книг и сидящим у стола, в углу комна¬ты, возле окна. Последние два снимка были сделаны в передней перед зеркальным шкафом. Пастернак вышел снятым со спины, и был виден только его уходящий профиль, а в зеркальном отра¬жении на меня смотрело его лицо.

Я отпечатал для Бориса Леонидовича довольно много сним¬ков, сделанных в этот день, и он раздавал их охотно, и просил меня напечатать ему дополнительно еще. И иногда присылал ко мне кого-нибудь из своих знакомых, кому не хватило, и они по-лучали их от меня непосредственно. Большей частью это был портрет, снятый возле пионов, который можно считать самым удачным.

17 июня 1948

Пастернак сказал мне, что ему удалось выхлопотать для Ахма¬товой в Литфонде ссуду на 3 тысячи рублей. Но необходимо ее за¬явление, и она отказывается его написать31.

23 июня 1948

Сегодня принес много фотографий, снятых мною, Борису Леонидовичу. Рассматривая их, он сказал мне: «Никто меня так хорошо не снимал».

Рассказал, что по поводу трудного положения Анны Ахмато¬вой он звонил в ЦК и в Союз писателей. В результате было поста¬новление выдать ей ссуду без ее заявления и дать ей переводчес¬кую работу.

Пастернак сказал мне, что 5 лет тому назад он чувствовал се¬бя уже старым, а сейчас, работая над романом, чувствует себя по¬молодевшим. Говорил, что у него сейчас такой прилив энергии, что хочется сделать что-то очень большое.

28 июня 1948

Я часто встречался с Борисом Леонидовичем после 15 числа, когда была фотосъемка, принося ему отпечатанные фотографии. В один из этих дней я захватил с собой альбом, в котором у меня были автографы стихотворений разных поэтов, в основном близ¬ких и дорогих мне людей — Ахматовой, Мандельштама, Юрия Верховского, Софии Парнок и др. Я попросил Бориса Пастерна¬ка написать мне в этот альбом несколько стихотворений из его романа, те, которые мне особенно нравились, и он охотно согла¬сился и оставил альбом у себя.

28 июня он исполнил мою просьбу и после стихотворений «Гамлет», «Зимняя ночь», «Рождественская звезда», «Земля», «Чу¬до» сделал небольшую, но милую, как это мог только он, припи¬ску в конце: «Переписано Анастасии Васильевне и Льву Влади¬мировичу Горнунгам на счастье. 28 июня 1948 г. Б. П.».

5 июля 1948

Марина Баранович, которая переписывает на машинке ро¬ман «Доктор Живаго», собрала у себя нескольких знакомых и чи¬тала нам главы из первой части романа Пастернака.

7 октября 1948

Сегодня я справился по телефону и, узнав, что Борис Пас¬тернак находится на даче, решил отправиться и навестить его в Переделкине. Я захватил с собой несколько увеличенных его фотографий, снятых возле букета пионов, и попросил надписать мне одну из них. Пастернак сделал тут же, при мне, карандашом большую надпись на оборотной стороне фотографии:

«Льву Владимировичу Горнунгу с пожеланием дожить нам всем до смысла и просветления, а ему лично — чтобы легче жи¬лось ему и его милой жене.

Б. Пастернак

7окт. 1948г.»

На этот раз я был недолго у Бориса Леонидовича, чтобы не мешать ему работать, и уехал с хорошим настроением, увозя с со¬бой еще одну реликвию — надписанный его фотопортрет.

Встречи с ним были всегда освещены его добрым отношени¬ем, и я буду их помнить всю жизнь.

4 декабря 1948

Я пришел к Борису Пастернаку в Дом писателей. Он был в своей верхней квартире. Как всегда, он был очень мил и раду¬шен, обрадовался моему приходу. Он задержал меня в своем ма¬леньком кабинетике (первая комната направо из передней).

