности, его забота о моем благополучии и его полная слепота насчет того, что у него залеживается на полке без всякой для кого бы то ни было пользы.
Извините, что отвечаю Вам наспех, не перечитывая напи¬санного второпях и не приводя сказанного в больший порядок и ясность. Вы сами писатель и понимаете,
