которые, при поглощенности работой, не заслу-живали бы внимания.

Но мне мешает переписка, очень обширная и оживленная, проникновенная и подчас почти любовная переписка на трех ино¬странных языках, ставшая моей потребностью. Разумеется, в удо¬вольствии, которое она мне доставляет, есть черта тщеславия.

Я хочу написать пьесу разговорною прозой. Действие будет происходить в 60-м году (без искусственной архаизации языка), где-нибудь в богатом графском имении (с крепостным театром), на заре реформы4. Кругом только и толков будет, что о воле, осво¬бождении (губернские комитеты, деятели, гости), а единственно свободный из всех, господ и слуг, вследствие своей бездонной ода¬ренности, будет один крепостной актер, который не будет нуж¬даться ни в чьем освобождении ни сверху, ни снизу. Разумеется это (творческий источник единственно истинной свободы) будет основной, центральной мыслью вещи. Но будет еще много чего другого. Необычайно ранняя весна. Благовещенье. Трактир на лес¬ной опушке, через дорогу от церкви5. Частые возвращения (в по¬ложениях, в настроении жаркого тихого дня) к словам текста: «Бла-говествует Гавриил», к потрясающей естественности архангела, предупреждающего Марию, что он — архангел: «Не удивляйся странному моему зраку, не ужасайся; архангел бо есмь»6. Трактир. Лес. Щелкающий в глубине леса дрозд. И среди всех — актер, не¬понятный и свободный, как архангел и как дрозд в лесу7.

Если позволить себе в виде постоянно невысказанной парал¬лели мысль о причастии8, я ощущения искусства не могу отделить от ощущения волшебности и таинства жизни и пищи. И о следу¬ющей ненаписанной вещи я всегда думаю, как хозяйка о предпо¬ложенном званом обеде. Но так ведь оно и называется: пища для ума и сердца. Кухня Вашей школы была кухнею времени расцвета Художественного театра, Блока, послечеховского символизма. Ре¬цептура была почти пушкинская, я Вам сейчас это докажу. В пуш¬кинской рецептуре, по-моему, было три части, одна меняющаяся (первая) и две неизменных. Его эстетику, кажется мне, составляли: 1) время (его время, его прижизненная современность), 2) быст¬рота восприятия и передача, 3) присутствие всепроникающего, все загрунтовывающего верования, постоянство одухотворения.

Обязательность этих трех слагаемых, с той разницей, что пуш¬кинскую современность заменила действительность других, но¬вых сроков, повторило поразительное русское искусство довоен¬ного десятилетия9.

Когда в моем скромном случае говорят, — анимизм, мисти¬ка, думают, что я служу какому-то догмату, которому боюсь изме¬нить. А в ответ на эти обвинения в идеализме, я должен был бы признаваться: «Я готовлю на этом масле. Искусство иного соста¬ва, по-моему, тяжело и несъедобно».

Но я страшно записался, — извините.

Целую Вас.

Я обрываю письмо неожиданно даже для себя. А то мало ли до чего можно договориться.

Впервые: «Наше наследие», 1990, № 1. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, без шифра). Зайцев не получил этого письма, оно было задержано на почте.

15 апр. 1959 Зайцев написал Пастернаку, что его письма делают «кон¬куренцию Петрарке», то есть они так же популярны среди русских друзей, как письма Петрарки из Авиньона во Флоренцию. «Когда друг получал письмо, то вечером устраивался ужин. Приглашал знакомых и своих дру¬зей — гвоздь всего чтение вслух письма Петрарки» (Борис Зайцев. Собр. соч. Письма 1923-1971. Т. 11, доп. М., 2001. С. 178).

2 Зайцев писал о своем прозаическом переводе «Ада» Данте, над ко¬торым работал в 1913—1918 гг. и который недавно послал в Америку изда¬телю (вышел в Париже в 1961). «Перевод Лозинского виртуозен, но звука Данте нет, несмотря на терцины. В Данте не было никакой виртуозности. Он вполне первозданен, даже дик» (там же. С. 179).

