Скачать:PDFTXT
Полное собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 11. Воспоминания современников о Б. Л. Пастернаке

свойственным ходом ассо¬циаций. Трудно, невозможно это передать или описать. Я только могу сказать, что весь строй стихов Б. Л. именно таков, какими бы¬ли ход мыслей и речь Пастернака. Его обвиняли в надуманности, в нарочитом осложнении поэзии. Между тем он просто не мог иначе думать, писать и говорить. С непривычки вы еще только старались понять сложный образ, возникший в его речи, как за ним следовал новый, неожиданный, еще более сложный, в пер¬вое мгновение казалось, что с предыдущим не связанный. Такова была речь Пастернака не только, когда он говорил о литературе или философии, особенно же о своих чувствах; нет, о самых про¬стых бытовых и жизненных вещах он говорил так же образно и неожиданно. Конечно, понимать Б. Л. меня научил Яша, кото¬рый часто читал и объяснял мне стихи Пастернака. А понять сти¬хи Б. Л. значило научиться понимать его самого. Не знаю, как мне передать высоту душевной и духовной настроенности Б. Л. Если в жизни и в быту он ошибался, мог быть обидчив, тще¬славен, то в области духа он был воистину камертон, мгновенно чувствовавший любую фальшивую ноту. Плохо, что у меня такая память, что я ничем не могу подкрепить своих деклараций, приве¬сти содержание бесконечных бесед и споров Яши с Б. Л. И трудно мне объяснить то особое место, которое он занял в жизни Яши и моей. Для меня лично все эти беседы Яши с Б. Л. и его друзья¬ми были истинным университетом, в котором формировался мой ум, вкус и мироощущение.

Летом 1922 года4 я тяжело заболела. Нужно было приклады¬вать лед, а в аптеках его тогда не было. На Волхонке, недалеко от дома, в котором жил Пастернак, помещался «Институт мозга». Б. Л. заметил, что во дворе института был заготовлен лед. Он по¬вел туда Яшу, и они вместе несколько раз «воровали» для меня лед. Кстати, этот институт был источником мучений как для Б. Л., так и для Яши. Дело в том, что в подвалах института содер¬жалось много подопытных собак. Собаки эти день и ночь жалоб¬но выли, скулили, плакали. Б. Л. не раз об этом говорил, а Яша неизменно в этом месте переходил на другую сторону улицы, не¬смотря на то что через несколько шагов приходилось переходить обратно: дом Б. Л. находился на той стороне, что институт.

Лето 1923 г. Б. Л. и Женя жили на даче в Братовщине. Женя ждала ребенка. Яша был у них на даче. Рассказывал потом о длин¬ной прогулке по лесу и о том, как бодро Женя в ней участвовала. Осенью родился сын. Женя его назвала Евгением. Этот год я ма¬ло выходила, много хворала. Осенью 1924 года у меня родилась дочь. Женя пришла меня проведать, принесла какие-то вещички, из которых сын ее уже вырос. Долго смотрела на Наташу и гово¬рила о том, как быстро все забывается: ей уже трудно вспомнить Женю таким, как сейчас Наташа. Я не удержалась и спросила, по¬чему она назвала сына по себе (в еврейских семьях не принято бы¬ло называть детей по живым родственникам). «Я хотела, чтобы был настоящий Женя Пастернак, я не верю, что буду долго Женей Пастернак», — ответила она.

Вскоре после родов я сильно заболела. На этот раз мне потре¬бовались припарки. Льняного семени нигде нельзя было достать. Снова Б. Л. пошел вместе с Яшей на поиски по городу. Наконец, достали у какого-то извозчика мешочек овса. Припарки «овся¬ные» меня спасли, внутренний нарыв вскрылся, я поднялась.

Осенью 1924 г. Яша начал заниматься «Ленинианой». Не по¬мню уже, каким образом Яша пришел к мысли заняться собирани¬ем заграничных откликов на смерть Ленина. Но Яша очень увлек¬ся этим делом. Страстная, увлекающаяся натура Яши заставляла его с головой уходить в каждое новое увлечение, будь то какое-ни¬будь дело, человек или отвлеченная идея. И всегда ему хотелось привлечь и вовлечь в тот круг, которым он горел, всех близких (а иногда и не очень близких) ему людей. Лениниана5 владела всеми его мыслями, отвлекая от работы в «Печати и революции».

Б. Л. нуждался в заработке и хорошо владел языками. Словом, «нашелся друг отзывчивый и рьяный…» — так сказал Б. Л. о Яше потом в «Спекторском»6. Не помню, в эту ли зиму или в следую¬щую Б. Л. однажды пришел со свертком трубочкой. Очень до¬вольный, развернул его. Оказалось, он принес Яше в подарок свой портрет, автолитографию работы своего отца. Приподнятое кверху стремительное лицо. Яша всегда говорил, что к этому пор¬трету полностью относятся слова Марины Цветаевой, что Б. Л. одновременно похож на араба и на его коня. Портрет этот всегда висел над рабочим столом Яши. Он погиб в войну, чего я никогда себе не прощу.

Еще об одном близком друге Б. Л. я не сказала пока ни сло¬ва. О Николае Николаевиче Вильям-Вильмонте. Кажется, они с детства были знакомы домами. В семье Вильмонта господство¬вала немецкая культура. Ник. Ник. сам в совершенстве владел не¬мецким, учился в немецких университетах7. Он был страстный, очень эрудированный философ. Поток философской терминоло¬гии очень не вязался с его румяным, круглым, совсем детским ли¬цом и пухлой фигурой. Он был совершенно отрешен от действи¬тельности, от практической жизни, тогда такой бурной, жил только своими мыслями и идеями. Переводил стихи Пастернака на немецкий язык, а стихи Рильке — на русский. У нас он бывал реже, чем другие друзья Б. Л. (Забегая вперед, я здесь скажу, что в начале 1930-х годов я одновременно с Вильмонтом работала во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей и узнала его ближе. Именно тогда он начал «спускаться на землю» и у него на¬чали проявляться практические способности, которые у него так блестяще развились позднее, особенно в последнюю войну. Но дружбу с Пастернаком он сохранил до смерти Б. Л. и многим помог ему в трудное для него время.)

