подпи¬сями (!), ложными и почти поддельными, поскольку были вырва¬ны у меня насильно. Можно ли зайти так далеко в бесстыдной на¬глости, чтобы возмущаться Вашим «давлением» на мою «авторскую свободу», и не замечать того, что применяют ко мне именно то са¬мое давление! И этот вандализм под прикрытием заботы обо мне, во имя святых прав художника! Но вскоре появятся Живаго италь¬янские, французские, английские и немецкие — ив один прекрас¬ный день, может быть, географически удаленные, Живаго русские!! И всего этого столько, что будь что будет, и была не была!
Не беспокойтесь по моему поводу о деньгах! Отложим денеж¬ные вопросы (не существующие для меня) на то время, когда ус¬тановится более мягкий и человечный порядок, когда в XX веке можно будет снова переписываться друг с другом и путешество¬вать. Я Вам безгранично доверяю и уверен, что Вы сохраните то, что мне предназначаете.
Только на тот случай, если меня, к несчастью, полностью лишат заработка и отрежут все средства к существованию (это в исключи¬тельном случае и ничего нельзя предвидеть) — тогда ладно, я найду способ известить Вас и воспользоваться Вашим предложением че¬рез Серджо, который в соответствии со своим именем настоящий ангел и тратит все свое время и всего себя на это скучное дело.
Примите мои лучшие пожелания.
Весь Ваш Б. Пастернак Впервые: «Континент», 2001, № 107. — Автограф по-фр. (РГАНИ).
1467. Ж. де ПРУАЙЯР
3 ноября 1957, Москва
Дорогая Жаклин, я не верю своим глазам, когда пишу буквы Вашего имени. Как все это далеко: Ваше пребывание в России, мое знакомство с Вами, Ваш отъезд, моя долгая болезнь, больни¬цы, выздоровление. Целая вечность отделяет прошлую зиму от этого воскресного дня, когда я начинаю свое письмо к Вам. Дога¬дываетесь ли Вы, сколько раз мысленно я был с Вами, с вами со всеми. Два месяца назад я написал Элен и выразил Мишелю Оку¬тюрье свое горячее восхищение его прекрасной статьей и несрав¬ненными переводами, я и Вам хотел написать и, если не ошиба¬юсь, должен был это сделать. Неужели все это ни до кого не дош¬ло и все письма пропали?1
Я представляю себе, как утомил Вас своим доктором! Не про¬клинаете ли Вы меня? Но, говорят, этот тяжелый, окутанный ды¬мом поезд с Божьей помощью уже достиг места назначения. Как я счастлив, что ни Г<аллимар>, ни К<оллинз> не дали себя оду-рачить фальшивыми телеграммами, которые меня заставляли подписывать, угрожая арестовать, поставить вне закона и лишить средств к существованию, и которые я подписывал только пото¬му, что был уверен (и уверенность меня не обманула), что ни одна душа в мире не поверит этим фальшивым текстам, составлен¬ным не мною, а государственными чиновниками и мне навязан¬ными. И под прикрытием какого нравственного благородства! Мне внушали, чтобы я в этих подлых телеграммах попросил из¬дателей вернуть мне рукопись романа только для стилистичес¬кой доработки и больше ничего! Видели ли Вы когда-нибудь та¬кую трогательную заботу о совершенстве произведения и автор¬ских правах? И с какой идиотской подлостью все это делалось? Под гнусным нажимом меня вынуждали протестовать… против насилия и незаконности того, что меня ценят, признают, пере¬водят и печатают на западе. С каким нетерпением я жду появле¬ния книги!
