ССП (в первых числах марта 1935 г.). Б. Л. улыбается, жмет руку: «Мы снова все встречаемся каждый день, как в дни съезда». Слово «съезд» (т. е. съезд писателей в августе 1934 г.) он произнес как-то подчеркну¬то любовно и тепло.

Летом, в июле 1935 г., заходил в редакцию «Знамени», после Парижского Конгресса. Вид у него был очень скверный, нездоро¬вый. Б. Л. жаловался на то, что он не может работать, ничего не делает, не пишет, что на конгрессе ему было очень тяжело, ибо Эренбург и Мальро, по его мнению, хвалили его, Пастернака, не по заслугам. «Я чувствую себя очень скверно, одиноко. Захо¬дил к вам летом, но не застал дома. Очень жалел».

В середине сентября я послал Б. Л. № 9 «Знамени» (1935 г.) с моей статьей о грузинских переводах Пастернака15. В ответ на это он мне позвонил по телефону 20 сентября. Стал страшно бла¬годарить за статью и уверять, что он делает это не потому, что ста¬тья лестная, а потому что я, по его словам, очень верно установил генезис его удач. «Мы с женой читали вашу статью и чувствовали, что вы вошли в нашу жизнь. Критика должна продолжать дело, начатое поэтом. Вы это и сделали, вы продолжили ощущение моей дружбы с Грузией, ее природой, историей, поэтами. Ведь вы когда-то спорили со мной, не соглашались, а теперь вот хва¬лите, — и я вам благодарен не за то, что хвалите, а потому, что я чувствую в этом непринужденность и искренность. А сейчас обо мне пишут и говорят разные положительные вещи как бы по принуждению».

Затем разговор о статье Ярополка Семенова в «Литгазете»16. «Я, — говорит Пастернак, — на месте Семенова, сделав такой, как он, анализ, — ругал бы меня, а он хвалит». Я рассказал Б. Л., что мною написана ответная статья. Начал говорить о том, как Семе¬нов каламбуры Пастернака принимает всерьез и на этом основа¬нии строит философские выводы. Б. Л. живо ответил, что там, в статье, есть и совсем вздорные вещи, — после Ярополка Семено¬ва нельзя, выходит, говорить «с пятницы я не вставал с постели»

(намек на истолкование Я. Семеновым цитаты «вода рвалась из труб, из луночек…»).

Затем шел разговор о творческом самочувствии Б. Л. Он жа¬ловался на то, что как-то потерял себя, много спит, чувствует се¬бя плохо, не может работать. «Но все же, — говорит Б. Л., — я по¬советуюсь с врачами, — может быть, когда-нибудь что-нибудь еще напишу. (В этой фразе было очень много грусти и какой-то безнадежности.) Вот, предложили мне участвовать в переводах для армянской поэтической антологии, я отказался, — в ответ страшно обиделись, превратили мой отказ в целое политическое дело. Пришлось согласиться. Сейчас сижу и кропаю переводы Чаренца»17. Затем Б. Л. сказал, что сегодня он себя чувствует пси¬хологически плохо, ему трудно говорить, что иначе он сегодня же увиделся бы со мной. Разговор окончился тем, что он уговорился позвонить мне в ближайшие дни и сказал на прощанье, что креп¬ко, от души целует.

Числа 20 октября 1935 г. я послал Б. Л. № 10 «Знамени» со своей статьей «Пастернак в кривом зеркале» и просьбой прислать мне его «Грузинских лириков». Б. Л. позвонил: «Я не знаю, что вам сказать о вашей статье, та, предыдущая, меня растрогала, а эту ведь вам, вероятно, не интересно даже было писать, опол¬чаясь против очень плохой и неудачной статьи Семенова». Затем Б. Л. сказал, что авторских экземпляров «Груз, лириков» у него еще нет, и обещал позвонить 23-го, чтобы условиться о свидании.

23-го он позвонил, сказал, что чувствует себя значительно лучше, прошла бессонница и он рад будет меня видеть у себя 24-го в 9 ч. вечера. «Будет Олеша, а у жены — Сельвинские — вы ничего не имеете против этой компании?» Я сказал, что мне все равно. «Тогда обязательно приходите», — и начал подробно рас¬сказывать, как пройти к нему в квартиру, через какой подъезд (там, где был вход раньше в «БСЭ») и т. д.

24-го я был у Б. Л. Оказывается, — именины Зинаиды Никола¬евны. Были Мирский, Беспалов с Фрадой, И. Анисимов с женой, Сельвинский с Бертой Яковлевной, Нейгауз, Олеша с женой и др.

Разговоров было очень много. Не все запомнились. Говорили о новом романе Леонова. Олеша и Сельвинский сильно ругали его. Б. Л. защищал Леонова и говорил, что иногда он все же быва¬ет настоящим художником.

Зашла речь о здоровье Б. Л. Он сказал, что чувствует себя оп¬равившимся, что все это были глупости, самовнушение и что он снова может работать. Повел меня, Олешу и Мирского в комнату, где висят картины отца, подарил Олеше оттиск портрета Толсто¬го работы своего отца и спрашивал, повесит ли он его у себя до¬ма. Предлагал и мне. Я отказался, сказав, что у меня дома негде повесить.

Говорили о поэзии, о молодых кадрах. Б. Л. сказал, что моло¬дежь пошла какая-то несмелая, недумающая, очень разгорячился и даже стучал ладонью по столу, повышая голос.

