— русский писатель и философ, был выслан декретом 1922 г. из России.
9 Марина Цветаева. Проза. Составление Ек. Еленевой. Предисловие Ф. Степуна. Изд-во им. Чехова. Нью-Йорк, 1953.
Гретхен за прялкой (нем.). 284
10 Сувчинский пишет о своей дружбе с А. М. Ремизовым, «который очень-очень болен» (Revue des Etudes slaves. Т. 62.4. Paris, 1990. P. 728).
11 В журн. «Ленинград», 1945, № 15-16.
1471. К. А. ФЕДИНУ
12 декабря 1957, Переделкино
12 дек. 1957 Дорогой Костя!
Вот, полюбишь кого-нибудь в жизни и потом хранишь к нему эту теплоту, позабыв, за что и почему, так, по душевной инерции. Вероятно это и называют верностью, дружбой и считают добро¬детелью. Лично я не люблю этих остановившихся бездеятельных вещей1.
Зато какая радость, когда воочию опять столкнешься с при¬чиной того, чем так полюбился однажды и потом всегда так нра¬вился человек, — очевидной, трепещущей, горячей на ощупь.
Как по-Пушкински ты отхватил Пушкина, как облетала твоя мысль ровно столько, сколько ей надо было, как ловчей птице, чтобы кинуться к цели и поразить добычу, как это редко, как это¬го теперь не бывает! Как я терпеть не могу того, что выдают теперь за мысль, этого нанизывания слов без упорядочивающего начала, из одного желания быть добрым и обстоятельным, которые сами по себе ничего бы не стоили, даже если бы были искренни, а они к тому же фальшивы.
Я с большим опозданием начал читать твою книгу2, и спешу сказать тебе о восторге, охватившем меня с первых страниц. Я знаю, тебя нет в Переделкине, но тебе может быть это перешлют. Я буду читать ее с большими перерывами, — у меня очень слож¬ная зима, и эти осложнения только еще начались. Так же хороши, как Пушкин, почти все «Вечные спутники». Неожиданно хороша статья об Эренбурге, в том же почти уровне. О Блоке и Зощен-ке — с какими-то препятствиями, без такого сквозного, победо¬носного бушевания.
Наперед, заблаговременно извини меня, если я надолго, ино¬гда на месяцы исчезаю с горизонта. Я целыми полосами иногда совсем не принадлежу себе, и никто этого не знает, потому что на этих темах (общественных? государственных? политических?) лежит долг или запрет молчания. Но это не невнимание, не заб¬вение3.
Впервые: «Волга», 1990, № 2. — Автограф (собр. Н. К. Фединой). Примеч. Федина: «О «Пис<ателе>, иск<усстве>, врем<ени>» — отклик. Высоко!.. Оч<ень> странно… и вероятно — нужно?».
10 дружбе, становящейся с годами в тягость, Пастернак писал в пись¬ме № 1417, говоря о людях, которые отъезжая вместе «со станции отправ¬ления», доезжают «только до полдороги с иллюзией, что путешествие со¬вершено».
2 Речь идет о книге Федина «Писатель, искусство, время» (М., 1957). В первый раздел «Вечные спутники» вошли статьи о Пушкине, Гоголе, Л. Толстом, Чернышевском, Чехове и Блоке. Из раздела «Современники» Пастернак имеет в виду характеристики, взятые из статей «А. Фадеев. Н. Тихонов. И. Эренбург» и «Вяч. Шишков. Мих. Зощенко. Юр. Тыня¬нов». В разделе «Запад старый и новый» в статье о Гете Федин благожела¬тельно упомянул перевод «Фауста», «подаренный нам трудами и виртуоз¬ностью Пастернака» (С. 389-390).