В конце 1922 или в начале 1923 года из Киева в Москву пере¬ехал пианист Генрих Нейгауз. В Киеве я занималась с Нейгаузом. Я глубоко ценила этого талантливого и тонкого музыканта, уди¬вительно разносторонне образованного человека. Когда он при¬ехал в Москву, мне страшно хотелось познакомить его с Б. Л. Мне казалось, что эти два самых, по-моему, замечательных человека должны были сойтись. Моего вмешательства не потребовалось. Они познакомились и — я оказалась права — очень подружились. В дальнейшем эта дружба для обоих обернулась очень трудно. Но об этом — потом. Жена Нейгауза с двумя сыновьями перееха¬ла в Москву на год или даже несколько лет позже самого Генриха

Густавовича. Так, в частых встречах с Пастернаками прошла зима 1924/25 гг. Летом мы разъехались по дачам. По-видимому, осенью 1925 г., я не помню точно8, Б. Л. уехал за границу. В то время это было довольно просто, разрешение давали легко. И финансовый вопрос как-то разрешался, я тогда не интересовалась — как. Ро¬дители и сестра Б. Л. жили в Берлине. О Пастернаке в Берлине написал в своих воспоминаниях Эренбург9. Писала о нем и Ма¬рина Цветаева. Несомненно, встреча с Мариной Цветаевой была самым значительным событием в этот период жизни Пастернака. Женя знала об отношении Б. Л. к Цветаевой и очень страдала. Вообще у Жени с Б. Л. отношения были неровные, порой очень напряженные. Женя была человек крайне требовательный не только внешне, но и внутренне. Она не прощала Б. Л. ни одного слова, жеста, которые считала недостойными его, ни одной ошибки. Я помню, что мы как-то возвращались целой компани¬ей откуда-то, где Пастернак выступал. Женя при всех беспощад¬но упрекала его в том, что он не так говорил, не то сказал, что бы¬ли фальшивые ноты и т. д. А Б. Л. был не без самолюбия. В Жене вообще было мало мягкости, уютности, уступчивости. У меня еще в то время сложилось впечатление, что Женя очень боится стать придатком к Б. Л., потерять свою душевную самостоятельность, независимость. Она все время как-то внутренне отталкивалась от Б. Л. Эта внутренняя борьба длилась все время, и именно она, по моему убеждению, привела к разрыву. В быту Женя все время требовала помощи Б. Л. Однажды весной, придя к ним, мы заста¬ли его в столовой за занавеской, укладывающим зимние вещи в большой сундук. Так что «…и шубы прячут в сундуки…»10 это не просто образ, а реальность. Мне трудно отделить воспоминания этой зимы от последующих. Поэтому перейду к весне 1926 года.

Пастернак был уже в Москве. За границу собиралась Женя с сыном, которого хотела показать дедушке с бабушкой. Я в это время ожидала второго ребенка и почти не выходила. Яша снял дачу в трех километрах от Голицына. Туда переехали моя мама с Наташей. Дом был большой, и Яша, желая помочь разрядить ат¬мосферу у Пастернаков, повез Женю с сыном к нам на дачу. Но Женя прожила там всего несколько дней. Вскоре она уехала из Москвы. Мне запомнилась наша встреча осенью. Женя только что вернулась. На круглом столе в столовой стояли привезенные ею из Германии разноцветные яркие кружки, все в белых горохах. Ка¬жется, Б. Л. не было или он вышел. Женя говорила Яше о том, ка¬кое необыкновенное впечатление произвели на нее горы. Какое охватило ее чувство, когда она поднялась на одну из вершин. Чув¬ство высокое, полное, как будто она все могла объять, все понять, все простить. Даже Марину Цветаеву.

Зима 1926/27 года была особенная для нас. Б. Л. задумал «1905 год» и «Лейтенанта Шмидта». В поэзии, в литературе Яша был очень близок к Б. Л. Но в области общественной жизни, по¬литики дело обстояло не так просто. Пережив в начале револю¬ции большую ломку, преодолев или почти преодолев свое идеали¬стическое миросозерцание, Яша отдался всему новому со своей обычной страстью. Он, как часто бывало, при всем своем уме те¬рял объективность, способность трезво и критически мыслить. Да и почти все в это время отдались общему потоку. То, что Пас¬тернак стоял как бы в стороне, не принимал всей новой действи¬тельности безоговорочно, было Яше очень больно. Ему все каза¬лось, что Б. Л. надо объяснить, надо его убедить. Потому Яша был в восторге, когда у Б. Л. появилась эта новая тема. Весь этот год Яша без конца встречался с Б. Л., который читал ему все, что пи¬сал; они обсуждали, спорили, говорили. Яша доставал Б. Л. кни¬ги, несколько раз устраивал у нас чтения, на которые приглашал молодых писателей. На этих чтениях всегда бывал редактор «Пе¬чати и революции» (где Яша работал) и «Нового мира» (где

Скачать:PDFTXT

свойственным ходом ассо¬циаций. Трудно, невозможно это передать или описать. Я только могу сказать, что весь строй стихов Б. Л. именно таков, какими бы¬ли ход мыслей и речь Пастернака. Его обвиняли