2 Пастернак вспоминает эпизод из «Войны и мира» Л. Толстого, когда московский генерал-губернатор граф Ф. В. Растопчин демагогически направляет народное негодование против оставления Москвы на не¬винного молодого человека Верещагина: «Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва». Верещагин был разорван возбуж¬денной толпой (3-й том, часть 3-я, гл. XXV).
1554. М. А. МАРКОВОЙ
11 ноября 1958, Переделкино
11 ноября 1958
Дорогая Машура, извини, что я не сразу ответил тебе. Очень, очень тяжелое для меня время. Всего лучше было бы теперь уме¬реть, но я сам, наверное, не наложу на себя рук.
Воображаю, как тебе тяжело быть случайною слушательни¬цей того, как поносят меня устно в обществе, помимо того, что ты читала в газетах. Ты, конечно, догадываешься, как мало во всем этом правды. Что делать, во все времена это иногда бывало.
Твой Боря
Впервые: «Вечерний Ленинград», 10 февр. 1990. — Автограф (собр. А. В. Курсина).
1555. М. И. ЗЛАТКИНУ
19 ноября 1958, Москва
19 ноября 1958
Глубокоуважаемый Марк Израилевич.
Извините, что я в такое время, когда у Вас в издательстве мо¬гут быть еще не ясны формы, которые должны принять взаимоот¬ношения издательства со мной, затрагиваю денежные вопросы1.
Кроме того, я знаю, в каких финансовых затруднениях находит¬ся оно, и задержки в наших расчетах не приписываю недоброй воле.
Но если можно будет в ближайшее время произвести частич¬ный платеж в погашение доли задолженной суммы, я попрошу Вас перевести до пяти тысяч из нее почтою <...>, а остальное, как толь¬ко представится такая возможность, на мой, известный в Вашей бухгалтерии текущий счет <...>.
Среди многого неверного, распространяемого обо мне в пос¬леднее время, занимают свое место и толки о моей состоятельно¬сти. Они основаны: 1) на том, что пять лет тому назад, когда Гос¬литиздат дал тройным тиражом Шекспира в моем переводе, я не потребовал утроения гонорара; и 2) на том, что я недавно отказал¬ся от Нобелевской премии. В сознании остаются цифры и суммы, а не отказы от них. Видите, как все это шатко.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: Борис Пастернак. Доктор Живаго. Избранные письма. — Местонахождение автографа неизвестно. Печатается по машин, копии Г. В. Бебутова с его купюрами.
1 Речь идет об изданной весной 1958 г. кн.: Борис Пастернак. Стихи о Грузии. Грузинские поэты: избранные переводы. Тбилиси, «Заря Восто¬ка», 1958 (см. письмо № 1561). Пастернаку была хорошо знакома ситуа¬ция, при которой критическая кампания первым делом отражалась на из¬дательской политике, и, несмотря на заключенные договоры, выплаты по ним осуществлялись по усмотрению властей. Еще в сентябре его беспоко¬ила задержка денег по этой книге, и он дважды, 2 и 28 сент. 1958, запраши-вал директора «Зари Востока»: «Дорогой Марк Израилевич, меня очень огорчает, что вместо того, чтобы выпустить меня с пользой для издатель¬ства, Вы издали мою книжку с таким страшным убытком. Выручка от 3000 экземпляров книги не покрывает и половины того, что, по расчетам, присланным мне в июне месяце тов. Захаровой, Вы мне должны в виде авторского гонорара. Хотя я забыт почти до полной неизвестности, но, думаю, все же не настолько, чтобы не могли разойтись до десяти тиражей, по крайней мере, которые окупили бы издание и покрыли Ваши издерж¬ки. Я знаю, что все это, конечно, зависит не от Вас, мудрят с общей судь¬бой литературы люди административно вышестоящие, однако, усердству¬ют вслед за ними и все. Что ж, — Ваше дело. Очень жалко. Б. Пастернак» (2 сент.; «Литературная Грузия», 1966, № 2. С. 96). Сведения о задержке гонораров в размере 21 тыс. руб. Пастернак получил от Бебутова в октябре 1958 г.
