эту компанию, внесли в нее некоторую точность, опреде¬ленность. И дух какого-то «рисованья с натуры»… А при всем том — четкий стих Н. А. и, с другой стороны, глубину эстетиче¬ской общности Б. П., но не той надуманной, ходульной общно¬сти, которая (свойственна) символистам. А. Белый не пони¬мал — так и не понял до конца своего — всей силы и резкости нашего поворота от символизма, поворота окончательного и бесповоротного, ибо говорил о футуристах злобно: «В них нет ничего, чего не было бы в нас…» А на самом деле было — это бы¬ла стихия иного, стихия следования объективному; но не хо¬дульных выдумок символистов, ходульных и никому душевно не нужных. <...>

Символисты, в сущности, не знали живого пейзажа. «О, вес¬на без конца и без краю…» — писал Блок в своих неопределен¬ных аллегориях. Б. П. говорил прямо: «Нет сил никаких у вечер¬них стрижей…» — и читатель попадал, минуя все аллегорические закоулки модернистов, в подлинно весенний ветер свистящих крыл. Поэзия обрела самое себя. <...>

Может быть, «Черный бокал»4 был не бог весть какой про¬граммной статьей (пожалуй, это была первая попытка высмеять «грубый социологизм»). Но, тем не менее, это была крохотная, вполне философическая «программа действий» нашей малень¬кой, но довольно даровитой кучки. Это уже была не та «сердитая взбучка», которой разразился наш первый сборник, о котором Белый писал с ненавистью: «Не человек, а чудовище — руко-ног…» Боря был не на краю этого своеобразного сектантства ли¬тературного, но в самой его гуще, и, что бы он ни говорил позд-

* Обрыв в оригинале.

нее, в 1916 году он всей грудью защищал свою собственную по¬зицию от тех схем, которые были так дороги Горькому и Сухано¬ву5. Прав он был в этом с исторической точки зрения или нет — это уже совсем иной вопрос. Во всяком случае, не столь не прав, как в те годы, когда он сочинял «Д<октора> Ж<иваго>».

Лев Горнунг

ВСТРЕЧА ЗА ВСТРЕЧЕЙ По дневниковым записям

До непосредственных встреч и близкого знакомства с Пастер¬наком я видел его несколько раз на Никитском бульваре в Доме печати (№ 8).

Это было еще в 1922 году.

По-видимому, он тогда только что женился и приходил уже с женой. Оба были очень молоды. Постоянно их окружали близ¬кие друзья. Я слышал, как его называли просто Борисом, а ее — Женечкой. С детства я всегда отличался большой наблюдательнос¬тью, был замкнут и молчалив, всегда очень внимательно схватывал и запоминал все, вплоть до деталей. Это свойство у меня осталось на всю жизнь, пока сохранялось зрение.

Время, о котором я говорю, было самое начало моего сопри¬косновения с современной поэзией. Этим я во многом обязан мо¬ему старшему брату Борису1, который направлял меня и многое в поэзии сам уже знал. От него я услышал и о первых двух книгах Бориса Леонидовича «Близнец в тучах» и «Поверх барьеров». Я еще плохо в них разбирался, это был слишком новый стиль в поэзии, к которому надо было привыкнуть и входить в него.

Держась в отдалении в Доме печати, я присматривался и прислушивался к Пастернаку и тем временем как-то привыкал к нему. Он был какой-то особенный, ни на кого не похожий, в разговоре сумбурный, сыпал метафорами, перескакивал с од-ного образа на другой, что-то бубнил, гудел и всегда улыбался. Помню, как сейчас, его сидящим на диване рядом с женой. Воз¬ле них свободные места никем не заняты, полукругом перед ни¬ми стоит молодежь, и Пастернак ведет разговор, шумно отвечает на вопросы. Сидящая рядом Женечка, с большой копной тем¬ных вьющихся волос, иногда участвует в разговоре и тоже улы¬бается.

