черты жизни, духа судьбы и времени тех могучих людей, чьи произведения скорее всего по¬бочные следы тех потоков, чем их выражение. — Отец никогда не приглашал меня переехать к нему жить, я никогда не отвечал ему такими патриотическими восклицаниями, все это словесные кра¬соты5. Я слишком мал, прост и обыкновенен для той безупречной порядочности, которая тут описана, и настолько же далек от нее, чуждой и мне недоступной. — А что же тогда действительность? Движущееся соответствие живой материи, как например, Фауст. Текст подобен реке, в которую погружаешься, — своим течением он непрестанно и беспорядочно несет смысл и вдохновение, всей своей массой и безостановочным стремлением создавая собствен¬ный мир и правду. — Вот именно так я попытался его перевести, и так же погружаюсь в непрерывное наслаждение мощью пласти¬нок с музыкой И. Стравинского. Как все это грустно!
Впервые: Revue des Etudes slaves. 1990. Т. 72. — Автограф по-фр. (Bibliotheque National, Paris).
1 Дарственная надпись на «Фаусте»: «Дорогому Петру Петровичу Сув¬чинскому с горячей любовью в предчувствии близкого часа просветления, когда тучи разойдутся и проглянет, наконец, лицо века, широкое, свет¬лое, вернув смысл и цельность всему предшествующему, выстраданному и пережитому. Б. Пастернак. Москва 24 июля 1958» (там же. С. 756).
2 Письмо написано в ответ на полученную, возможно, от Сувчинско¬го, статью Leon Leneman «J’ai vu pleurer Pasternak…» — «Я видел, как пла¬чет Пастернак…» («Express», 26 juin 1958).
* по долгу службы (лат.). 361
3 В статье идет речь об организованной зимой 1944 г. в редакции газ. «Литература и искусство» встрече Пастернака с еврейским поэтом Авра¬амом Суцкевером, бежавшим из вильнюсского гетто. Душевно разруши¬тельные для Пастернака впечатления этого рассказа были вытеснены из его памяти.
4 По словам Суцкевера, Пастернак в ответ на его стихи прочел свое новое стих. «Зимние праздники» и предложил опубликовать его в газете, но редактор Мирская не выразила готовности. Пастернак сказал, что при¬вык к отказам и ничего другого не ждет от главного редактора газеты А. Суркова, который «разгуливает с револьвером в кармане».
5 В конце статьи автор утверждал, что Леонид Пастернак, уехавший из России, предлагал сыну эмигрировать, на что тот отвечал: «Я — рус¬ский — и только русский — писатель. Им я и останусь. Никогда, никогда не буду я эмигрантом. Никогда не покину русский народ» (Revue des Etudes slaves. С. 750).
1527. К. ТЕНСУ
25 июля 1958, Переделкино
25 июля 1958
Дорогой, многоуважаемый господин Тенс.
Большое спасибо Вам за Вашу фотографию, вырезки из га¬зет, которые я наклеил на титульные листы моего русского Фаус¬та, и оба Ваших письма. Я благодарю Вас также за работу над Фа¬устом, которую Вы ведете, и при получении которой я освобожу время, чтобы с живейшим интересом ее прочесть. Однако, что до перевода Вашего текста и его издания, я ничем не могу Вас обна¬дежить1, в особенности это касается Ваших представлений о моей помощи и полезности в этом вопросе, — и это не только потому, что у меня нет времени. Вы не достаточно представляете себе частности моей жизни, природу моей здешней скованности, и я не в состоянии это объяснить, да и не нужно, — кое-что со време¬нем Вы узнаете сами. — Ит<альянского> издателя мне не при¬шлось искать. Случаю было угодно, чтобы моя рукопись, которая на родине в настоящее время не может быть издана, попала к нему и в течение зимних месяцев этого года выдержала одиннадцать изданий. Таким же образом издали в Париже французскую книгу. Осенью она должна выйти у С. Фишера во Франкфурте. Закажите книгу для себя (может быть, издательство пошлет ее Вам в пода¬рок (?)) Тогда сядьте и в тишине за несколько дней прочтите свы¬ше 700 страниц напряженной исторической прозы. До тех пор Вы ничего не сможете обо мне узнать, разве только буквы моего име¬ни. Эта книга — моя главная работа, смысл и оправдание моего существования, в ней Вы найдете и сможете понять мои истин¬ные мысли и чувства, желания и стремления. А теперь нижайшая просьба к Вам. Сообщите, пожалуйста, профессору Федору Сте-пуну (Munchen 13, Prof. Fedor Stepun, Ainmillerstr. 30) тот адрес, которым Вы пользуетесь сами в своих письмах ко мне2, и примите мои самые горячие пожелания счастья и благополучия. И удачи Вам во всех Ваших начинаниях.
