просил их у него.

1 Публикация не состоялась.

2 Пастернак послал Гуляшки вместе с письмом машин, очерка «Люди и положения» через Божилова. О встрече с ним он договаривался через Иностранную комиссию Союза писателей: «Дорогая Зинаида Александ¬ровна! Вы мне переслали приглашение и анкету Европейского Общества Культуры из Венеции, но там упоминается также брошюра с их уставом, которая наверное придет отдельной бандеролью. Смотрите, чтобы она не затерялась и перешлите ее мне. Пусть Божилов и Чехмолатова не беспо¬коятся, мы обязательно повидаемся. Вероятно я приглашу его к себе в Переделкино к двум часам в пятницу, 30-го. Давайте и решим так. Я буду ждать его в этот день и час, и только может быть справлюсь накануне, не перерешил ли он. Ваш Б. Пастернак 27-Х1-56».

1403. В. С. БАЕВСКОМУ

12 ноября 1956, Переделкино

12 ноября 1956 г. Дорогой мой Баевский!

Я не знаю Вашего имени-отчества и потому простите мне та¬кой род обращения. Благодарю Вас за доброе отношение, благо¬дарю за очень лестную, хорошо, интересно написанную статью1.

Вы не поверите, Вам это покажется неправдоподобным, что зимуя на даче и почти не бывая в городе, я предоставляю обстоя¬тельствам самим складываться, как они хотят. Ни я, ни кто-ни¬будь вместо меня не явится в «Знамя». Судьба Вашего письма не¬известна и останется неизвестна мне.

Должен сказать Вам, что мое отношение к современности, мои убеждения везде известны. В согласии с ними ко мне отно¬сятся не только хорошо, но необъяснимо много прощают. Это я к тому, чтобы Вы не считали меня несправедливо обойденным, что¬бы Вы не полагали нужным и возможным защищать меня.

Допущение, будто наш порядок заведен навеки и это никогда не изменится, есть отрицание истории, насилие над духом более ощутимое, чем физическое порабощение. В такой внеисторичес-кой безвоздушное™ едва мыслимо прозябание и совсем невоз¬можно и не нужно искусство, которое творчески именно и зарож¬дается в сознании и в чувстве того, что все меняется, пока оно живо, и никогда не перестанет изменяться.

Я не скрываю своего отрицания того, что каждый день утвер¬ждается в газетах. При этих условиях то, что я остался цел, живу и искушаю Вас своею ересью, — едва оценимая, неизреченная ми¬лость. Напечатанные в «Знамени» стихи — часть тех новых, кото¬рые я написал в последнее время. Как-нибудь я пошлю их Вам2. Еще раз сердечное, сердечное Вам спасибо.

Желаю Вам счастья.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: В. С. Баевский. Б. Пастернак-лирик. Основы поэтической системы. Смоленск, 1993. — Автограф (собр. адресата).

Вадим Соломонович Баевский в то время был школьным учителем в шахтерском поселке Чистяково в Донбассе, теперь — профессор Смолен¬ского педагогического института. Навестил Пастернака в Переделкине 11 янв. 1959 г.; впоследствии написал в книге о своем разговоре с ним.

1 Статья была написана в виде письма в ред. журн. «Знамя» после пуб¬ликации стихов Пастернака (1956, № 9). Баевский 29 нояб. 1956 благода¬рил Пастернака за «теплое и серьезное письмо» и за помощь в опублико¬вании статьи. Рассказывал, как на уроках в 9-м классе сравнивает перево¬ды «Гамлета» Пастернака и Лозинского и собирается перевод Пастернака «Фауста» сравнить с переводом Холодковского.

2 Вскоре Баевский получил по почте машин, подборку «14 стихотво¬рений» (из книги «Когда разгуляется»).

