столкнуть нас. Этим первым случа¬ем оказалась Ваша посылка.

Достаточно было минуты, чтобы пробежать Биографическую хронику, так богато насыщенную теоретическими рассуждения¬ми. Меня поразили некоторые замечания или положения, такие, как «Благоговение перед жизнью» и «Мессианизм и тайны стра¬дания Христа» и другие.

Основным духом моих опытов или стремлений (никакой фи¬лософии у меня нет) стало понимание искусства или творческого воплощения и вдохновения как жертвы сосредоточенного само¬отвержения, в далеком и скромном подобии Тайной вечери и Ев¬харистии2, — то, что образная сторона нашей культуры, герои и лица европейской истории в определенном смысле представляют собой некоторое подражание Иисусу Христу или тесно с ним свя¬заны и что Евангелие — основа того, что называется царством сло¬весности и реализмом.

Этого слишком мало, чтобы заменить великое подлинное твор¬чество или нравственность, это слишком скудно, чтобы равнять¬ся высоте и героической человеческой деятельности Швейцера.

Простите мой невозможный английский и краткость моего письма. Я оставляю его неподписанным, как лучшее пожелание того, чтобы оно вернее до Вас дошло.

Впервые. — Автограф по-англ. (собр. адресата). Печатается по ксе¬рокопии.

Мириам Роджерс — американская писательница, знакомая Курта и Элен Вольфов. Известны 5 писем Пастернака к ней 1959—1960 гг.

1 Albert Schweitzer. A Selection of writings of and about («Избранные со¬чинения его и о нем»). N. Y., 1958, с дарственной надписью: «For Boris Pasternak with admiration and all best wishes from Miriam Rogers, Brooklin Mass. Dec. 12,1958» («Борису Пастернаку с восхищением и лучшими пожелани¬ями от Мириам Роджерс, Бруклин, штат Массачусетс, 12 дек. 1958»).

2 Аналогичным сопоставлением Пастернак характеризует в «Охранной грамоте» поэзию раннего Маяковского, в которой он увидел знание того, что творчество нуждается «в такой страсти, которая внутренне подобна Стра¬стям и новизна которой внутренне подобна новому Обетованию».

1561. Г. Б. ХЕСИНУ

11 января 1959, Переделкино

11 января 1959 г.

Глубокоуважаемый Григорий Борисович! Прошу Вас через посредство Отдела по охране авторских прав выяснить, отчего задерживаются и не производятся два платежа.

1) По тбилисскому издательству «Заря Востока» за выпущен¬ную ими весною книгу «Стихи о Грузии и грузинские поэты», а также за участие в отдельных переводных изданиях Чиковани, Леонидзе и др., в общей сложности задолженность более 21-й ты¬сячи (без удержания налога), как явствует из октябрьского пись¬ма Г. В. Бебутова, главного редактора издательства, которое при¬лагаю в виде справки. Часть этих денег, в размере пяти тысяч я просил перевести по почте О. В. Ивинской, остальное — мне на мою сберкнижку.

2) По Гослитиздату, согласно договору № 10876 от 17/Х-58 г. Означенная в договоре работа (стихотворный перевод драмы Сло¬вацкого) выполнена и сдана около полутора месяцев тому назад1.

Вместе с тем остается в силе моя третья просьба, обращенная к Вам в устной форме, выяснить будут ли действительно давать мне работы и их оплачивать в виде нужного мне заработка, как о том все время делаются официальные заявления, пока не соот¬ветствующие истине, потому что в противном случае мне придет¬ся искать иного способа поддерживать существование, один из которых (путем обмена доверенностями с Хемингуэем, Лаксне-сом, Ремарком, Мориаком и другими) я Вам назвал2. Уважающий Вас Б. Пастернак

Впервые: Пастернак и власть. — Заверенная машин, копия (РГАЛИ, ф. 1899, on. 1, ед. хр. 728). Приложено сопроводительное письмо Г. Б. Хе-сина А. А. Суркову 21 янв. 1959. Судя по черновым наброскам О. Ивинс¬кой, сохранившимся в ее бумагах, инициатива этого и следующего пись¬ма № 1562 Поликарпову исходила от нее.