1556. Ж. де ПРУАЙЯР
28 ноября 1958, Переделкино
28 ноября 1958
Сколько времени, души и труда я отнимаю у Вас, дорогой мой друг! Что мне сказать, Жаклин, о Вашем письме от 4 нояб¬ря!1 Я склоняю колена перед этими полными доброты страница¬ми, целую руки за все, что Вы говорите. Это как если бы моя душа, отделившись или выйдя из меня, стала француженкой, оделась и села писать мне письмо, настолько оно мое и, можно сказать, из¬влечено из моего сердца.
Я пишу Вам в большой спешке и потому еще более ужасным французским, чем обычно. Чтобы сохранить рассудок и здоровье, я взялся за срочную работу (может быть, я писал уже Вам о пере¬воде драмы Юлиуша Словацкого, который я делаю благодаря лю¬безности польских писателей2). Когда к середине декабря я окон¬чу эту работу, если все остальное будет благополучно, я, как преж¬де, возобновлю переписку.
Именно из-за работы, с которой я хочу скорее разделаться, как можно скорее, я никому не отвечаю и прошу свою любимую, небесную Элен и всех остальных временно мне это простить. Я по¬лучил письма от Элен, ее великодушное предложение помочь мне материально3 (это совсем не смешно, она многое угадала), я про¬чел ее проникновенную статью в «Figaro Litteraire»4 (какие еще богатства мне нужны, если у меня такие друзья, как Вы и она?) Скажите ей, что если бы можно было восхищаться ею еще боль¬ше, чем я восхищался раньше, то невозможное достигнуто. Я по¬пытаюсь своими силами выпутаться из затруднений и горячо ее благодарю. Затем я прилагаю свою фотографию тех лет, когда Ваши матери еще и не предполагали произвести вас на свет, — она нуж¬на была для Элен, чтобы поместить ее, по-моему, в «Соттегсе»5. Здесь удобно возблагодарить Бога и в растерянности гадать, ка¬кой я мог дать повод, чтобы меня могли объявить атеистом6.
Чтобы покончить с этим, скажу, чего бы мне хотелось в делах нашей переписки, изданий, публичных выступлений и др. Един¬ственное, что руководит мною и ограничивает желания, это Ваше преподавание, чрезмерная занятость и нехватка времени, чтобы жить, а не ломать голову по поводу моих сложностей и затрудне¬ний. В этих условиях заботы о моих делах и, может быть, обо мне самом могут стать проклятьем и источником бед для Вас. В таком случае все планы отменяются и я умолкаю.
Иначе я бы пожалел, что еще не вышел предполагавшийся сборник стихотворений по-русски, где, кроме старых, должны были появиться новые неизданные стихи. Он открыл бы перевод¬чикам доступ к моему стихотворному творчеству в целом, без чего они не подозревают о существовании основной его части и огра¬ничиваются только старыми идиотскими книжками; без необхо¬димого дополнения это даже не поэзия во всей полноте. Но речь идет о Вашей безумной занятости, которая связывает меня во всех замыслах и проектах.
Что до предосторожностей в отношении меня самого, я ска¬жу Вам вот что. То, что со мной случилось и что без моего ведома, на недоступном расстоянии чудесным образом управляет моим существованием — так широко и безмерно выше меня, что любой шаг, любой поступок, даже безотчетный, которые сделаете Вы или совершу я, теряется и растворяется бесследно. Когда в моем по¬ложении я получаю столько писем из-за границы, со всех концов земли (однажды, например, их было пятьдесят четыре, 54 за один раз), — писать мне обычной почтой или не писать, не составляет никакой разницы. Пусть мне пишут. Я думаю, что при этих усло¬виях делать все лучше, чем не делать ничего7.
