и полный обаяния русский язык. Но для этого есть другие основания.

Вы мне доставили большое удовольствие письмом и еще бо¬лее своим стихотворением. Оно замечательно. Я вернусь к нему несколько дальше.

Я не хочу разбирать Ваше чувство близости ко мне, само по себе, Вам кажется, что оно основано на подражании.

У меня не было такого чувства по отношению к Блоку, кото¬рый был для меня богом, поскольку этот поэт писал на том же языке. Но что касается Рильке, то от подобного чувства я изба¬вился лишь очень недавно. Я всегда думал, что в своих собствен¬ных опытах и во всей своей художественной деятельности я лишь перевожу его и развиваю, что ничего не добавляю к его ориги¬нальности и все время плаваю в его водах.

Как мне теперь кажется, есть основания считать, что я оши¬бался. Это именно та же ошибка, что и у Вас. Разница в языке уси¬ливает кажущееся сходство между произведениями, мыслями и тенденциями, выраженными на одном и на другом. Неопределен¬ность, которая неизбежно связывает человечество, возрастает от неопределенности расстояния, отделяющего языки (чем его из¬мерить?), и осложняет сравнение. Две несоизмеримые вещи ка¬жутся сходными и одинаковыми. Пространство, так сказать, ле¬жащее между каким-нибудь стихотворением и его переводом, взя¬тым наугад, — это более широкая и неопределенная поэзия, чем обе эти вещи. В промежутке между ними располагается сама ре¬альность, описанная в них, полная смысла, но молчаливая. Пере¬ходить с одного языка на другой — это больше, чем переместить¬ся из одной страны в соседнюю. Скорее, это шаг из одного несу-ществовавшего столетия в другое, пригрезившееся.

Я распечатал Ваше письмо после предобеденной прогулки по белым полуденным снегам, купавшимся в ослепительном солнеч¬ном свете. Издалека доносились глухие раскаты поездов, своим рокочущим дыханьем окружавших широкий раскат горизонта. Голос белоснежного сверкающего пространства, радостного и про¬низанного солнцем, был голосом самой жизни, надежного и ши¬рокого существованья, которое в своем огромном и спокойном молчании объяснялось на голубином языке. Недавно, несколько дней подряд, я стал записывать кое-что (в стихах), но после не¬большого двухдневного перерыва мне пришлось снова уступить необходимости писать письма. Вернувшись с прогулки, я наме¬ревался набросать что-нибудь об этом зимнем безмолвии, опоя¬санном по всей длине горизонта бормотанием железных дорог. По возвращении я нашел то предполагаемое стихотворение уже на¬писанным Вами. Но это ощущение — следствие той же ошибки, о которой я писал выше.

Стихотворение мне чрезвычайно нравится.

«Se rompt et se reprend», «Quelque chose s’ourdit», то, как опи¬сано состояние природы и сознания, — великолепно, великолеп¬но, Мне показалось с первого взгляда, что «Le silence hesitant sur la /range des trembles* немного отклоняется в сторону поверхностной подробности, так как это уточнение не было целью стихотворе¬ния, и что глагол «tremble» в конце какой-либо другой строчки я предпочел бы существительному, но я вижу, что ошибаюсь. «Et crible de cricris*1 тоже великолепно.

В моей вчерашней телеграмме к Жаклин есть слова «обнимите Элен». Я совсем забыл, что это может ввести ее в заблуждение. Пусть она мне простит эту невнимательность и не ломает себе над этим голову. Это было сказано в прямом смысле.

Впервые: Carriers du Monde Russe et Sovietique. 1-2. Vol. XV. 1974. Janvier — juin. — Автограф (собр. адресата).

1 Процитированные строки можно было бы перевести: «Распадается, собирается», «Что-то возникает», «Дрожь тишины на бахроме осин, иссе¬ченная трелью сверчков». Стих. Окутюрье «Апрель» ъм.: Диалог писате¬лей. С. 532.

