Помимо прекрасных стихов, пода¬ренных автором своему герою, глубоко запали, запомнились не сюжетные линии, а картины зимней ночной и иной Москвы, уральского имения, остановившегося на перегоне поезда, звуки дальней стрельбы, ощущение смутной, нарастающей тревоги.

И еще. Опубликуй «Новый мир» этот роман тогда, большин¬ство подписчиков журнала не дочитало бы его до конца. Говорю это, разумеется, не в укор художнику. Это типичная проза Пас¬тернака — для подготовленного читателя высокого уровня.

И конечно, ничего предосудительного там нет. Впрочем, те¬перь это ясно почти каждому.

Анна Голодец

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Утром 9 мая 1960 года привезли электрокардиограмму забо¬левшего Б. Л. Пастернака. Заведующий кабинетом функциональ¬ной диагностики Е. Б. Нечаев констатировал свежий инфаркт ми¬окарда и мерцательную аритмию. В 13 часов дня мне сообщили о том, что у Бориса*. <...>

По распоряжению Союза писателей поликлиника должна организовать круглосуточное дежурство врача, то есть поселить на дачу Бориса Леонидовича врача. Начальство предложило ехать мне. Больного я никогда не видела.

По дороге предстояло заехать за доктором Самсоновым и проф. Фогельсоном. Из рассказа Самсонова, наблюдавшего Бо¬риса Леонидовича с конца апреля, я узнала, что болезнь нача¬лась недели за три до регистрации инфаркта. Борис Леонидович ни за что не хотел поддаваться, скрывал от окружающих недомо¬гание. Врачей позвали по настоянию Зинаиды Николаевны.

9 мая, в день снятия электрокардиограммы, у него была вы¬сокая температура. Он лежал в постели, не вставая. Когда мы приехали, на даче были жена Бориса Леонидовича — Зинаида Николаевна, его брат Александр Леонидович с женой Ириной Николаевной и домработница Таня. Вскоре пришла Т. В. Ивано¬ва, принимавшая в происходящем горячее участие.

Больной лежал в рояльной. Это маленькая комната (м. 12), окнами на северо-запад. Вместо кровати был матрац на нож¬ках, очень неудобный, с уклоном на сторону. Борис Леонидович встретил нас оживленно, извинился за причиненное беспокой¬ство. Он не чувствовал болей. Жаловался лишь на неудобства, свя¬занные со строгим постельным режимом. Старался выговорить себе побольше свободы, но всем решениям врачей подчинялся.

Трудней всего было уговорить его не бриться хотя бы два дня и меньше разговаривать.

В истории болезни было зарегистрировано наличие свеже¬го инфаркта, повторного (первый был в 1952 г.) с мерцательной аритмией, с выраженным застоем в легких. Состояние больного расценивалось как тяжелое. Уехал проф. Фогельсон с д-ром Сам-соновым.

Остались я и дежурная сестра. Вечер быстро прошел в хлопо¬тах. Мы с медицинской сестрой по очереди провели около Бори¬са Леонидовича ночь, следя, чтобы он, забывшись, не повернул¬ся. Но Борис Леонидович не спал, как не спал он и последующие ночи и дни, все более изматываясь от бессонницы и мыслей, ко¬торые он называл «кошмарными снами без сна». <...>

* В записях опущены специальные медицинские подроб¬ности.

Борис Леонидович привык ночью, часов в 11, после работы, что-нибудь съесть, и Зинаида Николаевна просила не нарушать этой традиции, якобы обеспечивающей хороший сон. Мы не ста¬ли ей возражать. Но сна не было.

10 и 11 мая — самые светлые дни за время болезни Бориса Леонидовича.