23 ноября 1923

Вечером собрались у Анисимовых, в Мертвом переулке, во дворе, на втором этаже деревянного домика. Туда меня пригла¬сил поэт Петр Зайцев2. Я вошел в комнату. На матраце, лежащем на полу, без обивки и без ножек, из которого кверху торчали об-наженные пружины, на самом краешке деревянной рамы сидели Борис Леонидович Пастернак и поэт Петр Никанорович Зайцев. Юлиан Павлович Анисимов сидел против них прямо на полу, по-турецки поджав ноги. На одном стуле сидел писатель Сергей Сер¬геевич Заяицкий3, на второй, еще свободный, трехногий, сел я с риском свалиться на пол.

В комнате, кроме матраца и стульев, другой мебели не было, на стене висели старинные рисунки, а в углу лежали книги.

Это было время, когда после Октябрьской революции, про¬летевшей как буря и выбившей всех из привычной жизненной ко¬леи, московская интеллигенция жила, не обращая внимания на обстановку, на быт, и потому поэты и художники, обычно склон¬ные к богеме, в какой-то степени легче других приспособились к неудобствам жизни.

К нам вошла Вера Оскаровна Станевич, известная перевод¬чица с европейских языков, жена Юлиана Павловича. Она пред¬ложила перейти в другую комнату. Вторая комната была больше размером. В ней стояли рояль, кровать, стол, несколько стульев.

Юлиан Анисимов прочел свои переводы из немецкого поэта Моргенштерна. Перевод хвалили за точность. После чая Борис Пастернак предложил прочесть свою поэму «Высокая болезнь», которая нам всем очень понравилась. Анисимов и Заяицкий вы¬сказали свои замечания.

5 декабря 1923

В нашем поэтическом кружке на квартире у Петра Никано-ровича Зайцева сегодня был вечер Сергея Заяицкого. Он прочел свою поэму «Вьюга московская» и много хороших стихотворений. Среди присутствовавших был Борис Пастернак, который привел с собой в первый раз в наш кружок поэта Дмитрия Петровского. По поводу чтения высказывались и Пастернак, и Петровский, и др.

12 марта 1924

Сегодня в нашем «Зайцевском» кружке Борис Пастернак про¬чел свой новый рассказ «Воздушные пути». Мы слушали с боль¬шим интересом и благодарили его. Среди присутствовавших были: София Парнок4, Александр Ромм5, Сергей Заяицкий и я с братом Борисом.

21 марта 1924

Сегодня в литературном кружке у Петра Зайцева был вечер Максимилиана Волошина. Волошин читал свои стихи последних лет, нигде не напечатанные. Это был его первый приезд в Москву после 1917 года. На чтении стихов среди присутствовавших был и Борис Пастернак, с которым я теперь уже достаточно сблизил¬ся, и между нами было взаимное расположение. Каждая встреча с ним была радостью и всегда оживляла и как-то озаряла всякое наше собрание.

Начало мая 1925

Художник Леонид Осипович Пастернак, живший в то время в Берлине с женой и дочерьми, собирался устроить выставку сво¬их работ и просил Бориса Леонидовича прислать ему в ящиках большую часть картин, висевших в московской квартире.

Поскольку я уже работал на выставке и имел дело с упаков¬кой картин, я вызвался помочь ему. Когда пришел на Волхонку, 14, где он жил, я увидел много работ, собранных из разных ком¬нат квартиры. Тут было и «Поздравление» — день серебряной свадьбы (два сына и две дочери с букетами цветов перед родите¬лями), и отдельные портреты детей художника. Большая часть произведений написана пастелью. Мне нравились и самый стиль работ Пастернака, очень своеобразный, немножко в новой мане¬ре, но реалистичный, и самая техника пастели. Я с детства был знаком с целым рядом работ Леонида Пастернака. Мой отец в начале века ежегодно выписывал журнал «Нива». Каждый год журнал переплетался в два большие тома, и я очень любил рас¬сматривать там бесчисленные картинки. Помню, в одном из этих томов были напечатаны большие, во весь лист, иллюстрации Леонида Пастернака к роману Льва Толстого «Воскресение». По¬чему-то на всю жизнь запомнилась Катюша Маслова, стоящая перед судом, и по бокам ее два конвойных солдата. Лицо одного из солдат было замечательно по характеру русского простонарод¬ного типа. И запомнился еще сам князь Нехлюдов, лежащий в кровати.

