имеющий ничего общего с моим. Кла-дите на него доходы, которые будут проходить через Ваши руки после произведенного отсюда грабежа и насилия (размеры и зна¬чительность которого я не могу предсказать)2. Храните это иму¬щество и распоряжайтесь им, как Вам угодно, не ставя меня в из¬вестность. Пусть ничего не значащая видимость Вас не останав¬ливает. Весь мир Вас поймет, благословит и прославит за прозор¬ливость и живую распорядительность.
Простите меня, Жаклин. Я Вас обнимаю. И не задумывайтесь о нашей с Вами смерти. Если я умру первым (что более вероятно), и в случае Вашей смерти, всегда сохранится преемственность, и другие присмотрят за тем, чтобы все было продолжено и законче¬но. Не проклинайте меня.
P. S. Странно, что, оставляя без внимания десятки писем с просьбами о материальной помощи (когда-нибудь, когда эти просьбы можно будет законно выполнить, я выберу их из кучи других), я сообщаю Вам об одной случайной просьбе. Обратитесь, если Вам захочется, к госпоже Кларе Е. Хонегтер, Basel, Pilgerstrasse 18, Suisse, чтобы она написала Вам подробнее, в чем она нуждает¬ся… «Я по призванию воспитательница… Сейчас под моим попе¬чением находится несколько бедных и милых русских детей, бе¬женцев… Мы обращаемся к Вам за частной поддержкой и т. д. и т. д.» Может быть Вам покажется, что тут можно и нужно что-ни¬будь сделать?
Впервые: «Новый мир», 1992, № 1. — Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956—1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).
1 Имеется в виду сообщение Инюрколлегии о поступивших на имя Пастернака западных гонорарах. См. письмо № 1589.
2 Пастернак отослал эти деньги обратно, отказав Государственному банку в их использовании (см. коммент. 1 к письму № 1589).
1594. Л. Л. СЛЕЙТЕР
18 апреля 1959, Переделкино
18 апреля 1959
Милая моя, восхищение мое и гордость! Я получил от твоего издателя книжку, сделанную тобой и Алеком Брауном1. (Я напи¬шу и поблагодарю также и П. Элека.) Сколько блеска и таланта употреблено на оригиналы столь сомнительного качества, а по большей части и вовсе не стоящие. Переложения Брауна на с. 281—283 блестящи и великолепны. Его объяснение слова «ко¬лено» в сноске на с. 304 совершенно верно. Это слово означает мелодическую фигуру или поворот2. «Это слезы вселенной в ло-патках». Горох, бобы в лопатках (в стручках) — до революции это было принятым названием в московских зеленных лавках для не¬чищеного зеленого горошка в стручках. Очень хорошо, что Браун не переводит их как плечевые кости, — как делают многие, — это было бы ужасно3. А проза! А «1905 год»! Удивительные чудеса под¬вига и вкуса! Но сами оригиналы и их авторское содержание!!
Знал ли я твое «Пронесшейся грозою…»?! Оно кажется таким знакомым. Ты удивительный поэт. Я совершенно восхищен тво¬им предисловием на с. 274. Сжатость, здравый смысл, стреми¬тельная живость стиля, все то, что я больше всего люблю в прозе.
Например, такая фраза: «Те, кто стремится к совершенным анг¬лийским стихам, пусть читают своих собственных поэтов (их мно¬го, и они ждут, чтобы их прочли)»4.
Я не могу и мне трудно взвешивать все «за» и «против» своих прошлых писаний. Недостатки, неудачи и невыносимая глупость настолько перевешивают все, что лучше и вернее было бы просто осудить их все целиком. Но иногда отдельные скромные стихотворения или строчки из старого (вроде тех, которые приве¬дены у Брауна на с. 251-253 или даже у Кайдена в Colorado Quarterly) — Лето 1917, «Поэзия» («Поэзия, я буду клясться…») или «Импровизация»5 переносят меня в то мгновение, подобное вспышке молнии, которое я тогда преследовал (ты права, что это у меня от папиного импрессионизма), которое переполняло меня в те дни, когда я стремился поймать момент и заставить его ос¬таться во всей неожиданности и свежести (или бездонности, что то же самое). Это была художественная правда, открытие, до сих пор способное меня растрогать. Но разве можно из уважения к этим проблескам сохранять кучи и океаны бессмыслицы и без¬вкусицы? Не могу с этим согласиться и ясно вижу, чем из этого надо пожертвовать. Но, вероятно, только теперь впервые я могу объяснить тебе достоинства романа.
Недавно мне показали статью Дж. Линдсея о Ж<иваго> в «Angl
Допустим, его разочарование вполне искренно. И тут мне внезапно все стало понятно, яснее, чем раньше. Помимо поли¬тического, поэтического, идеологического и другого значения, Д-р Ж. — это вид новой прозы, полностью освобожденной от ли-тературных условностей, чего не заметил Линдсей со своей гро¬шовой мудростью именно в силу этой особой новизны. Это те са¬мые неопределенность и недостаток движения, интриги и плот¬ности, которые Толстой ставил в вину чеховским драмам, тогда как то же самое безразличие к страстям, причинам и следствиям, прошлому и настоящему, та же склонность драматически изобра¬жать взаимодействующие группы людей, как живые пейзажи, — и никак не более значительно и весомо, та же любимая манера смещать и стирать линии и границы в описаниях была как раз сильной стороной Чехова и его обаяния как рассказчика, и это восхищало Толс<того> в чеховских повестях.