1569. А. И. ГРАЧЕВОЙ

12 февраля 1959, Переделкино

12 февр. 1959

Тов. Грачева, Вы — чудачка. Должен ответить Вам полным отка¬зом1. Со мной самим творятся одни только неприятности, имя мое может принести Вам только вред, я совершенно для Вас бесполезен и фотография Ваша ничего не может изменить. Извините меня2.

2>. Пастернак

Впервые: «Вечерний Харьков», 10 февр. 1997. — Автограф (Отдел ред¬ких изданий и рукописей Харьковской гос. научной библиотеки им. В. Г. Короленко, ф. 34, шифр Р-490).

1 В том же фонде сохранился черновик письма А. Грачевой Пастерна¬ку, в котором она просила его помочь ей в поисках литературной работы.

2 В ответ на следующее письмо А. И. Грачевой Пастернак 16 марта 1959 послал ей записку, написанную наполовину по-французски, наполовину по-английски: «Спеге Madame, почему при таком прекрасном знании язы¬ков и будучи такой красавицей, Вы не пытаетесь устроиться на службу в число переводчиков Иностранной комиссии Союза советских писателей, или, еще лучше, — в разряд переводчиков, сопровождающих всякого рода высоких иностранных гостей в музеях, путешествиях и т. д. и т. д.? Я по¬лон уважения и симпатии к Вам, но, пожалуйста, поверьте, что мое поло¬жение фантастически скверно и опасно и не дает мне ни минуты покоя и отдыха в течение некоторого, может быть, очень долгого времени. И за¬чем мне читать Ваши переводы, даже если они так прекрасны, как кажет¬ся, — ведь моя рекомендация будет им смертным приговором, а знаком¬ство со мной ведет к осуждению? Как истинная и совершенная красави¬ца, Вы скорее должны были бы ставить за меня свечу всем святым, жалеть и беречь меня, чем отвлекать и раздражать» (курсивом выделены слова, написанные по-русски). Письмо, адресованное в Москву, Ленинский пр., 72, кв. 94, не было послано и осталось в бумагах Пастернака.

1570. М. А. МАРКОВОЙ

16 февраля 1959у Переделкино

16 февр. 1959

Дорогая Машура, извини, что не ответил тебе на предыдущее письмо. Я помню твой совет в том письме, чтобы брать от жизни все, что она позволяет. Мне он понравился.

Моя жизнь фантасмагорична до неописуемое™. Опять неко¬торые обстоятельства скопили надо мною грозовые тучи. Я и не буду пытаться тебе это рассказывать. Если все уляжется и я уце¬лею, не может быть чтобы не наладилась и материальная сторона. В таком случае, если я буду жив и выйду сухим из воды, эдак, ска¬жем, к лету, я обязательно пошлю тебе денег.

Я этого не могу сделать сейчас, не потому что их совершенно нет, а все неясно, и обстоятельства, и окружающие не дадут мне это сделать.

Ну зачем ты послала мне эту папину ерунду1. Если папа, так значит уж все хорошо и свято! Я не люблю этого поклонения ве¬щам также и в отношении себя. У меня в доме нет ничего подоб¬ного, я не храню ни черновиков рукописей, ни чьих бы то ни было старых писем. Никакого «архива», никакого бумажного царства. Я щажу только самое редкое, победоносно красивое, замечатель¬ное, бессмертное. А этого, по счастью, никогда не бывает много и оно не обременяет обстановки.

Итак, потерпи немного пока мне ясно станет, на каком я све¬те. Кланяйся Милочке. Целую тебя.

Представь себе, среди этих, и все новых столкновений страс¬тей, громов, государственных преступлений и совершенно баснос¬ловных неожиданностей, — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, я со¬всем не могу пожаловаться на здоровье.

Твой Боря

Мне очень больно, что на сквозняке ты подвергаешь все вре¬мя испытанию свое здоровье. И наверное, это очень томительно и трудно. Но унизительного тут нет решительно ничего и я с удо¬вольствием (недолго) поработал бы лифтером.

Впервые: «Вечерний Ленинград», 10 февр. 1990. — Автограф (собр. А. В. Курсина).

1 Не удалось выяснить, что именно из вещей Л. О. Пастернака посла¬ла М. А. Маркова.

