печа¬тался Б. Л.) Вячеслав Полонский11 с женой. Полонский был вид¬ной фигурой в тогдашней литературной жизни Москвы. С его мнением и словом считались. Кира Александровна, его жена, художница, высокая стройная брюнетка, была очень приятной женщиной, умной, тонкой, державшейся ненавязчиво. Однажды Б. Л., перед тем как начать читать, сказал: «Когда я пишу, я всегда вижу перед собой того, кому буду эти строчки читать. Когда я пи¬сал эти стихи, я думал о вас, Кира Александровна». Книга вышла в конце 1927 года. Б. Л. пришел к нам, торжественно развернул книгу, на которой заранее дома сделал надпись: «Дорогому Якову Захаровичу Черняку на добрую память о зиме 26—27 гг. и в благо¬дарность за помощь, без которой не бывать бы и книжке. Б. Пас¬тернак, 18/1Х/27». Надпись была явно «для истории». Б. Л. начал что-то говорить, торжественно и, как всегда, гудя, но вдруг оборвал, схватив карандаш, перевернул страницу и быстро написал: «Мило¬му Яше с любовью и без пустяков. Б. П.» — и крепко обнял Яшу.
В эту зиму Б. Л. был особенно внимателен и ко мне. Тому бы¬ла особая причина. В этот год Яша познакомился с начинающей писательницей Галиной С.12 Галина была талантлива, хороша со¬бой, очень молода и очень активна и напориста. Муж ее был крупным политическим деятелем, членом правительства. Яша очень подружился с Галиной, часто бывал у нее в доме, где соби¬рались очень интересные люди. Сперва я начала было ревновать, но потом убедилась, что для чисто женской ревности основания не было. Осталась ревность «человеческая»: я ревновала к тому ко¬личеству времени и внимания, которые Яша уделял Галине. Дру¬зья же все, как я потом поняла, считали, что у Яши роман с Гали¬ной, и жалели меня. Яша первым долгом постарался и Б. Л. во¬влечь в свое новое увлечение, но Б. Л. этот дом не понравился, и, побывав там однажды, он больше не стал туда ходить. Мне же Б. Л. стал оказывать знаки внимания. Однажды пришел и принес мне коробку кишмиша. В другой раз принес мне два томика Тома¬са Гарди на английском языке в издании «Таухниц». «Я надеюсь, что вам понравится, я очень люблю Гарди», — прогудел он. Вот какие надписи Пастернак сделал на книжках (одна из них сохра¬нилась, другая пропала, но я помню и вторую надпись): «Милой Елизавете Борисовне, спутнице воплощенной выносливости, на память о человеке, этим воплощением злоупотреблявшем (фраза непонятная, но правдивая) 25/V/27. Холодный гриппоз¬ный день. Б. П.» и «Елизавете Борисовне, ангелу долготерпения, благотворно отразившему это качество на своем муже. Чудо ис-пытано, попытка объяснения дана. Тот же человек в тот же грип¬позный день». Еще я получила один подарок. Мы сидели у Пас¬тернаков за чаем, как вдруг Б. Л., выйдя на минутку, вернулся и поставил передо мной чашку с блюдцем со словами: «Это была любимая чашка моей матери». Чашка была стилизована (что на¬зывается «модерн») и по форме и по рисунку: белая с подобием цветов и плодов и сине-зеленым кантиком. Чашка погибла во время войны, сохранилось, странным образом, блюдце, правда расколотое пополам. Тогда чаще всего встречи происходили в пе¬риод Рождества. Революционные праздники в те годы только еще нарождались. Традиция же старых религиозных праздников еще держалась крепко. Новый год встречали дважды, по новому и по старому стилю. И вот две недели между Рождеством и «старым» новым годом были сплошные встречи, елки, мы часто переходи¬ли из дома в дом. Так было в течение нескольких лет. Только од¬нажды, я помню, Рождество было испорчено сильным флюсом У Б. Л. У него вообще были слабые зубы и очень частые флюсы, от которых он сильно страдал.
Лето 1927 г. Пастернаки жили в деревне Мутовки (версты три от станции Хотьково Северной ж. д.). В середине лета, когда я кончила кормить сына, мы с Яшей к ним поехали. Из города вы¬ехали вместе с Б. Л. На станции Хотьково наняли крестьянскую телегу и поехали. Деревня стояла на крутом холме над речкой Ворей (?). Дом, в котором жили Пастернаки, был крайним13. Вход с улицы был нормальным, как обычно, но терраса шла сбо¬ку дома во всю длину, построена была на высоких сваях и смотре¬ла на реку. В той же деревне жили все сестры Вильмонт с матерью и сыном старшей, умершей от родов сестры. Утром я проснулась рано, вышла на террасу и увидела, как Б. Л. с полотенцем через плечо спускался к речке. Он очень любил купаться, купался до глубокой осени. Позже пошли купаться и все мы. Справа, если глядеть с террасы на речку, подымался довольно высокий холм, весь поросший кустами и мелколесьем. Именно этот холм навсег¬да связался в моей памяти со стихами Б. Л., которые он только что написал и нам прочел в тот день: «Ландыши» и «Предчувствие грозы»14. «Гроза» была посвящена Яше, и он был очень этим сча-стлив. Атмосфера в доме была хорошая, дружная, Женя мне по¬том говорила, что это был один из лучших периодов в ее жизни.