1404. Л. Л. СЛЕЙТЕР и Ж. Л. ПАСТЕРНАК

23 ноября 1956, Переделкино

23 ноября 1956

Дорогие Лида и Жоня! Теперь будет все интереснее и инте¬реснее, и неизбежность смерти не имеет никакого значения. Вы обе страшно одаренные. Спасибо за ваши полные живой мысли, содержательные письма. Я не задерживаюсь на их частностях не потому что они не остановили моего внимания. Напротив, все тонкости у Лиды и Жонина характеристика слога, как рассказа, который вторично был бы пересказан по-другому (так именно и шла отделка вещи: я переходил от черновых вариантов к беловым не стилистически совершенствуя и переписывая их, а по памяти, часто не заглядывая в них, излагая суше и более сжато их содер¬жание) — да, так знаков вашей проницательности, рассеянных в письмах, я, конечно, не мог не отметить1. Но я не буду говорить о них особо, потому что половина того душевного, что я имею вам сказать, всегда — деловое, требующее своего времени и места, ко¬торого не остается на другое. Но перед тем, как перейти к этому, скажите, отчего ни слова я не слышу о Феде? Жив ли он и как его здоровье? Неужели он не знает, что его существование так же до¬рого мне, как ваше? Не может быть, чтобы я так ошибался: мне кажется, мое первое письмо я писал всем вам троим.

И еще два слова о вашем призыве к осторожности2. Но я бо¬юсь, что мои слова покажутся вам фразою, что вы примете их за рисовку. Может быть не всегда, но в тех случаях, когда издали идущие любовь и доверие создают человеку имя, он должен на них ответить, а то полученный им подарок становится кражей. Ограничиваться жизнью, огражденной от опасностей, нельзя не потому, что тогда она кажется серой и от нее не хлопаются в об¬морок девочки, а потому что это форма опыта слишком узкая, что в ее границах не узнаешь о жизни самого важного и суще¬ственного, того именно, что надо передать людям в ответ на их любовь.

Надо жить под постоянною тяжестью своей вины перед близ¬кими, жизнью, омраченной только этим видом страдания, в веч¬ном ужасе перед собою, своим обманом и двойственностью, и пе¬рекрывающей все радостью по поводу безмерных прав своих, ко¬торых не надо ни перед кем отстаивать и ни от кого получать, так они прирожденно особенны, так ни на что не похожи.

Хотя я об этом же напишу профессору Б<ерлину> для прак¬тики, по-английски, но знайте о моей просьбе и вы. Когда те¬перь у меня просят из-за рубежа что-нибудь для журналов, мне кажется, самое подходящее это то именно введение, которое вы читали. Его взял у меня Б. по доброй воле, мне казалось, у него было желание перевести очерк и где-нибудь поместить. Я много раз повторял, что это возможно и желательно. Но, может быть, у Б. или его друзей нет времени, или пропало желание, или они встретили какое-нибудь другое препятствие3. Тогда другое дело. Во всяком случае просьба следующая. В Москве была, искала знакомства со мной, но вследствие краткости пребывания (она быстро уехала) не добилась его одна издательница художествен¬ного журнала «Единорог» из Южной Америки. Письмо ее так горячо и порывисто, что мне хотелось бы послать ей этот очерк для журнала. Она не знает по-русски. Если готов или близится к завершению английский или французский перевод этого очерка (автобиографии), я попрошу Б. или Г<еоргия> М<ихайловича> переслать копию перевода ей по адресу: Senora Susana Soca, 824 San Jose. Montevideo. Uruguay. На худой конец перешлите ей и оригинал рукописи, если ее не переводят, — от вас дойдет вер¬нее. — Ну вот и все на этот раз. Не отрывайтесь от своих дел, мо¬жете долго не отвечать мне, да и нё на что отвечать. Шура здо¬ров, все там благополучно. Целую вас. Ваш Боря

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 Сестры, взволнованные чтением автобиографического очерка, пи¬сали о том, как бы ему радовался отец Л. О. Пастернак. В романе им боль¬ше всего понравились дневниковые записи Юры в Барыкине и стихи. Жозефина отмечала в стихах Живаго торжество духа над скованностью физической оболочки.