3 Италия, ее история и культура были предметом любви и постоян¬ной темой прозы Зайцева. Новелла «Рафаэль» была написана в 1919 г. На¬талия Борисовна Соллогуб, дочь Зайцева, уехала с мужем в Италию.

4 Первые замыслы пьесы «Слепая красавица», которая сначала носи¬ла название «Благовещенье».

5 Сцена в трактире в лесу с поющим в глубине дроздом сохранилась в нескольких вариантах. Она положила начало работе над пьесой, но по ходу работы отодвинулась во второе действие, которое Пастернак не успел до¬писать (см. Ранние варианты. Картина 8-я. — Т. V наст. собр.).

6 Стихира на литии (глас 2-й), поется в канун праздника Благовеще¬ния Пресвятой Богородицы: «Благовествует Гавриил Благодатней днесь: радуйся, Неневестная Мати, и неискусобрачная, не удивляйся странному моему зраку, ни ужасайся, Архангел бо есмь».

7 Сопоставление духовной свободы артиста с дроздом, поющим в лесу, см. в стих. «Дрозды» (1941): «Таков приют дроздов тенистый. / Они в неубранном бору / Живут, как жить должны артисты, / Я тоже с них пример беру».

8 О понимании искусства как жертвы «в далеком и скромном подо¬бии Тайной вечери и Евхаристии» Пастернак писал также в письме № 1560.

9 Речь идет о первом десятилетии XX в., до Первой мировой войны.

1596. Б. В. БАЖАНОВУ

27 апреля 1959, Переделкино

27 апр. 1959

Милый Борис Васильевич, обстоятельства не дают мне ника¬кого досуга. О собственной работе не приходится думать, чтение по собственному выбору и желанию становится недостижимой роскошью. Я не рад бываю чужим рукописям, недогадливо по¬сланным мне по почте. Признательность, о которой Вы упоми¬наете, должна была бы удержать Вас от такой посылки, а не по¬буждать к ней1.

Пьеса показалась мне бледной, а в повести что-то есть. Хоро¬шо, что она вся в движении, что «древности» не остановили Вас, что Вы не погрязли в подробностях. Многое изложено живо и страшно.

Стихов я не читал и не буду читать. Стихов, стихописателей и вообще этой темы я не жалую и не понимаю. Это редко удается и бывает извинительно раз в столетье, не чаще.

Ваш Б. Пастернак

Отчего Ваше имя и почерк кажутся знакомыми мне?

Впервые. — Автограф.

Б. В. Бажанов — библиотекарь из г. Калинина (Тверь), желая поддер¬жать Пастернака в период развернувшейся травли октября-ноября 1958 г., пытался получить его адрес через справочный стол Москвы. Через два месяца он получил ответ, что Пастернак не проживает ни в Москве, ни в Московской области, — еще через месяц адрес удалось узнать через ми¬лицию. На свое письмо 4 февр. 1959 он получил ответ: «10 февр. 1959. Глу¬бокоуважаемый Борис Васильевич, благодарю Вас за слова ободрения, которые Вы мне написали. Верьте, я оценил Ваше желание нравственно поддержать меня. Простите, что мое выражение признательности так ко¬ротко. Я очень занят, — неприятностями больше, чем делами, и необхо¬димостью отвечать на многочисленные письма. По той же причине про¬шу Вас отложить присылку в подарок Вашей рукописи до особой моей об этом просьбы. Я долго еще не буду иметь досуга прочесть ее, и сознание неловкости и вины перед Вами будет угнетать меня. Еще раз сердечное Вам спасибо. Желаю Вам всего лучшего. Ваш Б. Пастернак. Я уверен, что перепутал и пишу неправильно Вашу фамилию, написанную неразборчи¬во. — Не взыщите».

1 Позже, в письме к сыну Пастернака, Евгению Борисовичу, Бажанов объяснял причину отправления такой посылки: «Желая как-нибудь выра¬зить Бор. Пастернаку признательность за его стихи, я послал ему в пода¬рок несколько своих рукописей». Это была пьеса «Свой дом» и повесть «Юдифь».

