целого поколения (даже у людей с именем, чье положение, кажется, могло бы помочь им преодолеть свой омерзительный страх).

Готовятся два события, две радости, которые мне ничто не может испортить, даже легко предугадываемая желчность офи¬циального общества: это публикация сборника моих избран¬ных стихотворений и первое представление «Марии Стюарт» Шиллера в моем переводе в Художественном театре (МХАТ)3. Я Вам пошлю два экземпляра предполагаемой книги через Союз писателей и, если представится более верная и широкая возможность, еще столько, сколько понадобится Вам для раз¬дачи.

Жалею, что дал волю своей горечи по поводу наших ны¬нешних нравственных устоев. Теперь, пусть любовь к Вам и ко всем близким, наполнит то, что я скажу. Допустим, что нашей жизни угрожает атомный конец света. Тем более, — остающее¬ся нам время надо наполнить тем бессмертным, что доступно человеку. Жизнь каждого — божественная повесть, повесть о Боге, Божья повесть*. Чем она короче, тем более она должна напитаться одухотворением, разумом и всепобеждающей радо¬стью.

Прощайте, прощайте, дорогой друг, простите мне, по боль¬шей части невразумительное, письмо.

Ваш Борис Пастернак

Впервые: Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956-1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).

1 Ошибка автора, надо: Мариусовна.

2 Элен Пельтье послала Пастернаку свою статью «Записки о путеше¬ствии в СССР» («Esprit», 1956, № 12). «Она вылилась единым порывом, потому что я была потрясена страшным кошмаром Будапешта», — объяс¬няла она в письме.

3 Пастернаку не пришлось испытать ожидаемых «радостей»: книга не была издана, на премьеру «Марии Стюарт» он не попал из-за страшной боли в колене, с которой был срочно госпитализирован.

«Божья повесть» написано по-русски.

1424. Л. А. ЕЛЬНИЦКОМУ

9 марта 1957, Переделкино

9 марта 1957

Л. А. Ельницкому

Прочитал до «Коломенского». Может быть дальше скрыты перлы — они останутся мне неизвестны. Дальше не могу1. Я не для того родился. Я занят.

Очень нехорошо, что Вы не пожалели моего времени, что с такой смелой непринужденностью решили меня со всем этим (в таком страшном количестве) познакомить. Это удивляет больше всего и не принесет Вам ничего приятного. И еще две рублевых марки приложили, так сказать обязав ответом на всю эту сумму. А человеку ни до марок Ваших, ни до стихов.

То-то и горе, что это не бездарно. Почти везде свидетельства тонкости, хорошие мысли, меткие наблюдения, подходящий под¬бор образов, случаи живого, естественно родившегося ритма, сжа¬тые, обнимающие очень сложные вопросы, определения. («Мы видим жизнь в минуты потрясенья», «Я все не верю, что война / Уже судьбой не управляет». Перевод из Верлена, Цыгане, Все что-то бьется в глубине. И тучи выровнявши фронт, Мой милый Гам¬лет, мы с тобой. Еще не вывезены вещи, Сентимонтия, Платони-ада, Озеро в темной каемке сосны и пр. и пр.).

Но нигде во имя удачи не принесено в жертву все неудачное (самоуслаждение любительства, отличающее его от непримири¬мости творчества), — и все скупо рассеянные находки и крупицы истины и все благие помыслы утоплены в море интеллигентского красноречивого праздномыслия.

Это мир совершенно мне чуждый, чтобы не сказать враж¬дебный. Что такое искусство, спросим по Толстому2. Это вот что. Это сила, расставляющая вехи в истории, по три, по четы¬ре вешки в столетие. Да, но их надо воткнуть на самом деле, они должны устоять, удержаться, такие одинокие и редкие на таком большом протяжении! Для этого что-то требуется, это не так просто.

Либо не надо браться за стихописание, либо надо писать стихи остающиеся, побеждающие, обозначающие путь законо¬мерности, более железной, чем существование и смена госу¬дарств!

А какой-то, довольно многочисленный городской слой вооб¬ражает, что начитанность, владение хорошим терминологическим словарем, понимание живописи, посещение концертов уже что-то значит. Между тем не концерты надо посещать, а оставлять де¬вятые симфонии, не стихи писать, а быть Блоком.