2 Письма сестер полны беспокойства за брата, просьб, чтобы он бе¬рег себя и не рисковал.

3 В письме 4 нояб. 1956 Пастернак объяснял сестре свою нужду в распространении очерка: «Я не знаю, как это тебе сказать, чтобы это не получило характер хвастовства, но за истекшие шесть месяцев оживив¬шегося общения остального мира с Союзом я получаю письма с разных концов света, откуда не жду. Кроме того, в четырех местах отдельные сборники мои в переводах задуманы в Югославии, в Венгрии, в Праге, в Риме. Я оттягивал их появление в ожидании напечатания автобиогра¬фической статьи и нового подбора стихов, давно обещанного, в одном из наших журналов (Новом Мире). Эти материалы чрезвычайно суще¬ственные для предположенных иностранных изданий, которые без них, основанные на давно надоевшем старье, лишились бы половины своего значения. Появление этих материалов в нашей печати легализовало бы их перепечатку. Но что ты поделаешь, если именно этот несчастный ин¬терес ко мне издалека оказывается провинностью, за которую меня надо наказывать задержкою и непечатанием этих, восторженно принятых шесть месяцев назад материалов. От вас бывали тут делегации. У неко¬торых являлась мысль, что очерк подошел бы для какого-нибудь журна¬ла вроде Encounter или какого-нибудь французского его подобия. Отче¬го это не осуществлено? Материал отвергнут как недостаточно любопыт¬ный? Появление этой прозы (очерка) или сокращенных выборок из нее у вас страшно облегчило бы судьбу названных начинаний, которые я нарочно задерживаю до ознакомления составителей с автобиографией» (там же. Кн. П. С. 259-260).

1405. И. БЕРЛИНУ

24 ноября 1956, Переделкино

24-XI-56

Дорогой друг и благоразумный защитник!

Это просто упражнение в английском, полное ошибок. Сест¬ра Лидия превозносит до небес Вашу осторожность по отноше¬нию ко мне. Печальная судьба и трогательная забота. Именно от¬сюда исходит скромная просьба к Вам в конце письма.

Но главная цель этого упражнения — еще и еще раз поблаго¬дарить Вас за великолепную писательницу. Благодаря г-же Вульф я совершенно овирджинился. Мне некогда было познакомиться с ее беллетристикой, я читаю ее статьи в «Чтении для всех».

И уже не в первый раз я замечаю. Когда говорят о ком-ни¬будь выдающемся в искустве, мы представляем себе оригиналь¬ность впервые услышанного имени, как чудо ненормальности и характер его исключительности как нечто недоступное никогда ничьему пониманию. Тогда как единственность гения (и я вновь проверил это на ее эссэ) состоит не в размерах его отклонения от обычного и всеобщего, но напротив: степень его гениальности — в его единственной и сказочной правильности.

Вульф очаровательна. Я восхищен сжатостью и стремитель¬ностью ее заметок, яркостью и существенностью ее взгляда. Это очень, очень близко мне.

Теперь, не отдали бы Вы полцарства, если бы заморская дама Вам написала: Вы были единственным человеком, которого я меч¬тала повидать в Москве. …Ваша поэзия так значительна для меня в то время, когда поэзия уже ничего не стоит в этом мире, когда она восхитительна… и т. д. и т. д.

Возьмите рукопись моего автобиографического предисловия (она лежит в Оксфорде без пользы для Вас) и пошлите: Senora Susana Soca, 824 San Jose. Montevideo. Uruguay1.

Прошу Вас, сделайте это.

Тысяча приветов Вашей милой очаровательной жене.

Впервые. — Автограф по-англ. (собр. А. Берлин).

1 Сусанна Сока—уругвайская поэтесса и издательница журн. «La Licorn», для которого просила у Пастернака новые материалы. О публикации автоби-ографического очерка