1 Деньги за эти работы были выплачены только осенью 1959 г.

2 Имеется в виду способ, которым Пастернак мог бы законно получать русские деньги за издаваемые в СССР книги названных писателей, а они компенсировали бы их за счет гонораров от изданий «Доктора Живаго».

1562. Д. А. ПОЛИКАРПОВУ

16 января 1959, Переделкино

Дорогой Дмитрий Алексеевич, помнится, я расписывал, что я не подвергался никаким нажимам и притеснениям, что от рос¬кошной поездки (без оставления заложников) любезно предостав¬лявшейся мне, я отказался добровольно1, — я бессовестно врал под Вашу диктовку не затем, чтобы мне потом показали кукиш. Я по¬нимаю, я взрослый, что я ничего не могу требовать, что у меня нет прав, что против движения бровей верховной власти я козявка, которую раздавить, и никто не пикнет, но ведь это случится не так просто, перед этим где-нибудь об <этом> пожалеют. Я опять-таки понимаю, что если я на свободе, и меня не выгнали с дачи, это безмерно много, но зачем в придачу к этим сведениям, соответ¬ствующим истине, два ведомства, министерство культуры и ми¬нистерство иностранных дел дают заверения, что я получаю и впредь буду получать заказы и платные работы, что со мной будут заключать договора и по ним расплачиваться, между тем, как по этой части установилась царственная неясность, дожидающаяся выяснения от тех же верховных бровей, чего никогда не будет2.

Вы мне напомнили, что дело примирения с Союзом Вы вы¬делили и, как условие существования, возложили на меня. О, за¬чем же я должен это помнить, зачем должен я быть воплощением благородства и верности честному слову среди сплошной двой-ственности и притворства? Я тоже забыл это. И мне казалось и продолжает казаться, что для восстановления меня в Союзе, дос¬таточно последних слов во втором моем письме3. Я вообще, по глупости, ожидал знаков широты и великодушия в ответ на эти письма. Действительно страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключенных и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону. Государь и великие князья выражали письмами благодарность моему отцу по разным негосударственным поводам. Но, разуме¬ется, куда же им всем против нынешней возвышенности и блеска.

Повторяю, писать могу только Вам, потому что полон уваже¬ния только к Вам и выше оно не распространяется. Раздражение мое обращено не к Вам, а мимо, в сторону. Но может быть в Ва¬ших личных силах — действенно, с результатами уладить до конца все эти нестроения и загадки с издательствами! Если нет, то горе мне. Никому, выше Вас, я писать не буду, ничего другого пред¬принимать не стану4.

С лучшими благодарными воспоминаниями о Вас

Б. Пастернак

16 янв. 1959 г. Переделкино

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, без шифра).

1 См. письмо JSfe 1552.

2 В письме 3 янв. 1959 Мак Ifreropy Пастернак писал: «Я напрасно ожидал проявления великодушия и снисхождения в ответ на два моих опуб¬ликованных письма. Великодушие и терпимость не в природе моих адре¬сатов, оскорбление и унижение будут продолжаться. Петля неясности, которая все больше и больше затягивается вокруг моей шеи, имеет целью силой поставить меня в материальном отношении на колени, но этого никогда не будет. Я переступил порог нового года с самоубийственным настроением и гневом» (Пастернак и власть. С. 185—186). Письмо не было получено адресатом, председатель КГБ А. Шелепин цитирует его в своей докладной записке в ЦК.

3 Этот вопрос возник вскоре после исключения Пастернака из Союза писателей, в ноябре 1958 г.; Пастернак рассказывал Герду Руге, что «Союз писателей хочет восстановить его членство при условии, что он покается. Но он на это никогда не пойдет, считая, что Союз писателей должен изви¬ниться перед ним. Он решительно отказывался высказываться против за¬падных интерпретаций «Живаго». «Нет, я этого не сделаю. Я не хочу под¬лизываться к своему правительству»» («Знамя», 2005, JSfe 3. С. 154).