Мы разговорились, он рассказывал о себе, говорил, как он да¬лек сейчас от писательской организации и как ему трудно стало бывать на общих собраниях писателей, а ему постоянно присыла¬ют повестки на эти собрания, и он старается найти какой-то по¬вод, чтобы объяснить свой неприход болезнью или срочной рабо-той. Говорил об условиях нашей жизни, о том, какими стали сей¬час люди, тут же ему пришло в голову сравнение. Он сказал, что Сталин напоминает ему светофор. Он что-то скажет, как бы дает какой-то свет, зеленый или красный, и все бегут в одну сторону и говорят только об одном, он даст другой свет, и все бросаются в противоположную сторону. Он говорил о своем романе «Доктор Живаго», что закончил первую часть и хочет приступать ко второй. Сказал, что придает большое значение этой работе, считает это свое произведение долгом перед литературой, перед жизнью и что, когда закончит эту книгу, «тогда можно и умирать спокойно».

В этот день он подарил мне две свои книжки — «Второе рож¬дение» и «Спекторский» и надписал их обе, связав надписи с наши¬ми разговорами. Вот одна из них — на книге «Второе рождение»:

«Льву Горнунгу. Дай нам бог когда-нибудь из всего этого вы¬браться и успеть собраться с мыслями.

Всего Вам лучшего!

4 дек. 1948 Ваш Б. П.»

Пастернак жаловался на осложнения с его переводом «Коро¬ля Лира» и был этим встревожен.

Борис Леонидович рассказал также, что приводит в порядок альбомы с рисунками отца и его записные книжки. Все это во время войны пострадало и дома, и на даче в Переделкине. Во вре¬мя войны на крыше дома в Лаврушинском переулке стояла бата-рея ПВО, солдаты жили в его квартире.

31 декабря 1949

В новогодний вечер часов в 9 мы с Анастасией Васильевной вышли прогуляться. Погода была мягкая, шел небольшой снег. Жили мы на Балчуге на углу Садовнической набережной у Чугун¬ного моста. Проходя мимо Лаврушинского переулка, мы решили поздравить Пастернаков с Новым годом. Когда мы поднялись на¬верх и позвонили, Борис Леонидович открыл нам дверь с обыч¬ным для него радушным приветствием и радостными восклица¬ниями. Разговор был недолгий, в дверях, и мы стали прощаться. Борис Леонидович сказал, что Зинаида Николаевна еще у себя в нижней квартире. Мы уже опустились на один марш лестницы, как Борис Леонидович, стоявший в раскрытой двери квартиры, закричал: «Стойте, стойте! Пока нет Зины, я вам отхвачу кусок вер-туты» — и бросился в глубь квартиры. Он вышел, заворачивая на хо¬ду в большой шуршащий лист бумаги то, что он называл вертутой, и быстро сбежал к нам на нижнюю площадку. Сунув сверток мне в руку, он обернулся в сторону открытой двери и крикнул: «Лёнеч¬ка, принеси сюда вазу с мандаринами». Появился в дверях Леня32, еще совсем небольшой мальчик, с вазой в руках. Пастернак схватил несколько мандаринов и начал их пихать в карман моей шубы. Я протестовал, благодарил и немного боялся, что вдруг из нижней квартиры появится Зинаида Николаевна и застанет нас всех «на ме¬сте преступления». Борис Леонидович торопился по той же причи¬не, но был охвачен каким-то порывом от полноты сердца. В этот момент он был самим собой, таким, как только он один мог быть, и был обаятелен. Наконец мы простились, все трое пожелав друг другу счастья и радости в Новом году. Дверь наверху захлопнулась, и моя жена сказала: «Какой он чудный, как он мне нравится, какой замечательный человек». Мы оба были под впечатлением этой встречи. А дома у нас была елка, и на душе было тепло и радостно.