13.XI я звонил Б. Л. и просил перевести стихи А. Жида из его новой книги (для «Знамени»)18. Б. Л. сразу согласился, сказал, что очень любит меня и сделает поэтому перевод с удовольстви¬ем. Затем заговорил о том, что он снова начал копаться в стихах, что задуманная проза, в сущности, не его дело, что он может пи¬сать все равно лишь поэтическую прозу вроде «Детства Люверс», что с этим покончено, что ему надоели переводы (не грузинские, нет, — а переводы из Байрона и армянских поэтов, которые он недавно делал). «Только никому не говорите, что я пишу стихи, а то будут звонить из редакций и требовать, а я не хочу давать что-нибудь раньше весны».

Рассказал Б. Л., что ему через Союз писателей прислали ли¬сты книги его стихов, переведенной кем-то в Чехословакии19. Это, по его словам, его очень растрогало, переводы вышли хоро¬шие, раньше были за границей переведены лишь отдельные вещи в журналах, книга же переводится впервые. На прощанье Б. Л. сказал, что крепко целует меня. Уговорились, что стихи Жида по¬шлю ему с курьером.

Запись 36

Вот кончается зима. За эти месяцы было много разговоров и встреч с Б. Л., но по дурацкой лени они не записаны, хотя в них много было более интересного, чем в предшествующих. Но все же попробую вести нить записей.

Стихи А. Жида Б. Л. перевел (см. № 1 «Знамени» за 1936 г.). Я заходил к нему за готовым переводом сам. Встретились, расце¬ловались. О чем-то долго говорили, стоя в прихожей.

Основные встречи и разговоры с Б. Л. в Минске на пленуме ССП в феврале 1936 г. Помню радость от примирения Б. Л. с Асе¬евым, восторги перед стихами Б. Корнилова «Как от меда у мед¬ведя зубы начали болеть» и замечательную остроту, сказанную в пьяном виде о Л. Субоцком: «Я знаю консервы из крабов, из ки¬лек, из чего хотите, но я не знал, что бывают консервы из челове¬ческой сути». Это он сказал Щербакову, когда возвращался с дачи Голодеда 17/П.

В конце февраля длинный разговор по телефону. Прошу у Б. Л. новые стихи его для «Знамени». Он говорит, что они обе¬щаны «Кр. Нови», но он постарается дать их не туда, а в «Знамя», ибо ему нравится подобравшаяся в «Знамени» компания — Лугов-ской, Мирский, Петровский.

Говорит, что он очень больно и тяжело ощущает разрыв меж¬ду словами и делом: все обещают писать, а работают плохо. Похо¬же на то, говорит Б. Л., когда ночью едешь на авто в ярком свете автомобильных фар, — деревья, люди существуют рядом, а их не видно. Не надо забывать, что они реально существуют.

29/П разговор по телефону с Б. Л. (позвонил он сам). Гово¬рит, что ужасно переживает статью «Правды» о М. Шагинян20 и смерть академика Павлова. Настроение отчаянное. Надо встре¬титься, поговорить. Уславливаемся о том, что он, может быть, придет вечером ко мне, а если и не придет — то за обман это счи¬таться не будет. Тогда он сам позвонит мне 2/Ш.

Все же вечером Б. Л. не пришел.

Раньше, в середине зимы, Б. Л. был на читке Твардовским «Страны Муравии» в ДСП21. Вещь он оценил очень высоко, со¬глашался со мной, что она написана в ритме английской баллады, очень хвалил Твардовского, к сожалению, более точно его выска¬зываний на эту тему не помню. Через несколько дней Асмус пере¬давал мне фразу Б. Л. о Твардовском: «Это настоящий человек».

Здесь хронология нарушается. Нет записи разговоров за по¬следние предшествующие дни. Они будут здесь позже. Сейчас запи¬сываю разговор Пастернака у меня дома 12/Ш (были Е. Крекшин, Б. Закс, С. Закс, О. Грузинова и я). Неожиданно пришел Пастернак для того, чтобы посоветоваться о том, стоит ли ему выступать на дискуссии в ССП по поводу формализма и статей «Правды». «Сто¬ит ли выступать и тем самым рисковать — по этому поводу?»

Записываю отдельные фразы и определения, ибо разговор но¬сил общий и крайне хаотический характер. Пастернак был крайне взволнован, говорил с необычным даже для него волнением и воз¬буждением. Он говорил о том, что вся эта теперешняя история но¬сит характер странный, волнующий, мешающий работать.

— Наше время носит шекспировский характер. Мы вовле¬чены в историю, в судьбу Франции, Германии. Наше государст¬во становится из объекта — субъектом истории. Вот единый фронт на Западе… Ведь у нас для них есть лицо, которое мы еще сами не видим.

— «Известия» за последние 2 года проводили эмансипацию. Для этого Бухарин туда и был посажен. Вот за границей единый фронт с нами. Но ведь для того чтобы им забросить свою чалку, нужен крюк, за который они должны зацепиться. «Известия» были таким крюком. А теперь я не знаю, зачем издавать «Извес¬тия», — можно просто удвоить тираж «Правды».

— «Правда» пишет непонятно. Чего хотят? Учителя, кото¬рые требуют ясности, должны сами быть ясны.

— Разговор носит характер спора о терминах. А вы себе представляете всю даль, которая отделяет термин от действи¬тельности?

— Социалистический реализм был выдвинут как лозунг, когда все начали говорить, что уже начало все устаиваться, в «Из¬вестиях» тогда начали печатать природу и фото с улыбками. Тогда Горький прибавил революционную романтику. Лирика не гово¬рит слово «любовь», это для нее постоянно решаемая проблема. Люди же осознают социалистический реализм как коммутатор, куда можно включаться.

— Формализм — это то, что я вам когда-то говорил о вы¬рождении лефов, — если бы можно было рифмовать не только слова — они дошли бы до того, что рифмовали