3 Имеется в виду фраза из письма в «Правду»: «Я верю, что найду в себе силы восстановить свое доброе имя и подорванное доверие товари¬щей» («Правда», 6 нояб. 1958).

4 Имеется в виду отказ писать Н. С. Хрущеву, к чему Пастернака под¬талкивал Поликарпов. Однако под продолжающимся давлением такое письмо было составлено, но осталось не отосланным (письмо JNfe 1565).

1563. В. ФИЛИППУ

21 января 1959, Переделкино

21 янв. 1959 Дорогой Вальтер,

Можешь себе представить, как я обрадовался твоему письму и как глазам своим не поверил, читая его. Ты молодец, что напи¬сал мне так коротко, ограничусь и я очень немногим. Ужасно зат¬руднена моя переписка обилием писем, на часть которых, особен¬но дорогих, я так охотно отвечаю, и необъятностью тем, которы¬ми-то ведь я только и живу и которые так трудно охватить. Креп¬ко целую тебя и желаю счастья тебе и твоим близким. Наверное трудно мне будет, потому что после открывшихся возможностей, таких задушевно-широких и настолько настоящих и моих, едва ли я добровольно скорчусь и соглашусь заползти в предписанный мне кружок, которым меня обведут. Обнимаю тебя.

Впервые. — Местонахождение автографа неизвестно; печатается по фотокопии.

Вальтер Филипп был учеником Пастернака в 1910-х гг., когда он был у них в доме гувернером. После смерти отца, в 1918 г. они с матерью пере¬ехали в Германию; впоследствии стал инженером-электриком, издавал научно-технический журнал.

1564. Ж. Л. ПАСТЕРНАК

22 января 1959, Переделкино

22 января 1959. (Жоне). Дорогая моя и любимая, я написал русское письмо Л<иде>. Не знаю, получит ли она его. Она богато одаренный человек, ее книга совершенно замечательна1. Но не сердитесь на меня ни ты, ни она. Я объяснил Л<иде> истинное существо «переписки» со мной, о которой пишет переводчик в «New Statesman*. Я его вежливо отговаривал от его намерений под тем предлогом, что недоволен своими вещами с литературной точ¬ки зрения, и он, не упоминая об этом, скромно назвал это «пере¬пиской»2. Но в тот же самый день, как ты ласково упрекала меня и предупреждала против доверчивости, ваш сосед, некто Камен вслед за Кайденом послал мне из Оксфорда пакет с новыми опы¬тами3. Что же, по-твоему, я могу с ним сделать, кроме того, чтобы самым вежливым образом ответить ему? Я подумал, что если я даже убью их, их тени будут все равно продолжать свои упражнения. Я не знаю от них противоядия. Подобно Кайдену, который снача¬ла прислал мне целую кипу переводов из Пушкина (кое-что не¬плохо) и еще большую кипу восхищенных отзывов своих читате¬лей, этот Камен (который, как мне кажется, еще хуже Кайдена) также апеллирует к многочисленным хвалебным рекомендациям, между прочим, Берл<ина>, М. Харари и пр. Вот набросок того, как я собираюсь ему ответить. Я могу принять свое написанное все в целом, темное и сложное, — всю прозу и всю поэзию, их судь¬бу и успех, неотделимые от окружающей жизни и собственного существования, от литературы, влияний и т. д. Но ничего из от¬дельно взятого, за редкими исключениями, я принять не могу, ни своих повестей, ни стихов. Меня просто убивает ощущение их сла¬бости и пустоты, возрастающих и невыносимых, когда я читаю их в переводе. Но это вина автора, а не кого-либо из переводчиков. Совсем иное, почти противоположное впечатление производят на меня лишь переводы большой ритмической силы и динамичнос¬ти, мастерски зарифмованные и точные. Они спасают стихотво¬рение от моего осуждения и избавляют меня