совершенных ею чудес и проповедницей.

Крепко Вас целую. Когда Вы к нам приедете? Да, Нина, воп¬рос о моих переводах Тициана надо, ради меня, если Вы меня любите, перерешить по-другому, как этого требуют. Тут нам не уступят.

Впервые: «Литературная Грузия», 1980, № 2. — Автограф (ГМГЛ, № 021914, 20).

1 Прислуга в доме Н. Табидзе.

2 Речь идет о друзьях Ниты и Нины Табидзе, с которыми Пастернак близко сошелся в этот приезд: Марина Мицишвили — дочь расстрелянного поэта Николо Мицишвили, археолог; Медея Яшвили — дочь Паоло Яшви-ли; Этери Николаевна Какабадзе — вдова художника Давида Какабадзе. Пастернак писал М. Мицишвили: «2 апр. 1959. Дорогая Марина Никола¬евна, с Георгием Георг. Маргвелашвили послал кое-кому несколько книг, в том числе и Вам. Того, что я сам писал последние 20 лет, не издавали. Поэтому я не мог послать никому ничего своего и ограничился только переводами» (Материалы ГМГЛ. С. 328).

3 Вопрос о примирении с Союзом писателей Поликарпов ставил еще в ноябре 1958 г. См. об этом в письме № 1562, коммент. 3.

4 «…Как зовут Вашу сотрудницу, — спрашивал Пастернак Марину Мицишвили, — милую, живую, одухотворенную, с такими красивыми глазами, такую знающую (она знает немного по-гречески), кажется ее фамилия Канделаки, но наверное я ошибаюсь. Как зовут сестру Гуги Ар-чиловны, дочери Раисы Константиновны Микадзе, которая тоже обходи¬ла с нами залы музея? Всем им самый сердечный привет. Знакомство с ними было для меня большой радостью» (там же). М. Мицишвили пока¬зала Пастернаку Музей Грузии им. Н. Джанашия.

1586. Л. А. ВОСКРЕСЕНСКОЙ

27 марта 1959, Переделкино

27 марта 1959

Дорогая Лидия Александровна,

благодарю Вас за подарки, Вы меня так балуете своим вни¬манием, щедростью, добротой!1 Экзюпери у меня есть полный, но так и не могу урвать времени его прочесть, авось малень¬кого Вашего принца удосужусь пробежать глазами раньше2, это давнишний мой долг перед французскими моими приятель¬ницами.

Я обязательно повидаюсь с Вами, может быть даже позднее, летом, соберусь к Вам. Неужели правда, хватит у Вас труда и тер¬пения одолевать «Доктора Живаго» в переводах (тогда бы я по¬просил 0<лыу> В<севолодовну> дать Вам на английском и на итальянском). Оригиналов нет и их получить неоткуда, да и вооб¬ще пора «Д. Ж.» считать делом прошлого и, собравшись с силами, подумать о чем-нибудь новом.

Чем отдарить мне Вас за Вашу неиссякаемую сердечность? С чувством неоплатной задолженности кончаю и от души желаю здоровья и радости Вам и всем Вашим. Ваш Б. П.

Впервые. — Автограф (собр. А. А. Воскресенского).

1 Л. А. Воскресенская выписывала из поступавших в Фундаменталь¬ную библиотеку общественных наук иностранных книг и журналов упо¬минания о Пастернаке. Кроме того, дарила ему книги; в данном случае имеется в виду «Древнерусская живопись в собрании Третьяковской гале¬реи». М., 1958, с надписью: «Милому гимназисту — Боре Пастернаку — Поэту 1958 г., дорогому моему современнику. Л. В. Март, 1959».

2 Antoine de Saint-Exupery. Le petit Prince. M., «Литература на ино¬странных языках», 1958, с дарственной надписью: «Борису Леонидовичу с приветом от Л. В. Март, 1959».

1587. Ч. ГУДИАШВИЛИ

28 марта 1959, Переделкино

28 марта 1959 Дорогая Чукуртма!