В доме все вздохнули свободней. Зинаида Николаевна рас¬порядилась продолжить ремонт кабинета, расположенного на 2-м этаже. <...>

Зинаида Николаевна человек очень сдержанный, волевой, энергичный. В минуты опасности она больше уходит в работу фи¬зическую. Немногословна. Не сентиментальна. Таня — целые дни плачет, все у нее из рук валится, ежеминутно ее отпаивали валерь¬янкой. Она полна возмущения, что окружающие не переживают, что Зинаида Николаевна не разрешает подать Борису Леонидови¬чу жирный суп. Я поддерживаю Зинаиду Николаевну, и она рас¬сматривает это как сговор против нее. Но подчиняется. И с тех пор все, что готовится и подается Борису Леонидовичу, проходит мой контроль. Александр Леонидович всячески наводит меня на разговор об инфарктах, об исходах этой болезни, о критических сроках. Несмотря на то что я упорно продолжаю говорить о тяже¬сти состояния Бориса Леонидовича, о возможности осложнений и страшного исхода, он снова и снова заводит разговор о том же, подбирая факты, опровергающие мой «пессимизм», и уходит яв¬но недовольный мною.

Он и Ирина Николаевна архитекторы на пенсии. Ирина Ни¬колаевна чертит нам температурную кривую и записывает все ме¬дицинские заключения (для родных, как она говорит).

Леня — младший сын Бориса Леонидовича — не посещает университет. Он взял отпуск по болезни. Он выполняет все по¬ручения, подменяет шофера, бреет Бориса Леонидовича, часами сидит возле матери или убегает в сторожку, где рояль, и играет. Он очень сдержан в своем горе и всячески старается помочь. Старший сын Бориса Леонидовича — Женя — отличается нео¬бычайной энергией и дотошностью, которые оказываются уме¬стными. Он организует в дальнейшем всяческие консультации, переливания крови, достает медикаменты с немыслимой быст¬ротой.

Приехала первая жена Бориса Леонидовича — Евгения Влади¬мировна, его поклонница Елена Ефимовна Тагер, приходят Сель-винские, Берта Яковлевна и их дочь Циля. Три раза в день «за сводкой» прибегает Валентин Фердинандович Асмус. Всех при¬нимают во дворе. В доме — тишина. Все говорят шепотом. К Бори¬су Леонидовичу никого не впускают, кроме Зинаиды Николаевны и брата — по его просьбе, ненадолго.

Почта приносит много писем и телеграмм. О них говорит Бо¬рису Леонидовичу брат. Прочитать их Борис Леонидович не про¬сит. Вначале он просил складывать почту в его комнате, на рояле, но потом забыл об этом. В голове у него постоянно литературные образы, о которых он рассказывает. «Спорят между собой пере¬воды Шекспира, Гете и куда-то проваливаются, увлекая меня». Мы его останавливаем. Просим молчать. Борис Леонидович сер¬дится: «О чем же мне говорить? Не о левой же лопатке, которая болит. К тому же она не разговаривает по-русски».

Борис Леонидович не жалуется на страдания, не капризни¬чает. Он либо лежит с закрытыми глазами, либо смотрит на нас (медицинскую сестру и меня) и тут же начинает извиняться за то, что вот он заболел, а нам приходится за ним ухаживать, говорит, что сам виноват в своей болезни. Очень давно появилась тяжесть и неприятное чувство, а временами и боль в левой лопатке. Но все казалось несерьезным, а по временам настолько серьезным, что страшно было признаваться.

«Я думал, что внутренним сопротивлением болезни можно одержать над ней победу. Я ошибся и сам себе все это наделал».

И мая приехала Анна Андреевна Ахматова. К Борису Леони¬довичу она не заходила, но он был очень рад ее приезду. Она не¬долго пробыла во дворе с семьей Бориса Леонидовича и уехала <...>*. Вечером 11-го я уехала в Москву, оставив приехавшего мне на смену д-ра Т. Н. Пешковского.

12 мая 1960 г.

Вечером я возвратилась. Мне сказали, что истекшие сутки прошли спокойно. Борис Леонидович встретил меня радостно. Попросил, чтобы я не позволяла никому его кормить и делала б это сама. <...>

В доме продолжался ремонт кабинета Бориса Леонидовича. Рабочие ходили на цыпочках, не производя ни малейшего шума. Я не представляла себе, что ремонт можно проводить так тихо. Все, кто обслуживал Бориса Леонидовича тогда — работница, сторож, садовник, почтальон, — очень любили его. Каждый мне

* Вскоре с приступом стенокардии ее отвезли в больницу им. Боткина.

рассказывал о том, какой Борис Леонидович добрый, вниматель¬ный, простой в обхождении.

Приезжала старая няня, вырастившая Леню, и сказала, что отслужила молебен, «чтоб все кончилось хорошо».

