и счастье, что он был, и гордость за него, за всю его так безукоризненно прожитую жизнь…
Гроб плывет над головами. Тихо и спокойно. И нет кругом нашего вечного безобразия, и нет неприглядной суеты и лицеме¬рия, и люди пришли по зову сердца (ну не все, конечно, но боль¬шинство).
Идем молча. Вижу Олю. Киваю ей. И Катя тут. Подходит На¬таша Соболева. С нами и Саша Софроницкий28. Он один. Ирина с тяжелым ревмокардитом лежит в больнице, и мы решили пока ей не говорить, чтобы она не убежала из больницы на похороны. Вот Саша и один с нами.
Процессия уже идет по склону холма. У больших сосен вы¬рыта могила. Остановились. Гроб опускают в могилу. Летят комья земли. Мы тоже бросаем.
Какая-то суета с надгробным словом. Раздался голос В. Ф. Ас¬муса, сказавшего краткие и человеческие слова. Забыла, что имен¬но он сказал, помню только что-то по-человечески тепло и достой¬но. Кто-то прочел «Гамлета». Какой-то парень, бия себя в грудь и по¬чему-то крича, что он «от рабочих», стал мерзостно читать «Август», завывая и акцентируя не то и не так. Это было уже невыносимо.
Мы ушли.
1970-1990
Галина Нейгауз
БОРИС ПАСТЕРНАК
В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ
Я жила в одном доме с Нейгаузами — второй семьей Генриха Густавовича — и была дружна со Стасиком, который часто бывал у своего отца. Во время эвакуации мы со Стасиком переписыва¬лись, а когда он вернулся, стали часто общаться (это был 1943 год, и нам было по шестнадцать лет).
Новый, 1944 год я встречала со Стасиком у Асмусов, друзей Пастернаков. Чувствовала я себя очень неловко, так как молоде¬жи, кроме нас, не было. Да и взрослых было всего четыре челове¬ка — Валентин Фердинандович и Ирина Сергеевна Асмусы и Пас¬тернаки. Борис Леонидович сразу заметил мою скованность и стал изредка ко мне обращаться, втягивая в общий разговор. Стихов Пастернака я в то время не знала, так как его почти не печатали, а прежние сборники были редкостью. Асмусы, будучи страстны¬ми поклонниками поэзии Пастернака, знали массу стихов наи¬зусть и много в этот вечер читали. Борис Леонидович был очень радостным, шумным, шутил, читал свои новые стихи и почему-то страшно обрадовался, узнав, что я не знаю его стихов. Он стал да¬же меня оправдывать, говоря, что ранний период его творчества сложный, наверное, не всем понятен; да и сам он теперь стихи то¬го времени не любит! И тут же добавил: «Вот, этим летом вышел маленький сборник, и я вам его обязательно подарю». (Это был сборник стихов «На ранних поездах». Борис Леонидович дейст¬вительно подарил мне через несколько дней целую стопку кни¬жек, на каждой расписался и просил передать их всем моим дру¬зьям.) Сначала Пастернак мне показался очень некрасивым — вытянутое лицо, тяжелая челюсть, крупный нос, гудящий голос, речь тягучая — нараспев. К манере его говорить нелегко было привыкнуть. Да и понять было довольно трудно, так как он быст¬ро переходил от одной мысли к другой, иногда как будто бы отве¬чая на какой-то свой внутренний вопрос. Однако, когда читал стихи, лицо его преображалось, глаза сияли и в них появлялась почти детская доброта и теплота. С ним становилось легко. Впос¬ледствии я убедилась, что Борис Леонидович располагал к себе всех, при этом существовала какая-то граница, отделяющая его от окружающих.