Мне очень хочется написать Вам, но в Вашем лице я также обращаюсь к Вашим родителям, к Вашему дому, ко всем людям, выделенным мною в Вашем городе в этот приезд, ко всем дням, проведенным в нем.

Как я однажды сказал, что не могу отделить картин Вашего отца, висящих по стенам от людей, сидящих под ними вокруг сто¬ла, и от жизни, протекающей в этих стенах, так богато и тесно уве¬шанных картинами (точно это деревья в лесу, постепенно разрос¬шиеся), как вечернее освещение комнаты как бы подхватывает и продолжает тепло коричнево-телесных красок, преобладающих в его живописи, так сливаетесь для меня Вы и Ваша мама и Ваше жилище и история и деятельность Вашего отца с тем уголком го¬рода, с улицей, где помещается Ваш дом, с узкою и стройной Ка-шуэти (как бы сделавшей несколько шагов по направлению к Ва¬шей квартире, чтобы Ваш отец расписал ее алтарь)1, с выходом из-под кипарисов городского сада в узкую улицу, где бывает мно¬го тени и на некоторых домах фронтонные украшения над подъез¬дами и окнами.

Внешность места, где Вы были ребенком и работал Ваш отец, давно и в прошлый приезд связались у меня с образом Вашего отца и его особенным миром. Для меня имеет значение какого-то особ¬няком стоящего, необычного начала: лето в городе, как явление, как фактор. Для меня присутствие летнего солнца и летней расти¬тельности на городских улицах имеет более волнующее, загадоч¬ное и драматическое значение, чем прелесть природы на воле за городом2. Как происшествия у чужих, куда сбегаются смотреть и о чем рассказывают, служат напоминанием, что кроме привычек и налаженного течением времени, еще есть жизнь, к которой ни¬когда нельзя привыкнуть и которая никогда не становится впол¬не знакомой, так действует на меня это появление, это выраста¬ние кипарисов и тополей у изгородей городских летних садов, а тень, которую они бросают за ограду, кажется мне их деятельны¬ми проявлениями, их поступками. Вот Вам пример. Вы любите музыку? Для меня больше всего, бездонно много по сравнению с другими сделал в ней Шопен. И я его произвожу не из вздохов и слез, пролитых им в жизни (я не люблю романтизма и слова ро¬мантизм), но из особенностей Парижской городской жизни трид¬цатых годов прошлого века, из деревьев Парижских бульваров3.

И Вы и Ваша семья живете у порога такого садового, листвен¬ного вторжения.

Не смею подсказывать, но на месте Вашего отца, в ряду его исторических композиций (как например с царицей Тамарой и пр.) с какой-то мерой вольности, которую он допускает в своей фан¬тастической графике, я бы написал полотно маслом, семейную или домашнюю симфонию, где обязательно, вместе с его жизнью, и Вами, и мамой был бы клочок уличной достоверности с перекре¬стком и воротами городского сада, с темнотою тени на улице, с кипарисами и Кашуэти. И чем эгоцентричнее и полнее он подчи¬нил бы Вас и маму деревьям, и зданиям, и вымыслам, чем больше перемешал бы Вас с ними, тем было бы лучше.

При первой возможности я пришлю Вам кое-что из моих ра¬бот для чтения. Только это будут переводы, у меня нет ничего сво¬его. Фауста прочтите (не сразу, небольшими частями в свободные минуты) обязательно. Но и в Марии Стюарт Шиллера, где потря-сающее множество опечаток, самых неприличных, часто наруша¬ющих ритм, хороший конец (5-й акт).

Будьте здоровы, милая моя девочка. Желаю от души победы и удачи Вашим мечтам и стремлениям, Вашей гордости, Вашему самолюбию. И поцелуйте, пожалуйста, маму и Вашего легендар¬ного отца.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Литературная Грузия», 1980, № 2. — Автограф (собр. адре¬сата).

1 Кашуэти — старинная грузинская церковь, во время реставрации которой Ладо Гудиашвили расписал в ней алтарь.