Впервые: «Новый журнал», № 209. Нью-Йорк, 1997. — Автограф по-нем.(собр. К. Гинзбурга, США).
1 Тенс просил позволения познакомить Пастернака со своими рабо¬тами об истории Фауста и послать две книги: Karl Theens. Doktor Johannes Faust, 1948, и Aus dem Leben des Magisters und Magiers Doktor Johannes Faust von Dozent Karl Theens, Stuttgart und Karl Weisert, Knittlingen, 1954, сохра¬нившиеся в Переделкине. Пастернак 5 авг. 1958 благодарил его: «Перели¬стывая и просматривая все в целом, перескакивая с одного на другое и местами углубляясь в чтение, я с первого взгляда оценил живое богатство и широту охвата <...>, объединение и смешение основополагающего и са¬мостоятельно понятого, свободно вырывающегося из рамок сковывающего материала» (там же. С. 117).
2 Имеется в виду адрес: Переделкино под Москвой, по которому при¬ходило большее число писем Пастернаку, чем по городскому адресу.
1528. Э. ПЕЛЬТЬЕ-ЗАМОЙСКОЙ
27 июля 1958, Переделкино
27 июля 1958
Дорогая Элен, счастливо прибыли два Ваших конверта. От скольких волнений Вы меня избавили! Я вернусь к этому позже. Вначале я скажу Вам, милая, дорогая автомобилистка, что я вос¬хищен тем, как природа вокруг Вас соответствует Вашей улыбке и Вашему состоянию1. Что в свою очередь черты Вашего лица такие же, как воздух и летний свет, пространство, поворот дороги и даль¬ний лес. А дом! Наверное, это Ваш муж фотографировал Вас и уло¬вил, как Вы хороши среди такой красоты. Спасибо за письмо, спа¬сибо за фотографию; а поддержка университета П<уатье>, — кто мог бы мечтать об этом! Как все устраивается и упрощается!2 Не Ж<аклин> ли пришла в голову гениальная мысль такого научно¬го заказа, и не она ли получила на это разрешение? Я ей пенял на то, что она мне не пишет. Избавляю ее от моих упреков во имя ее подвигов. Пусть она не пишет писем и отдыхает на каникулах. А все то, что Вы пишете о Фельтринелли и как Вы с ним познакомились, приводит меня в восхищение. Это просто волшебная сказка3.