Следующий Новый год мы со Стасиком встречали у Пастер¬наков на даче в Переделкине. В то время Пастернаки зимой на да¬че еще не жили, однако в доме стояла огромная укрепленная елка, стол был красиво накрыт и были гости. Из молодежи, кроме нас, был Леня — сын Бориса Леонидовича и Зинаиды Николаевны, которому в Новый год исполнилось восемь лет. На этот раз из гос¬тей были Погодины, Асмусы и Лариса Ивановна Тренева. Среди ночи зашел Константин Александрович Федин, сосед по даче. Борис Леонидович ему очень обрадовался. Начался разговор о ли-тературе, и я сказала что-то восторженное по поводу только что прочитанного романа Федина «Города и годы». Борис Леонидович радостно поддержал меня и посоветовал еще прочесть «Братья», сказав, что там много интересных мыслей об искусстве. (Эту кни¬гу Константин Александрович впоследствии подарил нам с над¬писью: «Гале и Стасику — сердечно. К. Федин. VIII—1948 г.») Пас¬тернак стал утверждать, что проза гораздо интереснее поэзии, в нее можно больше вложить мыслей, она более объемна и до¬ходчива. И вот тут я впервые услышала, что Борис Леонидович пишет роман.
В 1946 году мы со Стасиком поженились и в течение 14 лет каждое лето жили под одной крышей с Борисом Леонидовичем в Переделкине. Зимой приезжали туда на все праздники: Новый год, дни рождения, Пасху, Рождество, которые очень любил Пас-тернак и на которых обычно бывали близкие ему люди. Сейчас уже никого не осталось, кто знал бы так близко Бориса Леонидо¬вича в повседневной жизни, как довелось мне. Как-то Борис Нико¬лаевич Ливанов сказал мне: «Ты постоянно находишься среди великих людей! Записывай все разговоры, а потом напишешь вос-поминания». К сожалению, я этого не делала.
В Переделкине Стасик много занимался. Борис Леонидович часто, возвращаясь с прогулки, останавливался у двери комнаты, где занимался Стасик, и, затаив дыхание, слушал. Как-то Пастер¬нак принес статью, написанную в 1945 году к 135-летию со дня рождения Шопена (это был машинописный текст с его каран¬дашными пометками и исправлениями), и подарил Стасику с надписью: «Новому и восхитительному союзнику — Стасику и его Гале с давно им известной и еще неизвестной любовью».
Несмотря на большую занятость, Борис Леонидович из Пере¬делкина ездил в Москву на концерты Станислава и часто после концерта бывал у нас дома, где собирались наши сверстники — актеры, музыканты и старшее поколение — Нейгаузы, Ливановы, Погодины, Габричевские. Иногда после концерта мы все ехали в Переделкино. В один из таких вечеров собралось много молоде¬жи. После ужина все стали просить Пастернака почитать стихи. Он сразу согласился. Мы слушали как завороженные — стихи чи¬тал он из разных лет и несколько из романа. Но вдруг его прервал молодой актер МХАТа и сказал, что лучше, если будет читать он, то есть актер. Пастернак очень обрадовался, хотя мы были расте¬ряны от такой бестактности. Борис Леонидович поднялся к себе в кабинет и принес томик стихов. Актер читал плохо, жестикули¬руя. Чувствуя общую неловкость и смущение, Борис Леонидович после окончания чтения стал ободрять актера (хотя он так и не понял, что читал плохо), говоря, что такая манера чтения необыч¬на и интересна, чем снял общее напряжение.
У Бориса Леонидовича был строгий режим. Зинаида Нико¬лаевна следила за тем, чтобы ничто не мешало работать и не сры¬вало режима, и это Борис Леонидович очень ценил.
Зинаида Николаевна была гостеприимна — одинаково при¬нимала и наших друзей и своих гостей. В праздники стол был на¬крыт особенно красиво, чем гордился Пастернак, называя его «про¬изведением искусства».