Каждый вечер приезжала Масленикова. Привозила цветы, парных цыплят, свежую клубнику, черешни, когда их не было еще в Москве. В дом она не заходила. Справлялась, что еще на¬до, и уезжала на поезде в Москву. Иногда она проделывала этот путь дважды.

У меня она и спрашивать о Борисе Леонидовиче боялась. Только просила делать все, чтоб Борис Леонидович поправился.

В ночь на 13 мая 1960 г. Борису Леонидовичу стало плохо. <...> Борис Леонидович не спал. Опять говорил, что виноват в своей болезни. Тут он впервые сказал, что у него две болезни — «инфаркт и живот». Говорил о том, что его история не закончится историей болезни и даже смерти. «И после еще некоторое время будут разговоры, а потом все признают. Я ведь все-таки нобелев¬ский лауреат».

Рано утром я вызвала проф. Фогельсона. Электрокардио¬грамма показала ухудшение… Решено привлечь хирурга.

День прошел напряженно. Борис Леонидович очень стра¬дал, но, когда его спрашивали отчего, он говорил, что очень бо¬лят ноги, а «пятки ведут себя как личные враги, фамилии кото¬рых он забыл…».

В ночь на 14 мая. <...> Было резкое падение сердечной дея¬тельности, желудочное кровотечение. В 4 часа утра я разбудила Зинаиду Николаевну. Шофера срочно послали за лекарствами. Было сделано все, чтоб остановить кровотечение с учетом нали¬чия острого инфаркта.

Борис Леонидович очень тяготился тем, что не может сам бриться, вынужден совершать туалет с посторонней помощью. Это он разрешал только Зинаиде Николаевне, которой помогали медицинские сестры.

Мне разрешалось входить, когда он был «в полном поряд¬ке» — причесан, при зубах.

14 мая утром неожиданно для всех приехал д-р Н. А. Долго-плоск. Он приехал по просьбе О. В. Ивинской, о которой мне го¬ворили, называя ее «нежелательный источник». Зинаида Никола¬евна не хотела разрешить осмотр, но мы ее уговорили не упря¬миться. Долгоплоск лечил Бориса Леонидовича во время первого инфаркта.

Борис Леонидович узнал Долгоплоска и сказал, что если придется лечь в больницу, то он бы хотел к нему, если Наум Алек¬сандрович не откажется от такого капризного больного, на что Долгоплоск сказал, что Борис Леонидович был очень спокойным, выдержанным й приятным больным в 1952 году и что он с удо¬вольствием будет лечить его и теперь.

В истории болезни записали: «Состояние тяжелое. Нетранс¬портабелен». А днем, после осмотра проф. Фогельсона, было ре¬шено госпитализировать БориЬа Леонидовича. Очень оперативно было подготовлено место в 1-й Градской больнице. Но Зинаида Николаевна категорически отказалась от госпитализации из-за отсутствия отдельной палаты.

Чем глубже захватывала болезнь Бориса Леонидовича, тем больше он радовался приезду консультантов, которые бывали в большом количестве не реже чем через день, а иногда и два ра¬за в день.

15 мая был расширенный консилиум в составе профессоров Фогельсона, Шпирта, Петрова и Попова.

Заключение профессоров: инфаркт миокарда, тромбоз вен желудка. Рак желудка.

Родным о последнем не сказали.

Вечером Борису Леонидовичу сделали инъекцию. Он впал в забытье, временами переходящее в сон — впервые за время бо¬лезни. Когда Борис Леонидович проснулся, спросил, где же Лео¬нов. Он ясно видел его рядом с собой и разговаривал с ним о «Фаусте». Узнав, что того не было, Борис Леонидович очень рас¬строился и просил не давать ему ничего «дурманящего».

Борис Леонидович много времени находился в кислород¬ной палатке. В ней ему легче дышалось, и даже иногда он спал без кошмаров.

По решению консилиума нужно было достать ауромицин. В тот же вечер Леня привез наш препарат и канадский. Послед¬ний ему был навязан «нежелательным источником», и, передавая лекарство, он просил меня применить его, конечно если другим нельзя заменить. Мы начали лечение своим препаратом.

Ежедневно делались лабораторные исследования. Ответ я по¬лучала через несколько