Последующие годы я помню слабее, может быть, потому что у Яши появились новые друзья, новые дела, да и я начала рабо¬тать после длительного перерыва. Я думаю, что мое следующее воспоминание надо отнести к ранней осени 1931 года. Мы при¬шли к Пастернакам. Б. Л. и Нейгауз были около рояля, полно¬стью поглощенные разговором. Генрих Густавович сидел за роя¬лем, Б. Л. прислонился к роялю стоя. Они говорили о музыке, вспоминали отдельные вещи, куски, аккорды. Нейгауз тут же их исполнял. Потом все сидели за столом. Кроме нас были Асмус с женой15, с которыми Пастернаки очень сблизились последнее время. Пастернака стали просить читать. Он сразу согласился. Но прежде чем начать, он быстрым взглядом окинул собравших¬ся и сказал: «Как жаль, что нет Зины». Тут только я заметила, что жены Нейгауза нет (сказали, что она больна). Слова и тон, кото¬рыми они были сказаны, меня поразили и укололи. Я ничего не знала. Мимо меня как-то прошло, что год назад обе семьи прожи¬ли лето совместно на даче под Киевом. А это лето, также вместе, ездили в Грузию. Пастернак прочел свои прекрасные «грузин¬ские» стихи. Я и тут ничего не поняла. Но вскоре все стало ясно: Б. Л. уходит от Жени, у него новая любовь — Зинаида Николаев¬на Нейгауз, которая тоже уходит от мужа. Зинаиду Николаевну я знала по Киеву, хотя и не близко. Что мне о ней сказать? Она не была человеком ни большого ума, ни большого сердца. Ей были присущи многие чисто женские мелкие слабости. Боюсь о ней писать. Хорошего не скажу, а плохое писать не следует: я ее все-таки слишком мало знала, да и ревновала за Женю. Все-таки 3. Н. была человеком несравненно меньшего калибра, чем Женя.
Внешне Зинаида Ник. была очень хороша. Высокая, строй¬ная, яркая брюнетка. Прелестный удлиненный овал лица, матовая кожа, огромные сияющие темно-карие глаза. Такой я ее помню в ранней юности, еще невестой Нейгауза в Киеве. В эту пору, т. е. в 1931 году, она была полнее, овал лица немного расплывчатее, но еще очень хороша. Яша был поверенным и Б. Л. и Жени. Женя очень убивалась. Она любила Б. Л. подлинной сильной любовью, которая пережила Б. Л. Потеря его была для нее горем, надломив¬шим ее жизнь и заслонившим все уколы оскорбленного женского самолюбия. Все симпатии Яши были тоже на стороне Жени.
Любовь его к Б. Л. не охладела, но многие годы он не мог за¬ставить себя переступить порог дома Пастернака, где хозяйкой была Зин. Ник. (это мне сам Яша говорил). Регулярные встречи Яши с Б. Л. прекратились. Они виделись от случая к случаю. Б. Л. с Зин. Ник. переехали на новую квартиру, кажется сразу (но это¬го я точно не помню), в писательский дом в Лаврушинском пере¬улке16 (Александр Леонидович еще раньше переехал в новый дом, построенный им)17. И он, и жена его — архитекторы. Женя полу¬чила маленькую квартирку во дворе дома писателей, Дома Герце¬на на Тверском бульваре. Там она жила с сыном, прелестно, с присущим ей вкусом, устроившись, но — безутешная. Я знаю одну только ее попытку сблизиться с кем-то, но и та осталась по¬пыткой. Вся ее жизнь была посвящена сыну, которого она бого¬творила, любила не всегда разумной любовью. Б. Л. всю жизнь навещал ее очень часто, дружески делился с ней своими делами и заботами, чем Женя очень гордилась. Только однажды она воз¬мутилась, когда Б. Л. пришел к ней советоваться, разумно ли ему иметь еще одного ребенка. Да и то мне показалось, что в глубине души она и тогда была довольна. Материально Б. Л. обеспечивал Женю до конца своей жизни, несмотря н& то, что сын Женя был уже взрослый. Он всегда старался давать Жене суммы сверх поло¬женного, по-видимому, часто скрывая это от Зин. Ник. У нас Б. Л. был только однажды, в начале 1935 г., когда мы переехали на новую квартиру на Таганку. Лето 1935 г. мы провели в Ленингра¬де. Я с детьми жила в Сестрорецке.
Яша работал в ленинградских архивах. В это лето Б. Л. ездил в Париж на Конгресс антифашистских писателей18. Говорили, что конгресс приветствовал Пастернака стоя. Возвращалась вся со¬ветская делегация морем через Ленинград. Яша их встречал и был потрясен тяжелым состоянием, в котором он нашел Б. Л. Б. Л. очень мучили некоторые проявления упадка нервных сил. Он был ими подавлен, угнетен. Яша, сам знакомый с подобными же яв¬лениями, пытался его подбодрить. Б. Л. был с Яшей очень откро¬венен19. Говорил тогда Яша о Б. Л. с руководителем делегации Щербаковым20, который очень дружески и сочувственно отзы¬вался о Б. Л., обещая помочь.
Опять несколько лет провала в моей памяти. Наступил не¬возможный 1937 год, который разобщил всех и вся. Яша изредка встречался с Б. Л., бывал у Жени, которая в это время рисовала Яшины портреты (регулярно Женя нигде не работала). Иногда, очень редко, Женя бывала у нас.
Запомнилось мне одно выступление Ираклия Андроникова в клубе Союза писателей. Его пародии в интимной обстановке клуба были всегда особенно привлекательны. Андроников давал портреты Щеголева, Маршака, Алексея Толстого, многих других. Изображал он в числе прочих сценку, как Пастернака приглашают по телефону выступать. «Нет, не могу, знаете, в другой раз», — гудел Андроников голосом Пастернака в воображаемую трубку. И вдруг, обрадованным голосом, счастливый, что придумал отго¬ворку: «Знаете, у меня грипп! — И тут же громко, в сторону: — Зина, правда у меня грипп?»
