прошло¬годних коротышек. Она окликает меня. Узнаю в ней бывшую же¬ну Пастернака, которую видел лишь однажды. Она тоже идет к Б<орису> Л<еонидовичу> и ждет грузина, чтоб пойти вместе.

Грузин опоздал. Мы идем вдвоем, и я чувствую, что она бешено волнуется. «Первый раз иду туда<...>говорит она просто. — Как обожает вас мой сын8. Когда вы были у нас, он сказал: я так хотел, чтобы ты, мама, вышла к Чуковскому, что стал молиться, и мо¬литва помогла». Пришли. Идем через двор. У Паст<ернака> — длинный стол, за столом Локс, Пильняк с 0<льгой> (Хергеев-ной>, 3<инаида> Н<иколаевна> (новая жена П<астернака>), А. Габричевский9, его жена Наташа (моя родственница по Мари¬не), брат Пастернака, жена брата и проч. Через минуту после то-го, как вошла Евг. Вл.<...>стало ясно, что приходить ей сюда не следовало. 3. Н. не сказала ей ни слова. Б. Л. стал очень рассеян, говорил невпопад, явно боясь взглянуть нежно или ласково на Евг. Вл., Пильняки ее явно бойкотировали, и ей осталось одно прибежище: водка. Мы сели с ней рядом, и она стала торопливо глотать рюмку за рюмкой, и осмелела, начала вмешиваться в раз¬говоры, а тут напился Габричевский и принялся ухаживать за ней — так резво, как ухаживается только за «ничьей женой». 3. Н. выражала на своем прекрасном лице враждебность, как будто я «ввел в дом» Евг. Вл. Габричевский заснул. Наташа принялась об¬ливать его холодной водой. Пастернак смертельно устал. Мы уш¬ли: Локс, Евг. Вл. и я. По дороге она рассказала о том, что П<ас-терн>ак не хочет порывать с ней, что всякий раз, когда ему тяже¬ло, он звонит ей, приходит к ней, ищет у нее утешения («а когда ему хорошо, и не вспоминает обо мне»), но всякий раз обещает вер¬нуться… Теперь я понял, почему 3. Н. была так недобра к Евп Вл. Битва еще не кончена. Евг. Вл. — все еще враг. У Евг. Вл., как она говорит, 3 друга: Маршак, Сара Лебедева и Анна Дм. Радлова10.

2 апреля. Вчера был у меня Пильняк. <...> Говорит Пильняк, что в Японию ему ехать не хочется: «Я уже наладился удрать в деревню и засесть за роман, накатал бы в два месяца весь. Но Ст<алин> и Карахан посылают. Жаль, что не едет со мною Боря Пастернак. Я мог достать паспорт и для него, но — он по¬желал непременно взять с собою 3. Н., а она была бы для нас обоих обузой, я отказался даже хлопотать об этом, Боря надулся, она настрюкала его против меня, о, я теперь вижу, что эта новая жена для П<астерна>ка еще круче прежней. И прежняя была зо¬лото: Боря у нее б<ыл> на посылках, самовары ставил, а эта…»

1935

7277. 9-го мы были в Клубе им. Маяковского на Грузинском вечере. Приехали: Гришашвили, Эули, Табидзе, Паоло Яшвили,

Пастернак, Гольцев и еще какие-то. Луговской сказал речь, где ука¬зывал, что юбилей Пушкина, кот. будет праздновать Грузия, и юби¬лей Руставели, котор. будет праздновать Советский Союз<...Сим¬волизирует наше слияние. Грузины оказались мастерами читать свои стихи — особенно привела в восторг манера Гришашвили и Тициана — восточная жестикуляция, очень убедительная, от верхней стенки желудка к плечам. Когда вышел Пастернак, ему так долго аплодировали, что он махал по-домашнему (очень кокет¬ливо) руками, чтобы перестали, а потом энергически сел. И читал он стихи таким голосом, в котором слышалось: «я сам знаю, что это дрянь и что работа моя никуда не годится, но что же поделаешь с вами, если вы такие идиоты». Глотал слова, съедал ритмы, стирал фразировку. Впрочем, читал он не много. Перед ним выступал Гитович11, который читал чей-то чужой перевод — и заявил публи¬ке по этому поводу, что ему стыдно выступать с чужими перевода¬ми. Придравшись к этому, Пастернак сказал: — А мне стыдно читать свои. 1946 21 августа. <...> Третьего дня я был у Пастернака: он пишет роман. Полон творческих сил, но по-прежнему его речь изобилу¬ет прелестными невнятными туманностями.

