быть не¬доступными или неуязвимыми. Однако есть совсем другая сторо¬на вопроса. Я лишь коснулся ее в своих открытках к Жаклин и Парену, недостаток места не позволил мне остановиться на этом подробнее, я Вам об этом расскажу.
Есть изнанка души, разума, нервной системы, изнанка на¬столько типичная и значительная, что ее часто принимают за душу как таковую, за ее лицо, за предмет интеллектуальной деятельно¬сти, за ее сущность. Это — истерия. Я думаю, что это зерно нашей морали или душевного ничтожества, хроническое заболевание личности, постоянно носимое нами в себе, тогда как наше бес¬смертие — вне нас, — в той великой непознаваемой бесконечнос¬ти, которая нас вдохновляет, притягивает и ведет всю жизнь, вос¬питывает и обновляет, в которой мы участвуем.
Основы и цели социальных учений действительно могут быть высоки и необходимы, но распространение этих идей невозмож¬но без истерии. Истерия присуща второразрядному искусству, от¬жившим направлениям, которые когда-то были исторически но¬выми и продолжают себя считать такими в упрямой и конвуль-сивной приверженности устаревшим новаторским приемам. Ис¬терия неотделима, например, от романтизма, литературных школ, теории искусства, ее практики, обсуждений. И следы вот этой са¬мой истерии тщетно ищут в романе, в вашем переводе, ищут в нем признаки принадлежности к какой-нибудь группе или на-правлению, а находя вместо этого спокойствие, возвышенную широту, бессознательную смелость и другие ваши достоинства, протестуют и набрасываются если не на автора, то хотя бы на пе¬реводчиков3.
Где я встречал такой возвышенно близкий, разговорный, по¬коряющий французский язык? Может быть, — в Мадам Бовари или в лучших стихотворениях Верлена.
Как хорошо, что вы сохранили «ангелов в Китайх»!4 Благода¬рю и обнимаю Вас.
Впервые: Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956-1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 Строчка из стих. «Август» (1953): «Вдруг кто-то вспомнил, что се¬годня / Шестое августа по-старому / Преображение Господне».
2 Письма к Ж. де Пруайяр № 1534 и Б. Парену («Дружба народов», 1998, № 2).
3 «В этих двух книгах, — писал Пастернак Брису Парену, — иигут и не могут найти истерию поверхностной оригинальности, упрямую в своих технических достижениях, раздражаются на то, что автор не оказался в их обществе, и истерически переносят свою досаду на бедных перевод¬чиков, чья высокая спокойная ясность и одаренность достойны не отри¬цания, а прославления и превознесения до небес. Но эта истерия — яв¬ление более широкое. Я об этом дополнительно пишу Элен Пельтье» (там же. С. 214).
4 Восклицание в речи варыкинского возницы Вакха из гл. 8 «Приезд» «Доктора Живаго»: «Анделы в Китаях» («Angels de la Chine»).
1536. Ж. Л. ПАСТЕРНАК
22 августа 1958, Переделкино
22 авг. 1958. Дорогая Жонюра, благодарю тебя за твою милую открытку. Напиши мне, как здоровье Феди. Сколько однако Фе-дичек на свете! Твой, Шурин, тот, который недавно надоедал Лиде под видом «моего друга», и, наконец, Ф. С<тепун>1. Как удиви¬тельно, что судьба столкнула вас с ним! Меня только немного встревожило, что, по твоим словам, он собирается принять учас¬тие в Ж<иваго>. Если речь о будущем обсуждении, о статье или чем-нибудь таком, ничего не может быть приятнее. Если же он думает что-нибудь ввести в состав немецкой книги, какую-нибудь, как вы там можете думать, обезвреживающую оговорку, то это со¬вершенно лишнее и очень нежелательно.
Наоборот, меня в восхищенье привела безоговорочность французского издания. Ни слова на эту тему. Я только на этой неделе увидал оба выпуска. Чудесный перевод. Есть стремления ругать его в определенных кругах, чтобы представить дело так, будто автор думал совсем другое, и его мысли исказила неудач¬ная передача. Какие наивные увертки! За один месяц это уже 9-ое издание «плохого перевода», который я не могу читать без слез. Это же относилось и к оригиналу, когда я его отделывал года три-четыре тому назад, и с тех пор больше не видал, так как у меня не осталось ни одного экземпляра.Это произведение настолько выше меня, выше моих сил, выше того, чем я привык себя знать. Права одна моя приятельница (но не 0<льга> В<севолодовна>), которая тогда же мне сказала: Ne vous oubliez pas jusqu’a croire d’avoir vous-meme ecrit cette oeuvre. C’est le peuple r
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Муж Жозефины Федор Карлович, сын А. Л. Пастернака Федор Алек¬сандрович, Ф. И. Панферов и Ф. А. Степун, с которым случайно встрети¬лись Жозефина с мужем под Мюнхеном.
2 Имеется в виду гравюра А. Д. Гончарова в издании «Фауста», изоб¬ражающая Гретхен у окна.
