Б. Л. и расцеловал его от души. Оказалось, что сегодня день рождения его жены. Я поднял бокал за ее здоровье. Тут только я заметил, что рядом с русским фотографом есть два иностранных. Русский фотограф Александр Васильевич Морозов32 был от Ми¬нистерства иностр. дел. Он сделал множество снимков. Тут же на¬ходилась вдова Тициана Табидзе, к-рая приехала из Тбилиси, что¬бы Б. Л. помог ей продвинуть, осуществить русское издание сти¬хов ее мужа. Она привезла неск. бутылок чудесного грузинского вина. Никто не предвидел, что нависла катастрофа. Зин. Ник. об¬суждала с Табидзе, в каком платье она поедет с «Борей» в Сток¬гольм получать Нобелевскую премию. Меня сильно смущало то, что я не читал «Доктора Живаго» — то есть когда-то он сам про¬читал у меня на балконе черновик 1-й части — и мне не слишком понравилось — есть отличные места, но, в общем, вяло, эгоцент¬рично, гораздо ниже его стихов. Когда Зин. Н. спросила меня (месяца два назад), читал ли я «Живаго», я сказал: «Нет, я не читаю сенсационных книп>. Забыл сказать, что едва мы с Люшей пришли к П<астерна>ку, он увел нас в маленькую комнатку и сообщил, что вчера (или сегодня?) был у него Федин, сказавший: «Я не поз¬дравляю тебя. Сейчас сидит у меня Поликарпов33, он требует, чтобы ты отказался от премии». Я ответил: «Ни в коем случае». Мы посмеялись, мне показалось это каким-то недоразумением. Ведь Пастернаку дали премию не только за «Живаго» — но за его стихи, за переводы Шекспира, Шиллера, Петефи, Гете, за огром¬ный труд всей его жизни, за который ему должен быть признате¬лен каждый советский патриот. Я ушел. Б. Л.: «Подождите, вый-дем вместе, я только напишу две-три телеграммы». Мы с Люшей вышли на дорогу. Встретили Цилю Сельвинскую34. Она несла го¬рячие пирожки. — Иду поздравить. — Да, да, он будет очень рад. — Нет, я не его, а 3. Н., она именинница. Оказалось, Циля еще ничего не знала о премии. Выбежал П<астерна>к, мы встре¬тили нашу Катю и вместе пошли по дороге. П<астерна>к пошел к Ольге Всеволодовне — дать ей для отправки свои телеграммы, и, м. б., посоветоваться. Мы расстались, и я пошел к Федину. Ф<еди>н был грустен и раздражен. «Сильно навредит П<астер-нак> всем нам. Теперь-то уж начнется самый лютый поход про¬тив интеллигенции». И он рассказал мне, что Поликарпов уехал взбешенный. «Последний раз он был у меня, когда громили мою книжку «Горький среди нас». И тут же Фед<ин> заговорил, как ему жалко Пастернака. «Ведь Поликарпов приезжал не от себя. Там ждут ответа. Его проведут сквозь строй. И что же мне делать? Я ведь не номинальный председатель, а на самом деле руководи¬тель Союза. Я обязан выступить против него. Мы напечатаем письмо от редакции «Нового мира» — то, которое мы послали П<астерна>ку, когда возвращали ему рукопись» и т. д.