Сегодня 29 августа. В пятницу в «Правде» ругательный фель¬етон о моем «Бибигоне» и о Колином «Серебряном острове»12. Значит, опять мне на старости голодный год <...> сердце болит до колик — и ничего взять в рот не могу. Пришел Пастернак. Бод¬рый, громогласный. Принес свою статью о Шекспире13.

5 сентября. Весь день безостановочный дождь. <...> В «Прав¬де» вчера изничтожают Василия Гроссмана14. Третьего дня у меня был Леонов. Говорит: почему Пастернак мешает нам, его друзьям, вступиться за него? Почему он болтает черт знает что?

10 сентября. <...> Вчера вечером были у нас Леоновы, а я в это время был на чтении у Пастернака. Он давно уже хотел по¬читать мне роман, кот. он пишет сейчас. Он читал этот роман Фе-дину и Погодину, звал и меня. Третьего дня сказал Коле, что чте¬ние состоится в воскресенье. Заодно пригласил он и Колю и Ма¬ринуй. А как нарочно в этот день, на который назначено чтение, в «Правде» напечатана резолюция президиума СП, где Пастерна¬ка объявляют «безыдейным, далеким от советской действитель¬ности автором». Я был уверен, что чтение отложено, что Пастер¬нак горько переживает «печать отвержения», кот. заклеймили его. Оказалось, что он именно на этот день назвал кучу народа: Звя¬гинцева, Корнелий, Вильмонт и еще человек десять неизвестных. Роман его я плохо усвоил, т. к. вечером я не умею слушать, устаю за день к 8-ми часам, но при всей прелести отдельных кусков — главным обр. относящихся к детству и к описаниям природы — он показался мне посторонним, сбивчивым, далеким от моего бытия — и слишком многое в нем не вызвало во мне никакого участия. Тут и девушка, кот. развращает старик-адвокат, и ее мать, с которой он сожительствует, и мальчики Юра, Ника, Миша, и какой-то Николай Николаевич, умиляющийся Нагорной про¬поведью и утверждающий вечную силу евангельских истин.

Потом Юра — уже юноша сочиняет стихи — в роман будут вкраплены стихи этого Юры — совсем пастернаковские — о ба¬бьем лете и о мартовской капели — очень хорошие своими «им-прессионами», но ничуть не выражающие душевного «настрой-ства» героя.

Потом П<астернак> пригласил всех ужинать. Но я был так утомлен романом и мне показался таким неуместным этот «пир» Пастернака — что-то вроде бравады — и я поспешил уйти.

1947

10 июня. <...> Видел я Пастернака. Бодр, грудь вперед, голова вскинута вверх. Читал мне свои переводы из Петефи. Очень хоро¬шо — иногда. А порою небрежно, сделано с маху, без оглядки…

1951

31 августа. <...> Был у меня вчера Пастернак — счастливый, моложавый, магнетический, очень здоровый. Рассказывал о Горьком. Как Горький печатал (кажется, в «Современнике») его перевод пьесы Клейста — и поправил ему в корректуре стихи. А он не знал, что корректура была в руках у Горького, и написал ему ругательное письмо: «Какое варварство! Какой вандал испор¬тил мою работу?»16 Горький был к Пастернаку благосклонен, пе¬реписывался с ним; Пастернак написал ему восторженное пись¬мо по поводу «Клима Самгина»17, но он узнал, что П<астерна>к одновременно с этим любит и Андрея Белого, кроме того Горько¬му не понравились Собакин и Зоя Цветаева18, которых он считал друзьями П<астерна>ка, и поэтому после одного очень запутан¬ного и непонятного письма, полученного им от Бориса Леонидо¬вича, написал ему, что прекращает с ним переписку19.