2 Тема лета в городе — один из многократно повторяющихся сюжетов Пастернака в стихах («Лето в городе», 1956) и письмах, например: «Боюсь лета в городе, — духоты, пыли, бессонницы, накатов чужого, но заразитель¬ного скотства; идеи ада (бесформенного страданья)» (письмо № 309).

3 См. стих. «Опять Шопен не ищет выгод…», 1931, и «Во всем мне хочется дойти…», 1956.

1588. Ж. де ПРУАЙЯР

30 марта 1959, Переделкино

30 марта 1959

Дорогой мой бедный друг, мне надо сказать Вам две вещи, которые решительным образом изменили мое теперешнее поло¬жение, еще более стеснив его и отягчив. Меня предупредили о тя¬желых последствиях, которые ожидают меня, если повторится что-нибудь подобное истории с Энт. Бр<ауном>1. Друзья советуют мне полностью отказаться от радости переписки, которую я веду, и никого не принимать.

Я пробовал соблюдать это в течение двух недель. Но это ли¬шение уничтожает все, ничего не оставляя. Такое воздержание искажает и разлагает все составные элементы существования, воз¬дух, землю, солнце, человеческие отношения. Мне осознанно не-навистно стало все, что я бессознательно и по привычке любил до сих пор. Итак, для того, чтобы существовать, я должен позволить себе дышать и в разумных пределах рисковать головой. — Это пер¬вое, что мне нужно было Вам сказать. А вот второе.

Меня, наконец, вызвали в одно официальное, юридическое финансовое место и сообщили о счете в Норвежском банке, где лежит для меня немногим больше ста тысяч крон, и о другом сче¬те в Швейцарии, в двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, — эти сведения исходят от их финансовых агентов за границей. Меня спросили, что я думаю с ними делать. Я Вам скажу сейчас, что я предполагаю сделать, но пока прошу этого не разглашать. Не знаю, что бы я делал в других условиях, но сейчас я хочу воспользовать¬ся этой возможностью. Задерживается плата, причитающаяся мне за недавно выполненные работы, и зарабатывать мне больше не дадут, этого лишена также 0<льга> В<севолодовна>, не захотев¬шая публично отречься от меня, хотя живет отдельно и независи¬мо. К тому же отказам в таких предложениях всегда придается скверная окраска. И вот на что я решился.

Я попрошу перевести всю сумму из Норвегии сюда, полови¬ну Зине, половину 0<льге>. Что до денег из Швейцарии, то неко¬торое время я подожду и не буду открывать своего решения, пока не уверюсь в результатах норвежского мероприятия. Но у меня твердое намерение попытаться оставить там, у Вас, больше поло¬вины (и с течением времени она будет увеличиваться). Возможно, дождавшись результатов этого испытания, я десять или пятнад¬цать тысяч фунтов передам фонду помощи престарелым писате¬лям, другими словами, той самой организации, из которой меня исключили.

Но это все не имеет отношения к существенным вопросам Вашего письма от 19 февраля, вернее, к одному первостепенному, который легко решается несколькими словами.

Моя мечта и желание — объединить все в Ваших руках, что¬бы Ф<ельтринелли> и другие должны были бы давать Вам отчет как единственной моей заместительнице, чтобы Вы всем свобод¬но владели, распоряжались, выбирали применение и пользовались всеми моими авторскими правами без постоянной и мелочной отчетности передо мной (которая в моем положении невозмож¬на), в такой степени, чтобы все: состояние дел, Ваши планы, по¬ступки и т. д. в этом отношении были бы тайной и от меня, по¬скольку у меня нет права даже переписываться на эти темы.

Если когда-нибудь положение и окружающие обстоятельства станут более нормальными, и я доживу до этого, я приведу в по¬рядок горы писем, которыми набиты все мои ящики, как на по¬чте. Там много просьб о материальной помощи от разных людей со всего мира. Я передам их Вам, на Ваше усмотрение. Но это еще так далеко, так далеко! И мы с Вами выработаем какой-нибудь общий план широкой благотворительности, не правда ли? Но если Вам придет в голову что-либо на этот счет раньше, делайте что хотите, и мне