Взбудораженный всем этим, я часа через два снова пошел к П<астерна>ку. У него сидел Морозов (из М-ва ин. дел) вместе с женой. Они привезли Зин. Н-вне цветы и угнездились в доме, как друзья. Была жена Н. Ф. Погодина. Был Леня, сын Б. Л-ча. Б. Л., видимо, устал. Я сказал ему, что готовится поход против не¬го, и сообщил о письме из «Нового мира». А главное — о повест¬ке, полученной мною из Союза писателей с приглашением завтра же явиться на экстренное заседание. Как раз в эту минуту приехал к нему тот же посыльный и принес такую же повестку. (Я видел посыльного также у дачи Всеволода Ив<анова>.) Лицо у него по¬темнело, он схватился за сердце и с трудом поднялся на лестницу к себе в кабинет. Мне стало ясно, что пощады ему не будет, что ему готовится гражданская казнь, что его будут топтать ногами, пока не убьют, как убили Зощенку, Мандельштама, Заболоцкого, Мирского, Бенед. Лившица, и мне пришла безумная мысль, что надо спасти его от этих шпицрутенов. Спасение одно — поехать вместе с ним завтра спозаранку к Фурцевой, заявить ей, что его самого возмущает та свистопляска, которая поднята вокруг его имени, что «Живаго» попал за границу помимо его воли<...>и во¬обще не держаться в стороне от ЦК, а показать, что он нисколько не солидарен с бандитами, которые наживают сотни тысяч на его романе и подняли вокруг его романа политическую шумиху. Ме¬ня поддержали Анна Никандровна Погодина, Морозов и Леня. Когда Б. Л. сошел вниз, он отверг мое предложение, но согласился написать Фурцевой письмо с объяснением своего поступка. Пошел наверх и через десять минут (не больше) принес письмо к Фурце¬вой — как будто нарочно рассчитанное, чтобы ухудшить положение. «Высшие силы повелевают мне поступить так, как поступаю я», «я думаю, что Нобелевская премия, данная мне, не может не порадо¬вать всех советских писателей», и «нельзя же решать такие вопросы топором». Выслушав это письмо, я пришел в отчаяние35. Не то! И туг только заметил, что я болен. Нервы мои разгулялись, и я ушел, чуть не плача. Морозов отвез меня домой на своей машине.
3 декабря. Весь ноябрь «я был болен Пастернаком». <...> Ни одной ночи я не спал без снотворного. Писал собачью чушь. <...> Здесь в Доме творчества отдыхает проф. Асмус. Он передал мне привет от Пастернака (кот. я ни разу не видел с 25-го окт.).
4 декабря. Вчера, гуляя с Асмусом, мы встретили Тамару Вла¬димировну Иванову — в страшной ажитации. Оказывается, на юбилее Андроникова Виктор Влад. Виноградов сказал Тамаре Владимир., что Корнелий Зелинский подал донос на Кому Ива¬нова, где утверждает, будто дом Всеволода Иванова это гнездо контрреволюции. В своем доносе он ссылается на Федина и Сур¬кова. Вся эта кляуза опять-таки связана с делом Пастернака: Ко¬ма месяца 3 назад не подал руки Зелинскому и при этом громко сказал: вы написали подлую статью о Пастернаке36. Зелинский сообщил об этом на собрании писателей, публично. И кроме то¬го — написал донос. Странный человек! Когда П<астернак> был болен, Зел. звонил ко мне: «Скажите, ради бога, как здоровье Бори?», «Я Борю очень люблю и считаю великим поэтом» и т. д. Теперь он ссылается на Федина. Тамара Владимировна, узнав об этом, пошла к Федину после бессонной ночи. «Правда ли, что вы солидаризируетесь с подлецом Зелинским и что в своем доносе он ссылается на вас?» — «Я не считаю 3-ого подлецом — и то, что он написал, не считаю доносом. Я возвращался с 3-им после ос¬мотра памятника Фадееву и действительно говорил о Коме. Я гово¬рил, что он и мне не подал руки» и т. д. Федин, по словам Ивано¬вой, очень путался, сбивался… «А ведь мы 31 год были в дружбе… и мне так больно терять друга…» (Она плачет.)
У Комы дела плохи. Его травят. Карьера его под угрозой. «Но я горжусь, что воспитала такого благородного сына».
Нилин: «Пастернак очень щедр. За малейшую услугу — здесь в Городке писателей — он щедро расплачивается. Поговорит в До¬ме творчества по телефону и дает уборщице пятерку. По этому случаю один старик сказал: ему легко швырять деньги. Он про¬дался американцами..>читали в газетах? Все эти деньги у него — американские».