О Гоголе — восторженно; о Лермонтове — говорить, что Лерм. великий поэт, это все равно что сказать о нем, что у него были руки и ноги. Не протезы же! — хахаха!20 О Чехове — наравне с Пушки¬ным: здоровье, чувство меры, прямое отношение к действительно¬сти. Горького считает великим титаном, океаническим человеком.

1953

26апр. <...> Жаль, что я не записал своей беседы с Пастерна¬ком в его очаровательной комнате, где он работает над корректу¬рами «Фауста». Комната очаровательна необычайной простотой, благородной безыскусственностью: сосновые полки с книгами на трех-четырех языках (книг немного, только те, что нужны для ра-боты), простые сосновые столы и кровать — но насколько эта об¬становка изящнее, артистичнее, художественнее, чем, напр., ори¬ентальная обстановка в кабинете у Вс. Иванова — где будды, сло¬ны, китайские шкатулки и т. д.

20/Х. Был у Федина. Говорит, что в литературе опять наступила весна. <...> Боря Пастернак кричал мне из-за забора <...> «Начи¬нается новая эра, хотят издавать меня!»…

25 октября. Был у Федина. <...> Федин в восторге от пастер-наковского стихотворения «Август», которое действительно гени¬ально. «Хотя о смерти, о похоронах, а как жизненно — все во сла¬ву жизни».

1954

15 декабря. <...> Только что вернулся со Съезда. Впечатле¬ние — ужасное. Это не литературный съезд, но анти-литератур-ный съезд.

19 декабря. Не сплю много ночей — из-за съезда. Заехал бы¬ло за Пастернаком — он не едет: «Кланяйтесь Анне Андреев-не»<...>вот и все его отношение к Съезду21. Я бываю изредка — толчея, казенная канитель, длинно, холодно и шумно. Сейчас но¬чью гулял с Ливановой и Пастернаком 2 часа. Он много и мудро говорил о Некрасове.

1955

28 февраля. Вчера снова ездил на могилу. <...> Видел Ивано¬вых — Кому, Т. В.22, они проводили меня к Пастернаку, который и звонил мне и приходил ко мне. Пастернак закончил свой роман — теперь переписывает его для машинистки. Написал 500 страниц. Вид у него усталый: были у него Ливановы, и он был на домашнем юбилее Всев. Иванова — недоспал, пил. Приехав домой, я застал у себя Ираклия23, который гениально показал речь, сказанную Пастернаком на юбилее:

«Я помню… тридцать лет назад… появились такие свежие… такие необычайные — великолепные произведения Всеволода… а потом… тридцать лет прошло… и ничего!»

10мая. <...> Гуляя с Ираклием, встретили Пастернака. У него испепеленный вид — после целодневной и многодневной работы. Он закончил вчерне роман — и видно, что роман довел его до из¬неможения. Как долго сохранял П<астерна>к юношеский, сту¬денческий вид, а теперь это седой старичок — как бы присыпан¬ный пеплом. «Роман выходит банальный, плохой — да, да<...>но надо же кончить» и т. д. Я спросил его о книге стихов. «Вот кончу роман — и примусь за составление своего однотомника. Как хоте¬лось бы все переделать<...>например, в цикле «Сестра моя жизнь» хорошо только заглавие» и т. д. Усталый, но творческое, духовное кипение во всем его облике.

1956

1 сентября 1956. Был вчера у Федина. Он сообщил мне под большим секретом, что Пастернак вручил свой роман «Доктор Живаго» какому-то итальянцу, который намерен издать его за границей. Конечно, это будет скандал: «Запрещенный большеви¬ками роман Пастернака». Белогвардейцам только это и нужно. Они могут вырвать из контекста отдельные куски и состряпать: «контрреволюционный роман Пастернака».

С этим роман<ом> большие пертурбации: П<астерна>к дал его в «Лит. Москву». Казакевич, прочтя, сказал: «Оказывается, су¬дя по роману,