приятельница, с которой говорил тут Конст. Лордкипа-нидзе6, дала ему эти переводы в старой, необработанной форме, далекой от их нынешнего окончательного вида. Сделайте одол¬жение, размножьте прилагаемые переводы на машинке и раздай¬те тем заинтересованным в них, которые Вам наверное известны и к которым они попали в неготовом виде.
Я не помню ни о каком посвящении Яшвили, о котором го¬ворил Вам Чиковани. По всей вероятности это ошибка.
В Вашем списке моих переводов числится также стихотворе¬ние Машашвили «Морской орел». Не ошибка ли и это? Мне ка¬жется, я никогда Машашвили не переводил. Пришлите мне, по¬жалуйста, перевод этого стихотворения. Наверное, это не мой и тут какая-то путаница7.
Наверное теперь, когда состав издания вполне выяснился, можно будет заключить договор на него. В свой наезд в Грузию жена уже получила у Вас под книгу 3000 р. Можно ли будет ос¬тальные платежи производить не по почте, а переводами на мою сберкнижку, данные о которой я прилагаю, или это неудобно. Я та¬кие перечисления предпочел бы почтовым переводам8.
Еще раз большое спасибо Вам от всего сердца. Извините, что так задержал Вас ответом — я четыре месяца был тяжело болен и у меня накопилось множество неотвеченных писем и всяких дел.
Крепко жму Вашу руку.
Благодарю Вас за тщательность в сличении изданий разного времени, по пункту 6-му Вашего письма (о переводах Змеееда, Церетели и пр.). Конечно, надо держаться последних, исправлен¬ных мною.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 3100, on. 1, ед. хр. 150).
1 У Бебутова сохранился автограф первонач. редакции стих. «Когда мы по Кавказу лазаем…», который Пастернак передал ему 15 окт. 1931 г. и по которому стих, было опубликовано в журн. «Темпы» (1931, № 10).
2 Имеются в виду отброшенные из окончательного текста строки: «Откос уносит эту странность / За двухтысячелетний Мцхет, / Где Лер¬монтов уже не Янус / И больше черт безликих нет».
3 Речь идет о стих. «Чернее вечера…» (цикл «Из летних записок», 1936), третья строфа которого: «Он — повесть ближних сел. / Поди, что хочешь, вызнай. / Он кнут ременный сплел / Из лиц, имен и жизней».
4 Далее Пастернак приводит строфы 2, 19, 60, 66-69 в новой редак¬ции, написанной им для сб., готовившегося в Гослитиздате. Бебутов при¬нял эти варианты, и они вошли в книгу «Стихи о Грузии. Грузинские по¬эты: избранные переводы». Тбилиси, «Заря Востока», 1958.
5 Переводы стих. П. Яшвили «Вступление в поэму» и «Малтаква»; С. Чиковани — «Майский дождь», «Табак», «В тени платанов», «Цветы» и «Снежок».
6 Константин Лордкипанидзе — главный редактор журн. «Литератур¬ная Грузия», опубликовал в № 3 за 1957 г. перевод «Вступления в поэму» Яшвили под назв. «Самому себе» в ранней редакции, сильно отличающейся от окончательной; «Цветы» и «Майский дождь» Чиковани были переданы ему О. В. Ивинской.
7 Путаница произошла от того, что стих. «Морской орел» Пастернак перевел 15 лет тому назад, осенью 1941 г., кроме того он не связал псевдо¬ним Машашвили с настоящим именем Алио Мирцхулава. Бебутов при¬слал текст стих., и 31 авг. Пастернак писал ему: «Конечно, «Морской орел» — мой. Но текст был для меня совершенно нов, я и по сей миг его забыл и абсолютно не помню. Этим можно похвастаться. Вот как надо работать, много, легко и разносторонне, без хранения черновиков и руко¬писей, чтобы забывать себя бесследно и чтобы сделанное не останавлива¬ло в движении, чтобы не сознавать его, чтобы оно не мешало тому, что всегда впереди и не заводило в душе творческого склероза. Тем большее Вам спасибо, что Вы «орла» разыскали и заставляете его усыновить» (РГАЛИ, ф. 3100, on. 1, ед. хр. 150).
