музыкальных инструментов, а также чудесному и симпа¬тичному человеку), около его дома позади Музея изобразительных искусств столкнулся с Борисом Пастернаком. Давно не видался с ним. Он был почему-то в расстроенном состоянии. Сразу начал жаловаться на трудности жизни. Сказал: «Пора помирать. Все так трудно: и материально, и нравственно, и комнатно, и в смысле се¬мьи». Говорил, что история с его разводом вызвана большим чув¬ством, но все разбивается о современную жизнь. И писать он по-настоящему перестал. А чтоб писать то, что сейчас обычно, нужно немного больше творческого подъема, чем вот для этого разгово¬ра со мной. И снова повторил, что приходит к заключению, что пора помирать.

Я старался утешить и ободрить его как мог. Говорил, что и мне, и всем очень нравятся его «Волны»26. Советовал выбраться из Москвы, отвлечься.

Пастернак сказал, что его мальчик сейчас болен скарлатиной.

1932 (?)

В Москву на гастроли из Германии приехал пианист Лео Си¬рота. Судя по фамилии, вероятно, он был эмигрантом с Украины.

В программе были фортепьянные фрагменты из балета Иго¬ря Стравинского «Петрушка» и что-то другое, что меня заинтере¬совало. Концерт был в зале Дома ученых, и я отправился туда. Место мое было в первых рядах, справа от прохода.

Техника Лео Сироты была отличная, и русские плясовые ме¬лодии из «Петрушки» прозвучали великолепно. Когда кончился концерт и публика еще не успела разойтись, кто-то из присутст¬вующих вскочил на эстраду и закричал на весь зал: «Товарищи, здесь в зале находится поэт Пастернак, давайте попросим его прочесть стихи!» Публика откликнулась аплодисментами и воз¬гласами: «Просим, просим!» По проходу к эстраде быстрым шагом подошел Борис Леонидович. Ему помогли забраться на эстраду, и он, смущенно улыбаясь и теребя волосы, пытался отказаться и бормотал: «Ну зачем это, я не знаю, что читать». И вдруг, погля¬дев в глубь зала с высоты эстрады, громко спросил: «Зина, как ты думаешь, что мне читать?» При этих словах все головы, как по ко¬манде, повернулись назад, и Зинаида Николаевна, вторая жена Пастернака, оказалась в центре внимания. Конечно, это привело ее в раздраженное состояние, и мы услышали из последних рядов зала недовольный голос: «Ну почем я знаю, читай что хочешь!»

Вероятно, этих ее слов было достаточно, и Борис Леонидо¬вич начал читать. Он прочел много стихов (к сожалению, я не ус¬пел записать каких), с подъемом, своим громким, немного тягу¬чим, но таким знакомым и единственным голосом.

Успех был, как всегда, огромный. Аплодировали и просили читать еще и еще. Когда он кончил, все поднялись, многие подо¬шли к нему. Зал быстро опустел. Пастернак присоединился к Зи¬наиде Николаевне, и они, окруженные близкими друзьями, раз¬говаривая и прощаясь, двинулись к выходу.

1 июня 1932

Симфоническим оркестром дирижировал приехавший на га¬строли из Лондона Коутс27. Солировал С. Е. Фейнберг. Среди публики много знакомых. Присутствовал и Б. Пастернак.

5 ноября 1933

Помогал художнику Леониду Фейнбергу при оформлении витрин на Кузнецком мосту к XVI годовщине Октября.

Когда я вышел из помещения «Международной книги», что¬бы посмотреть с тротуара, как получилось оформление окна, столкнулся с Борисом Пастернаком. Я проводил его немного, и по дороге он рассказал, что должен ехать в Тбилиси, где будет пере¬водить грузинских поэтов.

3 октября 1936

Встретил на улице Горького Пастернака. Он еще на даче и хо¬чет остаться там на зиму, жаловался на усталость.