И вовсе не шумиха и не присуждение премии, не актуальность или черты религиозности создали судьбу книги и влекут к ней души (например, в Западной Герм<ании>, судя по письмам, ей просто поклоняются). Дело в ее новизне, не той, за которую сражаются и намеренно прокламируют ее в своих манифестах литературные течения и программы, а в непроизвольной новизне духа и стиля, которая действует на простые сердца немудреных читателей как их собственное сегодняшнее восприятие и не может затронуть са¬моуверенных специалистов вчерашнего дня с их испорченными и узкими предпочтениями.
Мои обстоятельства перестали ухудшаться; но еще рано го¬ворить, что они будут выправляться. Но мне это давно уже неин¬тересно. Мысленно я далек от этой видимости настоящего, кото¬рое в действительности всего лишь медленно проходящее, засто¬явшееся и агонизирующее прошлое.
Пожалуйста, передай мою благодарность и восхищение г-ну Брауну. Вырази мою признательность г-ну Элеку, пока я найду время им написать. Обнимаю всех в обоих ваших домах.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф по-англ. (Pasternak Trust, Oxford).
1 Boris Pasternak. Safe Conduct. An early autobiography and other works. Elek Books. London 1959. В книгу вошли переводы Алека Брауна, поэта и слависта, друга Д. Святополка-Мирского (5 повестей и поэма «Девятьсот пятый год»); 5 стих, даны в переводе Л. Слейтер. Благодаря брата за доб¬рые слова, она писала 29 апр. 1959, что он может не отвечать переводчику и издателю, потому что она послала им соответствующие выписки с его словами из письма к ней.
2 Имеется в виду строчка из стих. «Дрозды» (1941): «Наверное, из этих впадин / И пьют дрозды, когда взамен / Раззванивают слухи за день / Ог¬нем и льдом своих колен». Л. Слейтер писала, что слово «колено» ей при¬шлось в свое время объяснять Брауну.
3 Из стих. «Определение поэзии» (1917).
4 Стих, переводы Л. Слейтер, в частности отмеченное Пастернаком стих. «Пронесшейся грозою полон воздух…» (1958), были снабжены ко¬роткой заметкой, в которой она излагала принципы своей работы. Она писала, что в поэзии Пастернака по наследству соединились живопись и музыка, он сменил инструмент, найдя выражение своей музыки в слове. Переводить Пастернака, не найдя того же ритма и мелодии, что в ориги¬нале, вероятно, нельзя, и она предлагала «тем, кто хочет знать, на что по¬хожи русские стихи Пастернака, но не может прочесть их в оригинале, эти стихи в своем переложении английскими словами, но по существу тем не менее они русские и близки подлиннику своей мелодией, содержанием, ритмом и чувствами настолько, насколько было возможно это сделать».
5 Переводы Ю.-М. Кайдена из книги «Сестра моя жизнь» (Лето 1917), опубликованные в «Colorado Quarterly* (April, 1959). Пастернак писал о них 20 апр. 1959 Кайдену: «Ваши переводы Лета 1917 «Поэзии» и «Имп¬ровизации» взволновали меня, я побеждаю свое застарелое сопротивле¬ние против себя самого. Благодаря Вам, я вновь чувствую свежую дрожь пережитого. Я счастлив искренно сказать Вам это» (Boris Pasternak. Poems. Translated by E.-M. Kayden. Ohio, 1964. P. 304).
6 Речь идет о статье писателя, критика и члена английской компар¬тии, Джека Линдсея (Линдси) «Оп Doctor Zhivago» (Anglo-Soviet Journal. Winter 1958-1959. P. 20-23). Пастернак писал о ней в «Ответах на вопросы еженедельника «Visto»»: «Судя по важному поучительному тону, это, ве¬роятно, известный авторитетный критик (в чем нет сомнений). Мне надо извиниться за свое незнание. Пусть он простит меня, но я никогда не слы¬хал о нем. <...> Линдси не дал мне спуску: в романе, по его мнению, нет правдоподобия, причинно-логической связи, обоснованности действий, отсутствует внутреннее содержание и поэтому герой слаб, опустошен и не стоит на ногах. В доказательство своих суждений он пускается в откро¬венно избитые размышления. Жаль только, что мой критик не понял одну довольно существенную вещь, что «Доктор Живаго» это попытка нового языка, свободного от всех тех устаревших литературных и эстетических условностей, на которых так настаивает Линдси. Короче говоря, эта книга для людей подготовленных и, расценив ее как мое неудачное послание к нему лично, Линдси совершил досадную в профессиональном смысле ошибку» (перевод с ит. — Т. V наст. собр. С. 275).
1595. Б. К. ЗАЙЦЕВУ
22 апреля 1959, Переделкино
22 апр. 1959
Дорогой Борис Константинович!
Как Вы меня балуете, — опять подарок от Вас, — и какой! Все это о Петрарке ведь так неподражаемо, эти дурачества и самодур¬ства старой барыни-истории!1 И об «Аде» как Вы верно пишете, о невиртуозности и даже дикости Данте2. Мне все это так близко. Эти Ваши слова и соображения надоумили меня послать Вашей дочери «Фауста». Пусть в свободное время она читает его понем¬ногу, «в охотку», без утомления. Ваши упоминания в письме об Италии, то по поводу «Рафаэля», то по поводу Нат<алии> Бори¬совны3, напомнили мне случай, как Вера Алексеевна при мне при¬шла в Фундаментальную б<иблиотеку> Университета за книгами для Вас по итальянской культуре, — я только что кончил, — мы еще не были знакомы, — но я, наверное, давно уже Вам об этом рассказывал. Этот теплый весенний день на Моховой так и стоит перед моими глазами.
Мне сейчас самое бы время начать что-нибудь новое, это было бы хорошо во всех отношениях, и со стороны завоеванного в пре¬красном далеке доверия, и для внутреннего успокоения дома, где частые вспышки подстерегающей тревоги всегда к твоим услугам, пока не занят, и,