8 В ответ на первые полученные деньги Пастернак 26 авг. послал телеграмму: «Сердечно благодарю за ценную помощь, отзывчивость, обстоятельность. Скоро отвечу письмом. Будут дополнения, новые пе¬реводы. Крепко жму руку = Пастернак» (РГАЛИ, ф. 3100, on. 1, ед. хр. 150).
1446. Э. ПЕЛЬТЬЕ
7 августа 1957
Моя милая и невыразимо дорогая Елена Мариусовна, насто¬ящий роман — это вовсе не Живаго, а то непостижимое и неверо¬ятное, что происходит с вами со всеми и со мной. Это Вы сами, Ваши идеи, Ваши обиходные мысли, то, что Вы пишете. Это уди¬вительный, невероятный, замечательный Окутюрье, чьи мартов¬ские страницы в «Esprit» (какой проникновенный поэт, а я и не знал) попались мне на глаза только позавчера. (Дорогой Мишель Окутюрье, Вы сами должны дать себе отчет в том, что Вы сделали, по внутренней силе Ваших переложений, их верности и незави¬симой ценности, совершенству и высокой красоте. Пусть бы хоть некоторая часть расположенных читателей откликнулась похва¬лой на Ваши достижения! А если это не так, то значит это мои не¬достатки, моя манера, которая слишком проста и слишком старо¬модна для Запада…)
Затем, это Жаклин, воплощенный противовес существующей в мире искусственности и надуманности, великая женщина своенравной чистоты и детской готовности, — веры в то, что она легко справится со всем в любых обстоятельствах. Это, наконец, Мартинез1, который, вероятно, покажет себя столь же неожидан¬но, как и Окутюрье с его прекрасным поэтическим дарованием. И главное — это наше, ничем определенно не оформленное един¬ство, которое основано на очень старых и знакомых вещах, новое ответвление которых оно собою представляет, кроме других, свой-ственных времени и потому непреднамеренно современных и без принуждения.
Я боюсь только того, чтобы работа не оказалась слишком дол¬гой и утомительной, чтобы бесконечный «доктор» не опротивел вам всем в конце концов.
Я был очень болен, дорогая Элен, в течение четырех месяцев. И у меня не было никакой надежды выздороветь. Теперь мне луч¬ше, чем было до болезни2.
Я хочу напомнить Жаклин, чтобы она не забыла того, что я ей настоятельно повторял, когда мы с нею прощались. Что между вами и мною нет никаких денежных отношений и воп¬росов. Что все, что могут принести французские публикации моих текстов (как в виде книг, так и в журналах) принадлежит вам. Такова моя воля, и я хочу, чтобы вы из нашей общей рабо¬ты получили как можно больше выгодных возможностей, — для своих собственных судеб в литературе, да и в материальном смысле тоже. И я без конца повторяю, что даю вам полную сво¬боду, что вам не надо ни с чем считаться. Не нужно принимать во внимание как появление, так и непоявление моих оригиналь¬ных работ у нас (ничего никогда у меня не напечатают), ни мою безопасность, ни вообще то, что происходит тут у нас в разное время года. Бессмысленно предполагать в этом какой-либо смысл.
Мой дорогой, обожаемый друг, я утомил Вас своим длинным письмом и обрываю его. Я не могу пожелать Вам ничего особен¬ного прежде, чем расстанусь с Вами в этом письме, — Вы посто¬янно и непрерывно живете в моей памяти и моих лучших пожела-ниях.
В последнее время (почти шесть месяцев!) я не получал ни строчки — ни от Вас, ни от Жаклин, ни от госпожи Сока, ни от кого-либо еще. Попробуйте написать мне несколько слов по из¬вестным каналам или на адрес Союза советских писателей: Мос-ква В-1. Воровского 52. Может быть, стоит воспользоваться моим почтовым адресом: Москва В-17. Лаврушинский переулок 17/19 кв. 72. По этому адресу ко мне пришло Ваше первое незабывае¬мое письмо.