Кроме того, в моей детской коллекции открыток было не¬сколько цветных репродукций с картин Леонида Пастернака в из¬дании «Общины св. Евгении».

В начале мая я ехал в трамвае со своей знакомой, мы о чем-то говорили и смеялись. Отношения у нас были дружеские, во мно¬гом связанные с интересом к современной поэзии и книгам во¬обще. Не помню сейчас, куда мы с ней собрались, может быть, в музей или на выставку. Увлекшись разговором, я не замечал ни¬чего вокруг, но, случайно поглядев вперед, увидел в глубине трам¬вая сидящего лицом в нашу сторону Бориса Пастернака. Он смо¬трел на нас и улыбался. Я поздоровался с ним, но был смущен этой неожиданной встречей. Он сошел с трамвая раньше нас.

Через несколько дней, когда в издательстве «Круг» вышел сборник рассказов Пастернака, Борис Леонидович подарил мне эту книгу с большой надписью на титульном листе. Только он мог надписать книгу так широко и щедро, в отличие от прочих авто¬ров, обычно не идущих дальше нескольких слов, хотя бы и хо¬роших. Он писал под впечатлением нашей встречи в трамвае и, назвав меня человеком завидного характера, пророчил мне нео¬жиданную женитьбу. И добавлял: «Если ошибусь, перестану вгля¬дываться в людей».

Конечно, в данном случае он ошибся, но думаю, как человек большого духовного содержания, вглядываться в людей он не пе¬рестал.

17 мая 1925

Узнал сегодня, что Маяковский, Пастернак и Асеев решили устроить вечер в пользу Анны Ахматовой6. 6 ноября 1925

В нашем литературном кружке со вчерашнего дня начался сбор подписей под адресом Михаилу Кузмину по случаю двадцати¬летия его литературной деятельности, начавшейся в журнале «Ве¬сы». Его издавал владелец издательства «Скорпион» С. А Поляков.

Мне было поручено получить подпись у Бориса Пастернака. Борис Леонидович сказал мне, что готов подписать с большой ра¬достью, так как очень любит стихи Михаила Кузмина, хотя тот, вероятно, этого не знает7.

Тут же Борис Леонидович сделал мне надпись на оттиске гла¬вы из «Спекторского», напечатанной в альманахе «Круг». Эта гла¬ва не вошла в первое издание поэмы. Мне повезло, так как он только что получил несколько этих оттисков.

Вечером на Тверском бульваре, 25, в старом большом особ¬няке, состоялось открытие Дома Герцена и чествование Кузмина.

2 января 1926

Утром до работы отнес Борису Пастернаку первый сборник издательства «Центрифуги» «Руконог», который он у меня просил.

Говорил с ним о Выставке Революционного искусства совре¬менного Запада, по организации которой в то время я работал (с 21 ноября 1925 года я работал в Государственной Академии ху¬дожественных наук, сокращенно ГАХН, в качестве секретаря вы¬ставочного комитета). Мы получили много книг современных не¬мецких революционных поэтов (Иоганнес Бехер, Эрих Мюзам и многие другие). Борис Леонидович просил принести ему какие-нибудь стихи этих поэтов, так как Николай Тихонов заказал ему переводы для сборника «Восток и Запад». Я обещал.

20 января 1926

Вечером принес Борису Пастернаку список тех немецких по¬этов, которые лежат в ГАХНе на книжной полке для выставки, и он обещал отметить то, что его интересует.

Борис Леонидович рассказал мне, что ему прислали из ре¬дакции «Ленинградской правды» анкету с вопросами8 о положе¬нии современной поэзии. Эта анкета рассылалась литераторам Москвы и Ленинграда. Он сказал, что относится к ней несерьез¬но и