Бездеятельная, бездетная духовность неизвестно что и не ду¬ховность вовсе. Рифма должна быть рифмой и сила не должна смешиваться с бессилием.

Б. Пастернак

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, без шифра). Письмо осталось в бумагах О. Ивинской и не было отослано адресату, о котором не удалось ничего узнать.

1 Ответ на присылку стихов.

2 Название трактата Л. Толстого: «Что такое искусство» (1897—1898).

1425. О. В. ИВИНСКОЙ

2 апреля 1957, Кремлевская больница

Дорогая Олюша, я не могу найти положения в постели, в ко¬тором без боли мог бы написать тебе. Я тебя непременно вызову, мне это надо, но когда лучше узнаю всех здесь. Мой лечащий врач Валентина Николаевна Быстрова, я ей расскажу о тебе и попрошу позвонить тебе. Буду действовать через нее, чтобы тебя вызвали. Мне сегодня перестало казаться, что это радикулит. Это либо ка¬кая-то бурно во все стороны разрастающаяся и их захватывающая опухоль, либо опухоль того участка спинного мозга, который уп¬равляет действием нижних конечностей и того, что рядом. Меня не пугает эта мысль, страшно, что конец придет через такие пыт¬ки, которые будут замедлять лечением. Я вызову тебя. Мне надо будет посмотреть на тебя в последний раз, благословить тебя на эту долгую жизнь во мне и без меня, на примирение со всеми, на заботу о них. Целую тебя.

Ночь с 1-го на 2-ое апр<еля>.

Но спасибо тебе за все бесконечное! Спасибо. Спасибо. Спа¬сибо.

Впервые: Ивинская. В плену времени. — Автограф (собр. И. И. Еме¬льяновой). Факсимиле: Каталог Кристи. С. 49.

Записки № 1425-1428 написаны карандашом в больнице, куда Пастернак попал со страшными болями в колене. Датируются по содер¬жанию.

1426. Н. ТАБИДЗЕ и О. В. ИВИНСКОЙ

3—4 апреля 1957, Кремлевская больница

Дорогие Нина и Олюша! Я страдаю физически неизъяснимо (нога, колено, поясница и все вместе), не сплю. Молите Бога о ско¬рой смерти для меня, об избавлении от этой пытки, равной кото¬рой я никогда не знал. Спасибо, Ниночка, что Вы пришли, спасибо за письмо, спасибо, что Вы часть жизни моей, что Вы привели Олеч¬ку. Олюша, ангел мой, ну что делать? Ты видишь, прелесть моя, мне надо умереть, чтобы не помешаться от боли. Может быть потом, впоследствии, можно будет сделать так, как ты пишешь, и вызвать тебя к себе, но едва ли, это не такая больница. Пока еще меня и не начали толком лечить. Живи и веди мои дела за меня совсем сво-бодно, находи в этом поддержку и утешение. Целую тебя и плачу без конца. За что это мне? Такое немыслимое, все обостряющееся физическое страдание. Христос с вами, золотые вы мои. Какая прав¬да и радость в том, что вы пришли обе!!

Может быть потом и будет так, как ты говоришь, но не скоро.

Целую вас обеих.

Впервые: Ивинская. В плену времени. — Автограф (собр. И. И. Еме¬льяновой). На конверте: «Ольге Всеволодовне Ивинской, которая придет за письмом». Факсимиле: Каталог Кристи. С. 50.

1427. О. В. ИВИНСКОЙ

6 апреля 1957, Кремлевская больница

6 апр.

Лялюша дорогая, опять я тебе не скажу ничего утешительного. Вчерашнее улучшение, достигнутое Блохиным1, в течение ночи пошло насмарку и все опять по-прежнему. Ночь была кошмарная. Я не сомкнул глаз ни на минуту, извивался червем и не мог найти положения хоть сколько-нибудь терпимого. Нельзя, конечно, так. Мы вели себя как испорченные дети, я — идиот и негодяй, каким нет равного. Вот и заслуженная расплата. Прости меня, но что ска¬зать мне. Боль в ноге, слабость, тошнота. Ты все-таки не представ¬ляешь, как мне плохо (не в смысле опасности, а страданья). Если мне во вторник будет лучше, я вызову тебя2, но в таком сегодняш¬нем состоянии мне жизнь не мила, свет не мил и это немыслимо. Целую тебя. Не сердись на меня. Спасибо Ирочке3 за письмо.