Передайте, пожалуйста, прилагаемую записку М. СКкутю-рье>, я не знаю его адреса.
Впервые: Boris Pasternak. Lettres ames amies francaises. 1956-1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 Луи Мартинез — славист, специалист по творчеству Ф. Достоевско¬го, приезжавший вместе с М. Окутюрье в Переделкино в мае 1956 г. и став¬ший одним из четырех переводчиков «Доктора Живаго».
2 В тот же день Пастернак писал сестре Лидии: «И вот, когда я забо¬лел, самое печальное было не боль в правом колене, лишавшая меня сна и сознания с целым рядом внутренних последствий, но утрата веры в то, что прежняя ошеломительная жизнь с ее связями только по дальним и таин¬ственным основаниям когда-нибудь вернется. <...> И вот, представь себе радость, — по прошествии четырех месяцев все вернулось, я в Переделки¬не, нарушенная непрерывность восстанавливается на том, за чем ее заста¬ла болезнь и на чем ее бросили, это та же жизнь и тот же человек» (Письма к родителям и сестрам. Кн. П. С. 265).
1447. М. ОКУТЮРЬЕ
9 августа 1957
Мой дорогой, удивительный Мишель Окутюрье, боюсь пи¬сать Вам по-французски, настолько меня подчиняют себе склад Вашего ума, Ваша манера думать и писать.
Почему Вы сразу не предупредили меня о своем прекрасном и огромном таланте! Меня потрясли строчки Вашей статьи и сти¬хов. Лаконизм языка и вдохновенная, глубокая гармония Ваших строф в журнале «Esprit» (который я увидел лишь неделю тому назад) привлекли бы мое внимание в любом случае, — будь то пе¬реводы моих вещей, или чьих-то других, или даже подборка Ва¬ших собственных стихотворений1. Если эти страницы принесли Вам тень успеха и Вам делают предложения на будущее, распола¬гайте мною по своему желанию. Я пошлю Вам все, что написал и что напишу нового.
Я думаю, что та осторожность, которую Вы и все вы соблю¬даете по отношению ко мне, преувеличена и чрезмерна. Чувствуйте себя свободнее и не бойтесь больше рисковать2.
Я в восхищении от Вас и растроган до глубины сердца. Я Вас обнимаю.
Со всею благодарностью. Ваш Борис Пастернак
Впервые: «Дружба народов», 1998, № 2. — Автограф (собр. адресата).
Французский славист, поэт и переводчик Мишель Окутюрье позна¬комился с Пастернаком в мае 1956 г., когда приехал в Переделкино с груп¬пой французских аспирантов.
1 Речь идет о публикации в журн. «Esprit» (1957, № 3) переводов 8 стих. Пастернака. В публикацию вошли переводы важнейших вещей: «О, знал бы я, что так бывает…», «Гамлет», «Рассвет», «Во всем мне хочется дой¬ти…», «Быть знаменитым некрасиво…». Статья, предваряющая переводы, показывала глубокое понимание поэзии Пастернака в ее последователь¬ной эволюции. Основу его поэтики Окутюрье видел в широком использо¬вании метафоры, сопоставляя этот прием со стилистикой Пруста, гово¬рившего, что только метафора «придает черты вечности стилю».
2 Оценивая рискованность для Пастернака передачи рукописи «Док¬тора Живаго» для издания за границей, французские переводчики романа не афишировали знакомство с ним. Слова Пастернака о том, чтобы быть смелее и не бояться за него, предваряли серьезные последствия его «легко¬мыслия». Через неделю после написания этого письма состоялось экстрен¬ное заседание правления Союза писателей, вслед за чем последовали вызо¬вы в ЦК и категорические требования (с угрозами немедленного ареста и расстрела) остановить издания романа в Италии, Франции и Англии.
1448. Ж. де ПРУАЙЯР
10 августа 1957, Переделкино
10 августа 1957, Москва
Дорогая Жаклин Яковлевна, г-жа графиня, у меня перед гла¬зами все еще то зимнее утро, слегка тронутое приближением от¬даленной весны. Мы провожаем Вас на станцию, прощаемся и расстаемся1. Вскоре