1959
23 апреля. За это время я раза три виделся с Пастернаком. Он бодр, глаза веселые, побывал с Зиной в Тбилиси, вернулся по-молоделый, самоуверенный.
Говорит, что встретился на дорожке у дома с Фединым — и пожал ему руку — и что в самом деле! начать разбирать, этак ни¬кому руку подавать невозможно!37
— Я шел к вам! — сказал он. — За советом.
— Но ведь вы ни разу меня не послушались. И никакие не нужны вам советы.
Смеется:
— Верно, верно.
Пришел ко мне: нет ли у меня книг о крестьянской реформе 60-х годов. Нужны имена Милютина, Кавелина, Зарудного и т. д. и в каких комитетах они работали38.
Рассказывал (по секрету: я дал подписку никому не расска¬зывать), что его вызывал к себе прокурор и (смеется) начал дело… Между тем следователь по моему делу говорит: «Плюньте, чепуха! Все обойдется».
— У меня опять недоразумение… слыхали? — «Недоразуме¬ние» ужасно. Месяца три назад он дал мне свои стихи о том, что он «загнанный зверь». Я спрятал эти стихи, никому не показывая их, решив, что он написал их под влиянием минуты, что это не «линия», а «настроение». И вот оказывается, что он каким-то об¬разом переслал «Зверя» за границу, где его и тиснули!!!!39
Так поступить мог только сумасшедший — и лицо у Пастер¬нака «с сумасшедшинкой».
Переписывается с заграницей вовсю. Одна немка — при¬ятельница Рильке — прислала ему письмо о Рильке, и вот что он ей ответил40, а кто-то адресовал ему свое послание во Франкфурт-на-Майне, и все же оно дошло.
Погода до вчерашнего дня была жаркая, и П<астерна>к ходил без шляпы, в сапогах, в какой-то беззаботной распашон¬ке. <...>
5/V. <...> Тамара Влад. Иванова рассказала мне, что недавно ей позвонила Ольга Всеволодовна (приятельница Пастернака), с которой Тамара Владимировна не желает знаться.
— Ради бога, подите к Пастернаку и скажите ему — тайком от жены<...>чтобы он немедленно позвонил мне.
— Понимаете ли вы, что вы говорите. Я приятельница его жены и не могу за спиной у нее…
— Ради бога. Это нужно для его спасения.
Нечего делать, Тамара Владимировна пошла к Пастернаку. Зинаида Николаевна внизу играла в карты с женой Сельвинского (к-рый, кстати сказать, швырнул в П<астерна>ка комком грязи в «Огоньке»41)<...>прошмыгнула к нему в кабинет и выполнила просьбу Ольги Всеволодовны.
П<астерна>к тотчас же ринулся к телефону в Дом твор¬чества.
Оказалось: он получил приглашение на прием к шведскому послу — и ему сообщило одно учреждение, что если он не пойдет к послу и вообще прекратит сношения с иностранцами, ему упла¬тят гонорар за Словацкого и издадут его однотомник42.
Он согласился.
8августа. <...> Вчера был у меня в гостях ни с того ни с сего индийский журналист — с гидом Светланой<...>далекий мне, как река Брахмапутра43. Какой-то президент всех индийских газет. <...> Гость пожелал видеть Пастернака. Я стал прощаться, гово-рил, что Пастернак в это время работает, что иностранцы, посе¬щая его, причиняют ему много вреда, все же он решил зайти на минуту. П<астерна>ка я не видел месяца три. Он здоров, весел, в глазах «сумасшедшинка».
Мы были в саду. Здесь же был прелестный внучонок П<ас-терна>ка — двухлетний, который сразу пошел ко мне и требовал, чтобы я сел с ним на ступеньку и не уходил никуда. Издали я слышал, как Пастернак передает свои greetings* чуть ли не всей Индии.