1597. Ж. де ПРУАЙЯР

2 мая 1959, Переделкино

2 мая 1959

Жаклин, Вы задаете мне работу. Только вчера я написал пост¬скриптум к предпоследнему письму1, и вот снова возникла необ¬ходимость приписать к нему пост постскриптум.

Элен спрашивала меня, почему Ж<иваго> так опустился к концу жизни. Это было в природе вещей в описываемые годы за¬ката судеб, усталости и упадка2.

Она хотела также знать время моего обращения. Я был кре¬щен своей няней в младенчестве, но из-за ограничений, кото¬рым подвергались евреи, и к тому же в семье, художественными заслугами отца избавленной от них, и пользовавшейся определен¬ной известностью, — это вызывало некоторые осложнения и ос¬тавалось всегда душевной полутайной, предметом редкого и ис¬ключительного вдохновения, а не спокойной привычкой3. В этом, я думаю, — источник моего своеобразия. Христианский образ мысли сильнее всего владел мною в 1910—1912 годах, когда закла¬дывались основы моего своеобразного взгляда на вещи, мир и жизнь. Но об этом в другой раз, или, вернее, не будем об этом го¬ворить вовсе. Намекните на это Элен, и пусть об этом никому боль¬ше не будет известно. Мне и без того хватает сложностей. Меня почти со всех сторон спрашивают о моих убеждениях и мнениях по поводу чуть ли не всего на свете и не хотят верить, что у меня нет никаких, и они для меня ничего не значат. Ибо «мнение» о Святом Духе ничего не стоит по сравнению с его собственным при¬сутствием в произведении искусства, с чего начинается великое и чудесное. Однако вернемся к этому в следующий раз.

Я скрыл От Б. П<арена>, каких страданий стоила мне совер¬шенная невозможность хоть ненадолго задержать его и погово¬рить по-человечески3, — за мной следят и шпионят почти откры¬то. Но если бы Вы знали, как это было больно! Жаль, что я напи-сал нужные для Вас документы не под его диктовку, и уверен, что уклонился в сторону и сделал не то, что требовалось. Жаклин, доб¬рая душа, близкая и понятная, так похожая на мою собственную, как благодарить Вас за все? — Какие великолепные, удивитель¬ные часы!! И запонки от Камю! Передайте ему мою радость и благодарность. Но пора проститься.

Ваш Б.

В предвидении возможных последствий, я не могу датировать эти новые доверенности временем, когда тут со мной расшарки¬ваются4. Поэтому, как видите, я подписал их задним числом.

Впервые: «Новый мир», 1992, № 1. — Boris Pasternak. Lettres a mes amies francaises. 1956—1960. Paris, Gallimard, 1994. — Автограф по-фр. (собр. адресата).

1 Имеется в виду приписка, сделанная 30 апр. 1959 (к письму № 1593), смягчающая тревожное известие о желании государства «присвоить» заг¬раничные гонорары словами о «существенных изменениях», дающих на¬дежду на облегчение положения (там же. С. 165).

2 Э. Пельтье 11 февр. 1959 писала Пастернаку, что «была потрясена возвращением Живаго в Москву. Смысл этой части, — признавалась она, — остается для меня темным <...> Может быть это для того, чтобы подчерк¬нуть, что внешние явления, условия жизни — и даже чувства ничего боль¬ше не значат и остаются только внутренние искания…» («Знамя», 1997, № 1. С. 129).

3 «Мне хотелось бы задать Вам также очень деликатный вопрос: как, начиная с юности, развивались Ваши мысли о христианстве? — спраши¬вала Э. Пельтье Пастернака в том же письме. — И та интуиция, которой Вы обладаете, когда говорите о самом духе христианства: обещании но¬вой жизни, предлагаемой Христом» (там же). О своей рано пробудившей¬ся детской любви ко Христу Пастернак рассказывал также Е. А. Краше¬нинниковой, которая записала его рассказ о том, как няня водила его в церковь и, по его просьбе, втайне от родителей, которые могли бы не раз¬решить этого, крестила его, чтобы он мог причащаться со всеми. «А даль¬ше — что Бог даст, может быть и