Надеюсь, что Вы получили мою открытку, касающуюся 10 де¬кабря в Сток<гольме>8. Не подумав о Вашей нечеловеческой за¬нятости и нехватке времени, я предлагал Вам воспользоваться Вашей прежней доверенностью, написанной до грозных событий, до скандйла. Я представлял себе, как Вы, может быть, отправи¬тесь в Ст<окгольм> и не по моему поручению, а в соответствии с Вашими собственными правами, примете вместо меня свободное участие в церемонии выдачи премии и по-своему скажете ответную речь, обращенную к королю. Но возможность этого, насколько я понимаю, прошла. Тем не менее я прилагаю для Вас письмо баро¬нессы Гольштинской. Она, вероятно, посвящена в Нобелевские дела. Судя по ее словам, мой отказ не упразднил сумму, от кото¬рой я отказался, ею еще можно распоряжаться по нашему усмот¬рению. Может быть, воспользоваться ее советом, как Вы думаете? Не возьмете ли Вы это на себя и не сделаете ли от своего имени этот дар Красному кресту?9 Я со своей стороны пальцем не при¬коснусь к Нобелевской теме и буду вести себя так, как будто меня не существует. Но, конечно, мы опоздаем со всеми своими реше¬ниями, все произойдет само собой, без нас.
С волнением и нежностью обнимаю Вас, Вы мой истинный ангел. В следующий раз, ближе к концу года, когда я буду свобод¬нее, я опишу Вам:
1) Все разнообразие писем и жалоб, которые я получаю со всего мира, целую статистику нравов.
2) Темные дни и еще более темные вечера времен античности или Ветхого Завета, возбужденная чернь, пьяные крики, ругатель¬ства и проклятья на дорогах и возле кабака, которые доносились до меня во время вечерних прогулок, я не отвечал на эти крики и не шел в их сторону, но и не сворачивал назад, продолжая прогул¬ку. Но меня все здесь знают, мне нечего бояться.
Я отправляю это письмо, не перечитывая, со всеми ошибка¬ми против правил, разума, против логики и грамматики.
Впервые: «Новый мир», 1992, N° 1. — Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956-1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 «Как я за Вас беспокоюсь, как я волнуюсь за Вас, милый друг, ми¬лый Борис Леонидович, — писала Ж. де Пруайяр. — Я думаю только о Вас — по вечерам, когда засыпаю, ночью, если просыпаюсь, утром, когда голова у меня не заполнена преподаванием и семьей. Но в сердце — Ваше страдание и постоянная сосущая тоска…» (там же. С. 151).
2 Благодаря настойчивости польских писателей, не согласившихся ни на какого другого переводчика, Пастернак получил договор на перевод Ю. Словацкого (см. коммент. 5 к письму JSfe 1518).
3 Исключение Пастернака из Союза писателей, состоявшееся 27 окт. 1958 г., лишало его издательских заказов и, следовательно, заработков. См. письмо N° 1561.
4 В «Figaro Litteraire» 1 нояб. 1958 была опубликована статья Э. Пель¬тье «Rencontre avec l’auteur du «Docteur Jivago»», посвящ. ее встрече с Па¬стернаком в сент. 1956 г.
5 В журн. «Commerce* в 1925 г. были напечатаны два стих. Пастерна¬ка в переводе Е. Извольской. Осенью 1958 г. в Риме проходила ретроспек¬тивная выставка журнала, для которой Э. Пельтье просила у Пастернака фотографию 1920-х гг.; она вместе с автографом стихотворения (вероят¬но, «Отпльггие», 1922) была представлена на выставке.
6 Имеется в виду интервью Пастернака, опубликованное в газете «Express» под назв. «Я почти атеист». «Даже если Вы так сказали, — писа¬ла ему Ж. де Пруайяр, — они ничего не поняли в Ваших мыслях и сердце» («Новый мир», 1922,