В начале 50-х годов Борис Леонидович вызвал меня к себе в Лаврушинский переулок. Когда я поднялся к нему на девятый этаж, он сказал, что просит меня окантовать под одно стекло все иллюстрации отца к «Воскресению» Льва Толстого, вырванные им из книги небольшого размера. Кроме того, он мне дал авто¬портрет Леонида Осиповича в черной раме, написанный пасте¬лью. После войны портрет оставался без стекла, но завернутый в бумагу от пыли. Все это я принес к себе домой.

Что-то мне помешало сразу взяться за дело, но Пастернак меня не торопил. Через несколько дней стекло для портрета было уже готово. Я вставил его и проклеил с обратной стороны полос¬ками бумаги, чтобы пыль не проникала в раму. Держа портрет в руках, я мог любоваться мастерством художника. Каждый мазок цветной пастелью был на своем месте, и, хотя на лице попадались довольно яркие тона, портрет был великолепен.

Я уже окантовал иллюстрации к Толстому, когда получил поч¬товый конверт с письмом от Бориса Леонидовича. Он писал, что ему неудобно меня торопить, но дело в том, что Зинаида Никола¬евна требует вернуть и портрет, и репродукции. И, как бы извиня¬ясь, Пастернак добавил: «Вы же знаете, какое у меня строгое на¬чальство».

К моему глубокому сожалению, это письмо у меня не сохра¬нилось.

17 июля 1957

Накануне Андрей Владимирович Звенигородский сговорился со мной по телефону, чтобы вместе поехать в санаторий «Узкое», навестить Бориса Пастернака, который уже около месяца нахо¬дился там. Я договорился со знакомым таксистом, с утра заехал за Звенигородским, и мы отправились в «Узкое» по Старокалужско¬му шоссе. Погода была солнечная и жаркая. Такси осталось ждать нас у ворот санатория, возле церкви этого бывшего имения князей Трубецких, а мы вошли в дом и попросили сообщить Пастернаку о нашем приезде. Борис Леонидович выбежал к нам. От неожи-данности шумно нас приветствовал, как-то взмахивал руками, ра¬довался и повел нас по коридору в свою комнату.

Старинный дом санатория очень большой, громоздкий, с длинными переходами и бесконечными комнатами. Комната Пастернака была не очень большая, удлиненная, с окном в глу¬бине. Пройдя мимо кровати, мы сели у круглого стола. Борис Леонидович удивлялся, как это мы собрались в такую даль, на¬мекая на хромоту и возраст Звенигородского. Он рассказал, что чувствует себя еще не очень хорошо, но срок его путевки кон¬чился, и он сегодня вечером или завтра должен уехать домой. Я захватил с собой фотоаппарат и сделал несколько снимков. Фотографировать было неудобно, комната была узкая и тем¬новатая, и я не надеялся на удачные снимки. Борис Леонидо-вич надписал нам две фотографии 1948 года, которые я привез с собой, благодарил за приезд, и проводил до выхода. Задержи¬ваться мы не могли, так как наша машина ждала нас за ворота¬ми. Домой доехали благополучно под впечатлением мимолет¬ного свидания.

Привожу надпись, сделанную мне:

«Дорогому Льву Владимировичу Горнунгу на память и в бла¬годарность за посещение меня в «Узком» перед моим отъездом домой.

Б. Пастернак 17 июля 1957».

В начале 1958 года, когда у меня уже был большой цикл сти¬хотворений «Памяти моей жены», умершей весной 1956 года, я принес эти стихи Борису Леонидовичу, и он обещал познако¬миться с ними. Эти стихи уже знала А. А. Ахматова и считала их лучшими из всего того, что я написал за все время. Борис Пас¬тернак, возвращая мне мою тетрадь, сказал, что из-за сильного переживания и подъема, с которым написаны эти стихи, в них много искренности и что многие из этих стихов ему понрави¬лись. Он хорошо знал мою жену и очень ей симпатизировал.

В октябре 1958 года разразилась «буря» в связи с напечатани-ем за рубежом романа «Доктор Живаго».

Все было