Зинаида Ник. сидела в одном ряду со мной, она буквально каталась от хохота. Похоже было удивительно.
Началась война. Почти первая мысль Яши, как всегда, — Боречка. Яша нашел Б. Л. потрясенным, взволнованным. Ноча¬ми Б. Л. дежурил на крыше. В начале июля мы уже всей семьей уехали в эвакуацию. Во время войны я совсем потеряла Б. Л. из виду. Только знаю, что Зинаида Николаевна потеряла от кост¬ного туберкулеза одного из двух сыновей своих и Нейгауза21.
В 1943 году мы вернулись в Москву. В этот год меня постиг¬ло большое горе. Я совсем ослепла и оглохла ко всему окружаю¬щему. Когда вернулся Пастернак — не знаю. Яша с ним виделся, но опять-таки ничего не знаю. Первое, что вспоминаю, в 1944 го¬ду Б. Л. готовил книгу стихов «На ранних поездах» и дал Яше тек¬сты на машинке, для того чтобы Яша их переписал и послал на¬шей дочери Наташе. Наташа в Новосибирске окончила военную школу радисток и в начале 1943 года добровольно уехала на фронт. Это очень взволновало Б. Л., и он всегда говорил о ней (и с ней впоследствии) с какой-то особенной нежностью. Пере¬писанные Яшей стихи Б. Л. и сейчас лежат у меня. Тем временем вышла книжка, и Б. Л. послал ее Наташе со следующей надпи¬сью: «Будьте здоровы и счастливы, дорогая Наташа. Папа думает, что Вам доставит удовольствие моя память, а в этой книжке не считайте стоящим ничего, кроме последнего отдела (стр. 30 и да¬лее). 6.VI.44. Ваш Б. Пастернак».
В тот год нам поставили телефон. Раз в несколько месяцев Яша внезапно снимал трубку (это только казалось, что внезапно, я знала, что Яша к этому звонку готовился много дней, иногда недель), звонил Б. Л., и начинался длинный задушевный разго¬вор. Однажды, это было, кажется, в году 47-м или 48-м, Яша вер¬нулся ко мне от телефона потрясенный: Б. Л. дал ему понять, что поглощен новым чувством, что счастлив совершенно. «Я только на этот раз не повторю ошибки. Я ничего ломать не буду», — ска¬зал он Яше…
В конце 1945 года я очень тяжело и надолго заболела. Яша был в это время без заработка. Мне точно известно, что Б. Л. го¬ворил с Н. Н. Вильям-Вильмонтом и настаивал, что Яше надо по¬мочь. Н. Н. тогда устроил Яше работу в редактируемом им журна¬ле. Б. Л. всегда и везде был готов помочь друзьям и знакомым. Материально он был хорошо обеспечен, главным образом благо¬даря переводам. Кроме квартиры у него была дача (правда, собст¬венность Союза писателей), где он жил подолгу, а потом пересе¬лился и совсем. Позднее он обзавелся автомобилем. Кроме Жени, которую, как я уже говорила, он всегда поддерживал, был еще ряд лиц, которым он помогал регулярно. В их числе жена поэта Та-бидзе22, дочь Марины Цветаевой23, которая была в ссылке, и мно¬гие другие в схожем положении.
В те годы Б. Л. несколько раз выступал с публичным чтени¬ем стихов24. Аудитория всегда была переполнена, очень много мо¬лодежи. Если Б. Л. запинался, забыв слово или строчку, из публи¬ки сразу подсказывали. Его стихи знали, несмотря на то, что он мало печатался и не переиздавался. А читая свои стихи, Б. Л. час¬то внезапно запинался, забывал. Читал он без всяких внешних эффектов, но вместе с тем и не нарочито монотонно (как, напри¬мер, Блок). Но удивительно — когда он читал, стихи становились ясными до прозрачности. Мысль их, как бы сложно она ни была выражена, становилась понятной. Невозможно было представить себе, что поэзию Пастернака считают сложной.
Следующая моя встреча с Б. Л. состоялась, как мне кажется, ранним летом 1949 года (может быть, 50-го). Яша только что пе¬ренес инфаркт, но мы этого тогда не знали. Выходя из писатель¬ской поликлиники, которая находилась во дворе дома в Лавру-шинском, мы на улице столкнулись лицом к лицу с Пастерна¬ком. Нашей радости не было предела, явно рад был и Б. Л. и сра¬зу с жаром стал нас уговаривать зайти к нему. Когда мы стали подниматься по лестнице, я заметила, что Б. Л. начали одолевать сомнения. Он стал бормотать, что квартира не совсем в порядке, что они всего на несколько дней приехали с дачи. У меня созда¬лось впечатление, что Б. Л. опасался, как бы Зин. Ник. не встрети¬ла нас в штыки. Но она встретила нас очень приветливо и сразу отрядила сына Леню, юношу лет 15-ти, за мороженым — погода была очень жаркая. Квартира действительно производила впечат¬ление нежилой: мебель в чехлах, никаких мелочей, пустые стены. Мы зашли сразу из прихожей в маленький кабинет Б. Л. Не¬сколько застекленных книжных шкафов по стенам, пустой пись¬менный стол. Б. Л. первым долгом с удивлением заметил, что я выгляжу хорошо; он ведь меня не видел с начала моей болезни. А на Яшу смотрел с удивлением и огорчением: Яша действитель¬но за последнее время очень постарел, поседел. Между Яшей и Б. Л. сразу завязался разговор о литературе, современных со¬бытиях, друзьях. Бессвязный разговор давно не видавшихся лю¬дей. Я во все глаза смотрела на Б. Л. Он очень изменился. Поседел (я его не видела много лет). Очень его меняли вставные зубы. Ис¬чез привычный обаятельный рисунок