Говорил мне, что поэмы «Хорошо» и «Владимир Ленин» очень понравились наверху и что было предположение, что Владимир Владимирович будет писать такие же похвалы и главному хозяину. Этот прием был принят на Востоке, особенно при дворе персидских шахов, когда придворные поэты должны были воспевать их досто-инства в преувеличенных хвалебных словах, — но после этих поэм

Маяковского не стало. Борис Леонидович сказал мне, что намека¬ми ему было предложено взять на себя эту роль, но он пришел от этого в ужас и умолял не рассчитывать на него; к счастью, никаких мер против него не было принято. Какая-то судьба его хранила. 1 декабря 1936

Мы с поэтом Андреем Владимировичем Звенигородским28 решили поехать в Переделкино, навестить Бориса Пастернака у него на даче. Оттепели не было, но стояла мягкая погода. Когда мы пришли, Борис Леонидович бурно обрадовался и удивлялся, как это мы неожиданно собрались к нему. Я сказал, что мы реши¬ли его сфотографировать и что это было главным толчком к на¬шему приезду. Сперва я попробовал снимать его в комнате, где мы находились. Из-за пасмурной погоды было очень мало света. Я просил его сесть на подоконник, ближе к свету, сделал 2-3 сним¬ка. При этом освещении они не обещали быть удачными. Тогда решено было выйти наружу. Борис Леонидович надел легкое лет¬нее пальто и фетровую шляпу. Я снял его и Звенигородского на свежевыпавшем снегу на фоне заборчика и деревьев недалеко от дома. От Пастернака мы со Звенигородским пошли на дачу к Артему Веселому, и там я его сфотографировал на застеклен¬ной веранде около верстака. Он столярничал и был с рубанком в руках, когда мы пришли.

Зима 1936/37

Не помню сейчас, какого числа это было. Сергей Васильевич Шервинский позвонил мне и предложил приехать к нему. Когда я вошел в эту давно знакомую большую квартиру старинного дома, возвращенного советским правительством бывшему домовладель¬цу — заслуженному профессору медицины Василию Дмитриевичу Шервинскому, мне сказали, что Сергей Васильевич в кабинете профессора, и я прошел туда. Это была огромная комната разме¬ром в 50 метров, в одной половине которой был когда-то зимний сад, и потому оконная стена была сплошь застекленной. В этой половине стоял письменный стол, за которым проводил свой при¬ем профессор, в другой части этой половины помещался большой квадратный обеденный стол и стулья. Вторая часть комнаты была занята библиотекой профессора. Василий Дмитриевич был в сво¬ей спальне, куда он рано отправлялся на покой, ему было уже 87 лет. За обеденным столом я застал Сергея Васильевича и его гостей. Тут были: Борис Пастернак, Ираклий Андроников и Константин Липскеров29. Пили чай, разговаривали. Зашел разговор о послед¬них работах Андроникова, и Шервинский сказал Ираклию: «Вот вам не приходилось изображать в своих устных рассказах Пастер¬нака». — «Да, не приходилось, но могу попробовать». Андроников встал со своего стула, подошел к стене, возле которой сидел, взял в руки воображаемую телефонную трубку и, прислонясь плечом к стенке, где должен был находиться аппарат, набрал номер, и мы услышали голос Пастернака по телефону. Андроников точно по¬добрал голос, все интонации, и было полное впечатление, что это говорит сам Пастернак. Не помню сейчас содержания разговора. Андроников — Пастернак о чем-то сговаривался, что-то обещал, как-то мычал в паузах и произносил междометия. Все смеялись, но больше всех смеялся сам Борис Леонидович. 25 января 1939

В Детиздате встретился с Пастернаком, вместе получали в кассе деньги. Я — за перевод стихов для детей Ованеса Туманяна. 23 июня 1939

Ездил сегодня с Шервинским на их дачу «Старки». Встретил¬ся там с Елизаветой Михайловной Стеценко, преподававшей французский язык сыну Пастернака. Она мне рассказала о своем общении с его семьей. Вспомнила, как тяжело перенес малень¬кий Женя уход отца из семьи.

6 апреля 1940

Сегодня чтение Пастернаком его перевода «Гамлета». Высту¬пал Андроников.