Югославский писатель, будучи в Париже, написал мне: «Жур¬нал Esprit напечатал ваш рассказ, знаете ли вы об этом? Я прочел его…» О чем идет речь? Не может же он так ошибиться, чтобы при¬нять стихотворные переводы Окутюрье, напечатанные в марте, за прозу и говорить об этом, как о чем-то совсем недавно случив¬шемся. Или действительно речь о прозе? И о какой именно?2
Посылаю Вам маленькую тетрадку своих последних стихотворений, которые мне переписали и большая часть кото¬рых Вам известна. Пожалуйста, покажите их Мишелю и Элен. Их надо когда-нибудь напечатать по-русски вместе с автобиографи-ей (сохранилась ли она у Вас?). Тогда внесите в нее исправление. Подклейте, пожалуйста, к странице 70, если я не ошибаюсь, вме¬сто старого заключения, которое там напечатано, новое3, которое я прилагаю. Напрасно надеяться, что что-нибудь, написанное мною, издадут у нас. Отношение ко мне все ухудшается.
Примите мои лучшие пожелания и чувство искренней при¬вязанности к Вам, Вашему мужу и всему Вашему семейству.
Б. Пастернак
Впервые: «Новый мир», 1992, JSfe 1. — Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956—1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 См. письма № 1446, 1447.
2 О письме Миловоя Джовановича по поводу публикации «Повести» (1929) в «Esprit» см. письмо № 1459. Через некоторое время Джованович про¬сил Пастернака прислать ему текст «Повести» для перевода ее на сербскохор¬ватский язык. «Дорогой товарищ Миловой Иованович, — отвечал Пастер¬нак 19 нояб. 1959, — высылаю Вам единственный, случайно у меня оказав¬шийся экземпляр «Повести». Вы наверное знаете, что в моих глазах прежние мои писания, в том числе и «Повесть» настолько же незначительны, запута¬ны и позорны, насколько глубок, на мой взгляд, роман «Доктор Живаго». Но нельзя ведь жить одним этим романом, это было бы слишком мало. И мне непоправимо горько, что столько лучших моих лет и даже десятков лет ушло на переводы. Слухи об издании «Доктора Живаго» лишены оснований. Я ни¬чего об этом не знаю. Всего Вам лучшего. Ваш Б. Пастернак» (фотокопия).
3 Новое заключение к очерку «Люди и положения» было написано для несостоявшейся публикации в «Новом мире».
1468. Л. Л. СЛЕЙТЕР
20 ноября 1957у Переделкино
20 нояб. 1957 Моя дорогая,
я снова мучаю тебя своим ужасным английским языком, в некотором смысле ради упражнения в тщетной надежде, что вне¬шняя управляющая сила, пошлет меня, минуя все препятствия, когда-нибудь за границу.
Письмо это вызвано желанием послать вам машинку (по прав¬де говоря, совершенно слепую и с трудом читаемую) недавно написанных стихотворений. Некоторые из них тебе нравились. Может быть часть тех, которых ты еще не знаешь (осенние и зимние: «Тишина», «Липовая аллея», «Стога», «Вакханалия»), заинтересу-ют тебя и доставят удовольствие. Тогда напиши мне что-нибудь о них искренне и неприкрашенно и доверь свое письмо нашей про¬стой русской почте. Покажи рукопись Ж<оне> и Ф<еде>, я часто и с нежностью думаю о них. Но не зарывай тетрадку среди своих книг на полке. Я не могу бесконечно размножать их. Если у тебя нет возможности срочно сделать выверенные копии на машинке, перепиши несколько экземпляров от руки и не скрывай их от интересующихся. Может быть, я попрошу тебя послать их г-же Пельтье, или г-же Сока или кому-то еще. В Милане, мне кажется, есть план дать автобиографию в качестве предисловия к сборнику этих стихотворений и издать их отдельной книжкой1. То же пред¬полагается в Венгрии, в Чехословакии, и других местах. Довольно большой сборник стихотворений (к моему сожалению — старых), очаровательно переведенных на итальянский Риппелино, появил¬ся у Эйнауди в Риме2. Г-жа Сока в № 9—10 своего «Единорога» включила собственную статью, начало автобиографии и свой перевод двух стихотворений, одно из которых — твое любимое «В больнице». Этот материал открывает номер, а продолжение автобиографии должно появиться в следующих выпусках3.
Только что получил милое и полное уважения письмо от Кол¬линза. В этот раз я найду способ ему ответить, но в будущем при¬бегну к твоей помощи и он (N. A. R. Collins Esq. 14 St. James’s Plase, London S. W. 1) будет у нас называться Коля. Надеюсь, тебя не затруднят мои поручения.