1537. К. ВОЛЬФУ
22 августа 1958, Переделкино
22 августа 1958
Дорогой и уважаемый господин Вольф, жалею, что отправил Вам открытку до того, как основательно просмотрел французское издание. Перевод обеих книг (и Автобиографии тоже) необыкно¬венно хорош, я не могу спокойно его читать без волнения и слез. Если не меня, то переводчиков попытаются очернить по крайней мере по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы создать впе¬чатление, что истинные мысли автора не настолько отличаются от общеупотребительных, как это следует из будто бы неумелого и искажающего смысл перевода. Во-вторых, расположенные ко мне приверженцы экспрессионизма, сюрреализма и прочих устарев¬ших художественных крайностей, не найдя в книге внешних экс¬центрических форм и упуская самое важное, — содержание и вос-
* Не забывайтесь настолько, чтобы поверить в то, что вы сами написали эту книгу. Это р<усский> народ, его стра¬дания создали ее. Благодарите Бога, что он дал вам это написать (фр.).
** Покажите эту иллюстрацию Жоржу, когда он вернется, чтобы он подтвердил вам сходство (фр.).
приятие действительности, — накинутся на переводчиков и ста¬нут обвинять их в том, что они будто бы упростили текст, сглади¬ли и скрыли его головоломные особенности и странности. Как будто своеобразие охвата, изображения и трагизма не намного оригинальнее и недостижимее, чем все фиоритуры и вычурности фрагментарных поэтических афоризмов и рваного письма, быв¬ших когда-то в моде. Мне бесконечно жаль, если мои дорогие пе¬реводчики подвергнутся этим несправедливым нападкам. — Я рад и восхищен тем, что во французском издании нет никаких огово¬рок, никаких упоминаний о том, издается ли книга по желанию автора или без него и т. д. Ничего такого, — благородство обще¬принятой простоты. Сейчас уже поздно подсказывать Вам сделать так же в издании Пантеона. Пусть и у Вас роман будет издан не¬виннейшим образом, как будто ничего не произошло. Меня раду¬ет, что в близком будущем книга может попасть в руки Хемин¬гуэю или Фолкнеру (или таким, как они) или что кто-нибудь из прочитавших ее по-английски может рассказать им о ней? Это было бы таким счастьем! Думаю, что для пересылки мне этой кни¬ги придется изобрести другой путь, нежели указанный мною в предыдущих открытках. До свидания. Большое спасибо за все.
Впервые: Kurt Wolf. Briefwechsel eines Verlegers. 1911-1963. — Авто¬граф по-нем. (Deutsche Literaturarchiv in Marbach).
1538. Ю.-М. КАЙДЕНУ
22 августа 1958, Переделкино
22 августа 1958
<...> В Вашем последнем и предыдущих письмах, в Вашем коротком эссе о Пушкине, переводах его стихов1 и работах, отно¬сящихся ко мне, я вижу Ваши добрые намерения и успешные ре¬зультаты. Вы говорите, что я «с начала и до конца поэт, лиричес¬кий поэт». Так ли это на самом деле? И надо ли мне этим гордить¬ся? Понимаете ли Вы значение этих ограничений и как мне боль¬но, что у меня не хватило способности выразить полнее цельность поэзии и жизни в их совершенном единстве? Что я значу без ро¬мана, что Вы можете написать обо мне, не привлекая эту работу и ее определений и открытий.
Я не мог бы сказать, как Маяковский: «Чтоб больше поэтов — хороших и разных»2. Напротив, мне бы хотелось — не в букваль¬ном смысле, конечно, — чтобы поэтов было поменьше; дело не в том, много ли их, а в том, чтобы поэт был великим и настоящим, мог независимо и непосредственно передать жизнь своего време¬ни. Искусство не просто описание жизни, но выражение един¬ственности бытия. То, что мы называем красотой и живостью опи¬сания, не качество стиля, а нечто гораздо большее, — свидетель¬ство нового восприятия и философского понимания жизни, ее единства и полноты. Значительный писатель своего времени (а другой мне не нужен) — это открытие, воплощение неведомой и неповторимой единственности живой действительности. Что та¬кое оригинальность, если не явление культуры, источник которо¬го во всеобщей и абсолютной реальности мира?
Многие забытые периоды истории воспринимались когда-то как конец света так же, как наш нынешний ядерный век. Каждая эпоха исторического существования сочетает в себе два времени — известное и еще не наставшее, бесконечное и неведомое, посколь¬ку будущее всегда — часть этой неизведанной и неизвестной бес-конечности, которую можно, не впадая в мистику, назвать рас¬пускающимся, глубоким и мгновенным завтрашним днем.
Всякое искусство, в особенности поэзия, значит много боль¬ше, чем составляет. Его существо и ценность символичны. Это никоим образом не значит, что у нас есть ключ, с помощью кото¬рого мы можем открыть за каждым словом или положением ка¬кой-нибудь иной, скрытый смысл — мистический, оккультный или провиденциальный, как ошибочно думали о драмах Ибсена, Метерлинка или Леонида Андреева. И это не значит, что каждый истинно творческий поэтический текст должен быть притчей или аллегорией. Я хочу сказать, что помимо и сверх отдельных тропов и метафор в стихотворении существует еще и переносный смысл, — это стремление всякой поэзии и искусства в целом — и в том его основная задача — связать общее значение вещи с более широкими и основными идеями, чтобы раскрыть величие жизни и бездонную ценность человеческого существования. Я хочу ска¬зать, что искусство не равно самому себе и себя не исчерпывает, а обязательно значит нечто большее. В этом смысле мы и называем искусство, по существу, символическим.
Если мне кажется, что автор недостаточно одарен от приро¬ды, или я не нахожу в его работах этого всепобеждающего и все¬объемлющего чувства значительности жизни, он для меня ничто, как бы хорошо он ни писал. Это похоже на то, что кто-то бегает взад и вперед по полю вдоль полотна железной дороги, размахи¬вая