Марина, наша дочка, была единственной внучкой Зинаиды Николаевны при жизни Бориса Леонидовича (Леня женился уже после смерти отца). С ее трехлетнего возраста Зинаида Нико¬лаевна стала устраивать детские елки. К ним готовились зара-нее. Зинаида Николаевна покупала подарки детям, из леса при¬носили огромную елку, которую мы все украшали. Ирина Нико¬лаевна Пастернак организовывала детские развлечения, с детьми постарше ставила даже спектакли, для которых шили костю¬мы. Активное участие в массовых сценах принимали и малы¬ши. За танцы и чтение стихов дети получали награды. В конце праздника раздавали всем подарки. Приглашали внуков всех соседей, а некоторые дети приезжали даже из города. Криков, шума, радостей была масса. Во всем, как активный зритель, при¬нимал участие Борис Леонидович (родителей на праздник не приглашали, и дети веселились одни под нашим присмотром). Борис Леонидович спешил на помощь, если кто-то падал, под-сказывал стихи, смутившихся подбадривал. Как он говорил, ему все это напоминало его детство. Когда все счастливые и доволь¬ные расходились по домам, мы еще долго вспоминали детское веселье, а Борис Леонидович даже копировал «чтецов» и очень сам смеялся.
Я не помню Зинаиду Николаевну, сидящую без дела — она или убирала, или готовила (несмотря на то, что на даче всегда были работницы), или работала на огороде. Вечерами обычно играла в карты с Бертой Яковлевной Сельвинской и Ларисой Ивановной Треневой — это у них было как серьезное дело, и ес¬ли кто-нибудь почему-то не мог, то сажали за карты меня и даже Леню. Необщительная и суровая по натуре Зинаида Николаевна могла часами рассказывать о своей жизни, Генрихе Густавовиче, Борисе Леонидовиче и всех перипетиях их жизни. На мой вопрос, кого же она любила, ответила уклончиво: «С Борей как за камен¬ной стеной — все заботы он всегда берет на себя».
В доме обычно царила тишина, была идеальная чистота и по¬рядок. Я никогда не слышала повышенного, раздраженного тона у Бориса Леонидовича — все свои взаимоотношения с Зинаидой Николаевной они выясняли наверху в кабинете. Однако Борис Леонидович очень мучился, когда Зинаида Николаевна станови¬лась особенно мрачной, т. е. сердилась на него. Как-то мы с Бори¬сом Леонидовичем были вдвоем, и он сказал: «Почему такая не¬справедливость?! Ведь в жизни каждый кого-то обижает, и все забывается. А я дважды обидел близких людей и всю жизнь чувст¬вую свою вину, и все время мучаюсь!»
Широте и щедрости Пастернака не было предела даже в са¬мое трудное для него время. Борис Леонидович всю жизнь со¬держал свою первую жену, Евгению Владимировну; не разрешал Зинаиде Николаевне брать деньги у Генриха Густавовича и со¬держал сам обоих его сыновей (дети ни в чем не чувствовали не¬достатка, у них всегда были карманные деньги, хотя в то время, как я их помню, им было всего 12—13 лет). По полгода он содер¬жал нашу семью. В 1952 году у нас родилась дочка и с нами жи¬ла ее няня и моя мама. Когда же Борис Леонидович узнал, что Зинаида Николаевна в порядке воспитания в нас ответственно¬сти за семью решила брать с нас деньги, он очень рассердился. Все наши поездки с Зинаидой Николаевной и Леней на юг он целиком оплачивал. Сам же Пастернак в этот период был очень стеснен в материальном отношении и зарабатывал в основном переводами.
В Переделкино мы перевезли свой «разбитый» рояль, и Ста¬сик на нем занимался. Как-то Борис Леонидович сказал, что ро¬яль необходимо заменить, так как Стасик уже созревший пианист и должен иметь хороший инструмент. Рояль поехала покупать Зинаида Николаевна, а для консультации с ней поехал Генрих Густавович. У нее не хватило денег, и она взяла их у Генриха Густа¬вовича, считая, что он тоже должен в этом участвовать. Я не по¬мню Бориса Леонидовича таким рассерженным, как тогда, когда он узнал об этом.
В мае