Мне пришлось пережить угрозы, неприятности и унижения и думаю, что предстоят еще худшие. Но цена за то, чтобы выпус¬тить роман в свет и сделать известным, не так велика по сравне¬нию с тем, чтобы им пожертвовать и отречься от него.
Ты считаешь, что достаточно стихов, и не можешь предста¬вить себе всю боль и стыд от того, чтобы стать известным и про¬славиться невесть за что, за чистые пустяки. Путь от стихов к ро¬ману огромен. Это просто другой мир, другая жизнь, иные изме-рения. Во имя чего я мог бы отказаться от этого. При том, что круг идей и чувств последних послевоенных лет полностью высказан и изложен, как мне кажется, в романе, автобиографии и неопубли¬кованных стихах, которые я тебе посылаю, это должно привести к новым, более глубоким и совершенным задачам. Я полон этим стремлением и верю в его обещания и силу. Но период упомяну¬тых мною неприятностей, опасностей, неопределенности и испы¬таний препятствует и удерживает меня от этого долгожданного шага. Пусть бы поскорее прошло это время бездействия.
Вторая жена Жени (с первой он развелся), внучка погибшего в тюрьме и известного в свое время философа Г. Шпета, на этой неделе родила сына. Они назвали его Петей. Их адрес Москва. Б. Дорогомиловская д. 2/10 кв. 37.
Я обнимаю тебя и всех племянников и племянниц обоих се¬мей с нежностью. Твой Б. Напиши мне о стихах.
Впервые: Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам. М., НЛО, 2004. — Автограф по-англ. (РГАЛИ, ф. 379, без шифра). Письмо не было отправлено и осталось в бумагах О. В. Ивинской.
1 Boris Pasternak. Autobiografia е nuovi versi. Traduzione di Sergio D’Angelo, Bruno Carnevali, Juri Kraiski e Mario Socrate. Milano, Feltrinelli, 1958.
2 Boris Pasternak. Poesie, 1915-1957. Introduzione, traduzione e note di Angelo Maria Ripellino. Torino, Einaudi, 1957.
3 Entregas de la Licorne. 2. Ёроса-Апо IV. JSfe 9-10, 1957. Susana Soca. Encuentro у Desencuentro. Переводы стихотворений «Во всем мне хочется дойти…», «В больнице» и первой главы очерка «Люди и положения».
1469. Дж. ФЕЛЬТРИНЕЛЛИ
25 ноября 1957, Переделкино
25 ноября 1957, Москва Милостивый государь,
вчера Я получил, наконец, Ваш драгоценный ответ, датиро¬ванный 10 октября, блуждавший неизвестно где более полутора месяцев. Не имея возможности вдаваться в подробности, я тороп¬люсь поблагодарить Вас от всего сердца за то, что все счастливо пришло к благополучному концу, благодаря Вашей чуткой пре-дусмотрительности, с которой Вы входили во все тонкости этого необычного дела. Я Вам безмерно обязан.
Я далек от глупого бесстыдства приравнивать себя голосу са¬мой истины, но имею смелость надеяться, что разделяю склон¬ность и чаяния тех, кто деятельно и благодарно любит родину, жизнь, истину и красоту. И сделав мне безмерно много добра, Вы послужили достижению прекрасной и истинной цели.
Я страдал и стадился того, что приобрел имя такой малостью, как несколько разнородных стихотворений, что современная поэ¬зия вообще (и моя также) недосказанная, обрывающаяся на полу¬слове и далекая от полноты в такое великое и ответственное вре¬мя, требующее ясного зрения и договаривания своих мыслей до конца. Именно в подробной прозе, стоившей большого и долгого труда, можно было положить конец этому тягостному и постыд¬ному положению и тем открыть новую главу своего призвания, новый период жизни, бесконечно запоздавший, но в конце кон¬цов наступивший. Судите сами, как я благодарен Вам за помощь!
У меня к Вам большая