Впервые: Ивинская. В плену времени. — Автограф (собр. И. И. Еме¬льяновой).

1 Николай Николаевич Блохин — хирург-онколог.

2 Вторник — 9 апреля.

3 Ирина Ивановна Емельянова — дочь О. Ивинской.

1428. О. В. ИВИНСКОЙ

7—8 апреля 1957, Кремлевская больница

Олюша, лечение становится все сложнее и трудней. У меня не остается сил на устранение твоих беспокойств, на успокоение тебя. Ты видела, как радовался я тебе. Но не на этой неделе. Мо¬жет быть к ее концу, или после воскресенья 14-го. Ночи совер¬шенно немыслимые. Многое портит наивность Жени, во все вме¬шивающегося.. . >

Целую тебя и прошу успокоиться, я вызову тебя, когда будет можно. Сумасшедшие боли ночью и неоткуда почерпнуть жела¬ние жить. Целую. Прости. Не могу.

Впервые: Ивинская. В плену времени. — Автограф (собр. И. И. Еме¬льяновой). Купюры публикатора. Факсимиле 1-й страницы: Каталог Кри¬сти. С. 52.

Вероятно, свидание состоялось в тот же день или следующий, о чем свидетельствует записка: «Лялюша, вечером вчера было тихо, хорошо, я даже немножко полежал на спине. А ночь была ужасная, и так всегда, каждый раз к сумеркам и потом до рассвета. Объясни маме и всем: я не боюсь уме¬реть, а страстно этого хочу, и поскорее. Все более и более ухудшается и ос¬ложняется все: мертвеют все жизненные отправления, кроме двух: способ¬ности мучиться и способности не спать. И не нахожу себе места, где бы от¬дышаться. Этих мук не представляешь себе даже и ты. Успокойся. Не ходи сюда. Я опять вызову тебя неожиданно. Когда, не знаю. Целую. Ты ведь вчера видела! Без сил от мук» (там же. С. 394). Факсимиле: Каталог Кристи. С. 51.

1429. А. И. ПУЗИКОВУ

16 апреля 1957, Кремлевская больница

16. IV. 57

Дорогой Александр Иванович!

Сердечно благодарю Вас за деньги, устроенные по Марии Стюарт, за поклоны, за память, за участие. Не сердитесь, если узнаете, что прорва или дыра этою последнею выплатой еще не заткнута. Как только будет возможно, устройте, пожалуйста, пере¬вод крупной суммы на сберкнижку по ожидающейся книге стихов (однотомнику), или по Фаусту, или, как думает 0<льга> В<сево-лодовна>, но как мне представляется неосуществимым, по роману (но ведь и он, и все вокруг него одна фантасмагория!)

Целую Вас, друг мой и благодетель, и благодарю за все, за все! Мучусь несказанно, особенно ночами, и не вижу и не знаю, когда это кончится.

Всем в Гослитиздате сердечный, действительно сердечный привет Ведь это вторая семья моя (или третья?), я от боли счет потерял.

Ваш Б. Я.

Впервые: Ново-Басманная, 19. М., 1990. — Автограф (собр. Т. А. Пу-зиковой).

1430. С. Д’АНДЖЕЛО

16 апреля 1957, Кремлевская больница

16 апреля 1957 Дорогой Д’Анджело!

Как жаль, что мы с Вами не встретились, пока я был здоров! Теперь я надолго залег в Кремлевскую больницу со страшными болями в правой ноге и не представляю себе сейчас, когда и как я выздоровею.

Телеграмма о задержании выпуска романа по-итальянски до 1 сентября 1957 года была послана Фельтринелли из Гослитиздата с моего ведома1. Срок его выпуска к 1-му сентября 1957 года был, при отправке телеграммы, мне действительно обещан.

Что касается просьбы об отступлении итальянского перевода от первоначального русского текста рукописи, с которой делается перевод, я никогда Фельтринелли не просил ни о чем подобном и