полных губ и неправильных зубов. Но до глубины души меня поразило другое — глаза. Неког¬да такие живые и глубокие глаза были подернуты лиловой плен¬кой, которой покрываются глаза очень старых людей и старых со¬бак. Почувствовав мой взгляд, Б. Л. повернулся ко мне. «Что, я очень изменился?» — спросил он и, когда я поспешила отрицать, перебил меня: «Нет, нет, я знаю, постарел, зубы…» Потом, в свою очередь, вглядевшись в нас с Яшей, заметил: «Вы (т. е. я) — хоро¬шо, глаза хорошие, за вас я спокоен, но Яша…» — и он не докон-чил. Тем временем Леня принес мороженое, и мы все принялись есть. Б. Л. не притронулся к своему блюдцу. Заметив это, 3. Н. сказала ворчливо: «Вот всегда ты так: то просишь, а принесут — не ешь». Зин. Ник. я очень поразилась: грузная женщина с тяже¬лым, огрубевшим лицом и самоуверенными манерами. Глядя на нее, я не удержалась: «А я очень хорошо помню, 3. Н., какая вы были в Киеве». Зин. Ник. приняла это за комплимент и просия¬ла. Разговор коснулся предстоящей поездки сына Зин. Ник. Ста¬сика Нейгауза в Париж на конкурс пианистов. Для проводов
Стасика они и приехали все с дачи в город. «Кстати, — сказал Б. Л., — не забыть дать Стасику письмо к моему издателю в Па¬риже. Если он захочет там остаться, чтобы у него были деньги». Зин. Ник. так и ахнула: «Что ты говоришь!» Но Б. Л. настаивал: «Это личное дело Стасика, Стасик должен быть свободен в сво¬ем решении, и пусть деньги его не лимитируют». Этот очень ко¬роткий разговор утвердил меня в том, что я чувствовала всю жизнь. Б. Л. не один раз имел возможность остаться за границей. И если он этого не сделал, то поступил так по велению сердца и без оглядок. Вскоре мы ушли.
Мне осталось досказать немного. Прошло несколько лет редких встреч Яши с Б. Л. и разговоров по телефону. Б. Л. не раз говорил Яше, что пишет роман. Однажды он сказал ему по теле¬фону о том, что роман этот — дело всей его жизни, венец, что все стихи его — пустяки по сравнению с ним.
В январе 1955 года Яша заболел. Как только выяснился серь¬езный характер заболевания, Яша стал меня просить написать Б. Л. Мне это было очень трудно. Не могла ведь я написать Б. Л., что Яша не может умереть без слова привета от него, я еще сама не теряла надежды. Не помню, что я написала, кажется, что Яша давно о нем ничего не знает, а теперь вот заболел. Прошло не¬сколько томительных дней. Яша все повторял: «Боречка от меня совсем отвернулся». Однажды утром появился шофер Б. Л. и пе¬редал мне письмо и довольно значительную сумму денег. Меня от денег покоробило, захотелось тут же их вернуть. Но меня отгово¬рила Лидия Корнеевна Чуковская (она очень дружила с Б. Л.), сказав, что Б. Л. широко и легко всем помогает, что это от души и что он обидится, если я откажусь. Все же о деньгах я не реши¬лась сказать Яше. Так он о них ничего и не узнал. Письмо было ласковое и дружеское. Оно сохранилось. А днем Б. Л. позвонил. Расспрашивал о Яше. О себе сказал, что каким-то чудом и вопре¬ки всему создал себе возможность работать и жить так, как хочет. Что счастлив. После смерти Яши я получила от Б. Л. телеграмму: «Глубоко сокрушен вестью о смерти дорогого незабвенного Яко¬ва Захаровича, честного, мужественного, талантливого. Перено¬шусь мыслью в далекое и вижу его молодым в лучших рядах тог-дашней молодой литературы. Болею душой и всем сердцем разде¬ляю горе семьи и друзей. Пастернак». На похороны ему не позво¬лили пойти.
Летом 1956 или 1957 года я шла в поликлинику в Лаврушин¬ском переулке. Внезапно из одного из подъездов во двор вышел
Б. Л. Сердце у меня остановилось. Б. Л. меня мгновенно узнал и подошел. Стал благодарить «за добрую память обо мне… Женя мне говорила…». Я прервала его, пытаясь сказать, как мы все ему благодарны, но от волнения едва могла связать слова. Разговор получился бессвязный и непередаваемый, как, впрочем, всегда с Б. Л. Между прочим, он сказал, что приехал с дачи специально для того, чтобы посмотреть в Художественном театре «Марию Стюарт» Шиллера в своем переводе. Он спектакль не видал, хотя тот шел уже давно. Больше я Б. Л. не видела. <...>
Я написала эти заметки так, как написалось, без подготовки, не заглядывая в какие-либо документы. Только потом сверила цитаты и некоторые имена. Даты, наверно, напутала, но их легко проверить. Я, конечно, еще буду вспоминать отдельные вещи и тогда запишу их дополнительно.
5.Х. 1962
Вследствие перелома ноги в детстве одна нога у Б. Л. была короче другой. Из-за этого его не взяли в армию в 1914 году, что его тогда угнетало. Но Б. Л. выработал себе такую походку, что никакой хромоты нельзя было заметить. Походка получилась очень своеобразная, чуть-чуть женственная, быстрая. Узнать ее можно было из тысячи.
В первые годы нашего знакомства Б. Л. часто вспоминал пи¬аниста Добровейна25, эмигрировавшего, вероятно, в 1920—1921 гг. Б. Л. очень с ним дружил и очень высоко ценил его как пианиста. Очень любил Б. Л. игру Софроницкого26, особенно его исполне¬ние Шопена, никогда не