3 Федин подарил свою книгу Пастернаку 8 нояб. 1957 в ответ на при¬глашение в гости и вместо несостоявшейся встречи, о которой шла речь в следующих записках: «Дорогой Костя, с наступающим праздником тебя! Если ты в субботу, 9-го вечером свободен, мы очень просим тебя, и будем ждать к девяти. Обнимаю тебя. Твой Б. 7-Х1-57» и «8 ноября 1957. Дорогой Костя. Сердечно благодарю за книгу, крепко целую и страшно сожалею, что ты занят завтра и я тебя не увижу. Придется отложить до возвращения Ивановых, до конца ноября, когда мы снова соберемся. Твой Б.» (собр. Н. К. Фединой).
1472. Л. Л. СЛЕЙТЕР
14 декабря 1957, Переделкино
14 дек. 1957
Как умно и хорошо ты пишешь, радость моя. Только что вче¬ра я подумал, что я и моя героиня — третий на орбиту выстрелен¬ный спутник1, как я встречаю у тебя эту аналогию, ты пользуешь¬ся ей.
Я завидую вам, что вы собираете отзывы и они вас радуют. Я только кое о чем догадываюсь отраженно. Так например, по офи¬циальной просьбе мне приходится теперь иногда принимать у себя иностранных корреспондентов2, и когда неделю тому назад у меня были представители заграничной коммунистической печати, скан-динавской (Ny dag и Triheten) и английской (Daily worker и Challenge), дейлиуоркерец высыпал на крышку рояля горсть га¬зетных полосок из разных английских печатных органов — я толь¬ко на глаз мог определить их количество. Он не мог мне их оста¬вить, а я не хотел его задерживать ознакомлением хотя бы с заго¬ловками, — неприятная публика. Между прочим при этом выяс¬нилось, что я совсем не владею английским, говорить никогда не приходится, и я слухом и пониманием не поспеваю за быстрым течением разговорной речи. Они все огорчены размерами проис¬ходящего. Я не сказал, что это их, а не моя задача что-то противо¬поставить живости отклика (не мне же самому бороться с самим собой), что теперь их идейное дело разгромить роман критичес¬ки, что люди, как Арагон, Бехер3 и другие, должны были бы те¬перь, в тамошней печати разобрать произведение и показать его бездарность. Странным образом такие естественные очевидности не доходят до их сознания, а все интересуют какие-то окольные заковыристые соображения.
Я попытался бандеролью послать тебе стихи. Хочу верить, что ты их, с некоторым запозданием, получишь4. Тогда черкни мне, сделай милость, не откладывая дела в долгий ящик, что тебе при¬дет в голову по поводу неизвестных тебе, последних.
При такой затрудненности сообщения тем удивительнее слу¬чаи иных исключений. Например, письмо, которое я вкладываю и тебе пересылаю, дошедшее по недостаточному адресу, и сравни¬тельно скоро. Оно, очевидно, от твоей или Жониной учительни¬цы французского языка в гимназии Мансбах. Я отвечу ей, но не знаю, давать ли ей без твоего разрешения твой адрес?5
Это письмо, быть может, я направлю через любезное посред¬ство Иностранной комиссии Союза Советских Писателей, но ни¬какого вывода о переписке ты из этого не должна делать, адресуй свои письма по-прежнему на нашу городскую квартиру.
Обнимаю тебя и горячо благодарю, равно как и Жоню и Федю и всех Ваших. Твой Б.
Впервые: Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам. М., НЛО, 2004. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, без шифра). Письмо не было отправле¬но и осталось в бумагах О. В. Ивинской. Пастернак снова частично по¬вторил его 18 дек. 1957, № 1474.
1 Основным событием времени был запуск первого советского ис¬кусственного спутника Земли, состоявшийся 4 окт. 1957 г. Газеты были пол¬ны сообщениями об этом. На этом фоне выход в свет итальянского изда¬ния «Доктора Живаго» в ноябре стал новой сенсацией.
2 Решительно отказавшись от пресс-конференции, которую, по на¬стоянию ЦК, Пастернак должен был дать в помещении ВОКСа в Моск¬ве, он вынужден был давать объяснения различным журналистам, на¬правляемым к нему на дачу, и выражать возмущение публикацией «нео¬конченного» произведения. Называя газеты, Пастернак предоставлял сестрам возможность самим посмотреть репортажи журналистов о встре-че с ним.