1571. О. ГОНЧАРОВУ

18 февраля 1959, Переделкино

18 февр. 1959

Спасибо, дорогой мой Олег Гончаров! Если бы Вы знали, как были сегодня впору, как кстати были Ваши любящие строки! Я не могу сказать, чтобы я никогда не слышал слов ободрения, ласки, признания. Но так запутано мое положение, столько перекрест-ных, сталкивающихся страданий вокруг меня! Мне надо, по по¬сторонним причинам, против воли, временно уехать, и этого не хочет одна близкая моя приятельница, которая знает, как много она для меня составляет, и могла бы быть уверена во мне, но кото¬рую огорчает эта необходимость временного отъезда и которая хотела бы отговорить меня от него1.

И весь день мне тяжело на сердце, точно в ожидании казни или какой-нибудь потери. И вот подали мне Ваш конверт. Ну вот, думаю, прочту что-нибудь вроде «Иуды», или «продали Родину», или что-нибудь другое в духе этого казенного негодования2.

И когда я стал читать Ваше письмо, весь день сдерживаемые слезы грусти и сожаления хлынули у меня градом, я зарыдал, чи¬тая Ваши золотые слова, полные доброты. Да воздаст Вам Бог сча¬стьем за них. Я обнимаю Вас.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Огонек», 1990, № 8. — Автограф (собр. В. Приходько). Олег Гончаров — геолог из Львова, написал Пастернаку письмо с выражением участия и восхищения.

1 Пастернаку было предъявлено категорическое требование покинуть Переделкино на время приезда в Москву премьер-министра Великобри¬тании Г. Макмиллана. Его решение поехать с женой в Тбилиси и отказ от поездки с О. В. Ивинской к К. Г. Паустовскому в Тарусу были восприняты ею как предательство; после резких объяснений с Пастернаком (см. пись¬мо № 1573 и коммент. 3) Ивинская уехала в Ленинград.

2 Речь идет о письмах, которые Пастернак получал от «разгневанного народа». Сохранилось анонимное стих. «Борису Пастернаку от Иуды»: «Я предал одного Христа, / А ты, — / Ты предал всю Россию» (Материалы ГМГЛ. С. 73).

1572. К. Н. ПОПОВУ

18 февраля 1959, Переделкино

18 февраля 1959

Дорогой мой Кирюша, от души благодарю Вас за поздравление. Как хорошо Вы уже пишете! И очень хорошо рисуете: Вы — молодец.

Но меня Вы страшно приукрасили, я никогда таким краси¬вым в жизни не был1.

Кирюша — Вы прелесть, и доставили мне большую радость.

Желаю Вам в жизни много успехов, радости и удач. И чтобы бабушка, мама и все в доме долго-долго жили и были здоровы.

Кланяйтесь им.

Целую Вас крепко.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: Ивинская. В плену времени. — Автограф (собр. адресата).

Кирилл Попов — семилетний сын приятельницы Пастернака худож¬ницы Ольги Ильиничны Поповой-Светловской.

1 К письму с поздравлением с днем рождения приложен портрет Пастернака.

1573. О. В. ИВИНСКОЙ

24 февраля 1959, Тбилиси

24 февр. Дорогая моя Олюша, получилось очень глупо. Уез¬жая, я скорее надеялся, что буду перекидываться с тобою телефон¬ными разговорами, чем писать тебе, а вышло наоборот. Я уехал с твердо выясненным номером твоего лениградского телефона и с неуясненным адресом. Оказалось, что отсюда звонить в Ленин¬град очень трудно, потому что это делают не непосредственно, а через Москву и говорить можно только ночью после часу. Я посы¬лаю письма Ирочке в Москву для тебя, в надежде, что она связы¬вается с тобой по телефону и скажет тебе, что я тебе пишу1. Хуже то, что я ничего не знаю о тебе и не могу узнать, здорова ли ты и как у тебя с деньгами, заняла ли ты у кого-нибудь.

Очевидно сюда дали знать писателям, как вести себя со мной, тихо, сдержанно, без банкетов и я живу у Нины в совершенной глу¬хоте и неизвестности, читаю Пруста2, ем, сплю, хожу по