27 апреля 1940

Сегодня страстная суббота. У Шервинских Анна Ахматова. Я завез ей целую пачку напечатанных ее фото, снятых мною ле¬том 1936 года.

Анна Андреевна на этот раз была очень мила и разговорчива, гораздо более, чем обычно. Я попросил ее одно фото надписать для Бориса Пастернака.

28 апреля 1940

Анну Ахматову я поехал проводить на Ленинградский вок¬зал. Застал ее уже в вагоне. Среди провожающих встретился с ху¬дожником А. А. Осмеркиным, автором портрета Анны Ахмато¬вой. Давно его не видал.

Потом поехал к Пастернаку, отвез ему фото Ахматовой с над¬писью.

6 мая 1940

Я взял у Николая Вячеславовича Якушкина (внука декабри¬ста) книги для Бориса Леонидовича. Отнес ему. Пастернак вышел из дома вместе со мной.

По дороге он говорил, что на него очень действует весна. Всюду жизнь, парочки военных с девицами. «Хочется достать ча¬сы и посмотреть — сколько еще осталось жить».

23 мая 1940

Борис Пастернак заболел. Около десяти дней у него боли в пояснице. Сегодня его отвезли в больницу. 2 июня 1940

Я позвонил Зинаиде Николаевне узнать о здоровье Бориса Леонидовича. Она сказала, что ему лучше, но надо кончить лече¬ние, поэтому он еще недели три пролежит в Кремлевской боль¬нице.

10 июня 1948

Марина Казимировна Баранович30 в молодости, кажется, была артисткой (помню, как она однажды читала с эстрады сти¬хотворение «Ланята молятся», немецкого поэта Моргенштерна, переведенное Юлианом Анисимовым), потом работала перепис¬чицей на машинке и в 1948 году весной читала мне первые главы романа «Доктор Живаго».

Узнав от меня, что мне хотелось бы сфотографировать Бори¬са Леонидовича, пока я еще более или менее вижу, сказала, что договорится с Пастернаком, и вот день съемки был назначен на 15 июня.

14 июня 1948

Был у Пастернака вместе с женой. Познакомил их. Догова¬ривался о фотографировании его на завтрашний день. Стазе он очень понравился, и кажется, взаимно.

15 июня 1948

День был солнечный, я приготовил побольше фотопластинок и поднялся к Борису Пастернаку в его верхнюю квартиру на девя¬том этаже Дома писателей в Лаврушинском переулке. Борис Лео¬нидович встретил меня шумными возгласами: «Вот, Марина реши¬ла, что меня надо снять, уговорила меня быть сегодня дома. Мне неудобно, что для вас это лишние хлопоты». Я ответил, что для ме¬ня это лишнее удовольствие и я только рад этому случаю. Вскоре пришла и Марина Баранович с большим букетом белых и розовых пионов, она поставила цветы в большой комнате на невысоком шкафчике у противооконной стены. Борис Леонидович был в хо¬рошем настроении и позировал охотно. Вообще всегда за все вре¬мя нашего знакомства общаться с ним было легко и приятно.

Первые снимки я сделал у этого шкафчика возле букета пио¬нов. После напечатания снимков я остался очень доволен одним из них, на котором выражение лица было особенно удачным. Всем этот снимок тоже понравился. Сперва Борис Леонидович снимался в рубашке, которую он называл американской. На пле¬чах ее было что-то вроде погон, и была она голубоватого цвета. Потом по ходу съемки он надевал то светлый пиджак, то черный. Я снял его в том и другом пиджаке на фоне входной двери в квар¬тиру. Тут же в темном углу был сделан снимок в полный профиль. Лицо было хорошо освещено из окна, но отдаленная стена вышла совсем черной. Мы вышли на балкон, и я снимал Бориса Леони¬довича на фоне далекого Кремля, причем «Иван Великий» оказал¬ся на левом его плече. Эти два портрета, на балконе и в профиль, были напечатаны в большом томе стихотворений Пастернака (в издании «Библиотека поэта»). Потом я его снимал на фоне книжного шкафа, на фоне