3 Ни французские коммунисты, в лице Л. Арагона, ни немецкие, как И. Бехер, ни словом не отозвались на выход романа «Доктор Живаго».
4 Стихи должны были прийти с письмом 20 дек. 1957, но оно оста¬лось неотосланным.
5 Речь идет о мадемуазель Э. Викер, которая в 1900—1910-х гг. была преподавательницей в гимназии Мансбах, находившейся на Новой Бас¬манной. Там учились сестры Пастернака — Жозефина и Лидия. См. пись¬мо Пастернака Э. Викер в коммент. 1 к письму № 1474.
1473. Е. А. БЛАГИНИНОЙ
16 декабря 1957, Переделкино
16 дек. 1957
Дорогая Елена Александровна, как меня тронули Ваши сло¬ва, Ваша заботливость и беспокойство! Я болел весною и летом, долго и тяжело, и долго лежал в больнице, а с тех пор слава Богу чувствую себя очень хорошо.
У меня были некоторые неприятности, на меня было оказа¬но некоторое нравственное давление, отталкивающее своею двой¬ственностью, — я частично должен был ему покориться. Я дол¬жен был принять участие в попытке приостановить появление романа в неведомом далеке, в форме, настолько неправдоподоб¬ной, что попытка эта заранее была обречена на неудачу.
Говорят, роман вышел по-итальянски, вскоре выйдет на анг¬лийском языке, а затем на шведском, норвежском, французском и немецком, все в течение года.
Я не знаю, известно ли Вам, что около года тому назад Гослитиздат заключил договор со мной на издание книги1, и если бы ее действительно вьшустили в сокращенном и цензурованном виде, половины неудобств и неловкостей не существовало б. Но даже и теперь, когда преувеличивая значение создавшейся нескладицы, тем самым способствуют возникновению шума по поводу этого случая в разных концах света, даже сейчас выпуск романа в открыто цензуро¬ванной форме внес бы во всю эту историю тишину и успокоение. Так в двух резко отличных видах выходило Толстовское «Воскресе¬ние» и множество других книг у нас и за границей до революции, и никто ничего не боялся и не стыдился, и все спали спокойно и сто¬яли и не падали дома Я все время выдвигаю эти доводы и все время это предлагаю, но это ни до чьего сознания не доходит. Наконец, те¬перь не поздно еще и другое, я тоже постоянно об этом напоминаю. В каждой из стран, где будет появляться роман, есть революцион¬ные писатели коммунисты, Арагон, Бехер и другие2. Теперь их зада¬ча прочесть идейно чуждый роман по его выходе у них и критически его развенчать и обезвредить, разобрав его и показав его бедность мыслями и художественную несостоятельность. Это ведь люди дале¬ко не беспомощные и безответные, и задача, мне кажется, им по си¬лам3. Но и это здравое соображение ничьего слуха не достигает.
Я не знаю, что меня ждет, — вероятно время от времени ка¬кие-то друг за другом следующие неожиданности будут в том или другом виде отзываться на мне, но сколько бы их ни было, и как бы они ни были тяжелы или даже может быть ужасны, они никог¬да не перевесят радости, которой никакая вынужденная моя двой¬ственность не скроет, что по слепой игре судьбы мне посчастли¬вилось высказаться полностью, и то самое, чем мы так привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, художник, оказался в моем случае незатертым и нерастоптанным.
Целую Вашу руку, Вы — дорогая, милая, — благодарю Вас.
Ваш Б. И
Впервые: «Огонек», 1987, № 16. — Автограф.
Елена Александровна Благинина — поэтесса, переводчица и детская писательница. Пастернак познакомился с ней в 1930-х гг.
В ответ на поздравления Благининой с Новым, 1960, годом Пастер¬нак, забыв об этом письме, снова благодарил ее за душевную поддержку: «Дорогая душенька моя Елена Александровна, неужели не написал я Вам тогда? Я настолько был убежден в обратном (то есть желание поблагода¬рить Вас настолько ощутительно и прочно