Я читал статью Э. Триоле, она у меня есть, не посылайте ее. Как я был невнимателен в своем русском тексте! В моем подлин¬ном письме к Ст<алину> я благодарил его по двум поводам. Во-первых за то, что сказанное им о М<аяковском> справедливо, и во-вторых за то, что эти слова меня освобождали и т. д. и т. д…. Если бы я не опустил по невниманию первой причины, не было бы той нескромности, за которую Э. Т<риоле> справедливо меня ругает и высмеивает4. Но я не придаю этой неловкости большого значения. Если Вы найдете, что это место надо исправить, я до-бавлю продолжение, опущенное в мутоновской рукописи, а если нет, то все пусть останется без изменения. Статья в журнале «Arts» мне понравилась значительно меньше5. Появляется книга. Кого-то просят отозваться на нее. Вместо того чтобы терять время на чтение произведения, рецензент, обойдясь без этого, превозносит достоинства автора, приводя патетические измышления о нем в своем вкусе и надуманные, произвольные истории, слышанные с чужих слов, которые он принимает за правду, но чего никогда не было; вещи допустимые, правдоподобные, но неверные. Сцена с моими слезами в начале страницы — именно такое правдоподо¬бие. Но этого не было никогда. Как мне помнится, я отклонял знакомство и встречу с ним из чистого страха и стыда перед его высоким мученичеством, в глазах которого я должен был выгля¬деть моральным ничтожеством и предателем. Мое прошлое трак¬туется так неточно. И С<урко>в, прогуливающийся с револьве¬ром!!, и моя переписка с отцом! Похож ли я на того, кто способен произносить торжественные фразы, вроде: Я не покину русский народ. Слышали Вы от меня когда-нибудь подобные трескучие слова? Но каковы бы ни были эти недоразумения, я их еще раз перечту, но опровергать ничего не стану.
Впервые: Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956-1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 Э. Пельтье сообщала, что в восторге от ощущений водителя, проде¬лала путешествие на «ситроене» («Deux chevaux») до Парижа и посылала несколько фотографий дома, мужа и его скульптуры Иоанна Крестителя.
2 Во время краткого пребывания в Париже Э. Пельтье узнала от Ж. де Пруайяр, что издание русских книг у Мутона получило поддержку уни¬верситета Пуатье и будет осуществлено в октябре-ноябре этого года.
3 Э. Пельтье виделась с Фельтринелли и нашла его в высшей степени симпатичным и увлеченным Пастернаком. Он очень заинтересован в том, чтобы Пастернак получил Нобелевскую премию, и поддерживает иници¬ативу изданий Мутона.
4 Имеется в виду статья Эльзы Триоле «Маяковский и Пастернак» в газете «Les Lettres francaises» 3—9 июля 1958, в которой она резко отзыва¬лась на слова Пастернака о Маяковском в Автобиографическом очерке. Пастернак объясняет выдвинутые против него обвинения в нескромнос¬ти тем, что, пересказывая свое письмо к Сталину, опустил слова о благо¬дарности за его резолюцию на письме Л. Ю. Брик о Маяковском, как «луч¬шем талантливейшем поэте нашей советской эпохи», снимавшие с Пас-тернака готовившуюся и чуждую ему роль заместителя Маяковского.
5 «Дорогая Элен, — писал Пастернак 30 июля 1958, — в мою позавче¬рашнюю открытку вкралась досадная ошибка, и я тороплюсь исправить ее во избежание возможных недоразумений. Статья, которая мне не по¬нравилась — Леона Ленемана в «Express» от 26 июня, а не в «Arts»» («Зна¬мя», 1997, № 1. С. 125). Об этой статье см. письмо № 1526.
1529. Ж. де ПРУАЙЯР
3—4 августа 1958, Переделкино
3 августа 1958
Милая и такая дорогая Жаклин, войдем же вместе в эту ста¬ринную Тальмонскую церковь, и хотя, вероятно, там не служат, возблагодарим Бога за то, что изображение этого храма было пер¬вой вестью, полученной мной от Вас1. Судя по тому, что Вы пише¬те о своих пропавших письмах, их было, по крайней мере, три, о которых я и не подозревал. Мысль об их пропаже заставляет Вас, как Вы пишете, топать ногами. Насколько же больше мое огорче¬ние по этому поводу. Но эта грусть отступает перед более сильным чувством. Это — вмешательство третьей силы, враждебной случай-ности, которая хочет нас разделить и становится между нами, — причем меня более всего оскорбляет, что, видя, как Вас это ранит, я ничего не могу поделать, — и, однако почти физически ощуща¬емое вмешательство не может оторвать нас друг от друга, а только еще теснее связывает общим чувством горечи и отвращения. И
