опоздавших все были в сборе. Стол был на¬крыт общими усилиями Лариной матери и свекрови, Дарьи Парфениевны.
Лара обошла всех гостей. С одними она поздоровалась, с большинством перецеловалась и ушла за перегородку умыться и переодеться, сказав, что это займет не больше минуты, и по¬просив всех садиться за стол и приниматься за еду.
За перегородкой по углам и куточкам, служившим для раз¬ных житейских надобностей, стояли большой ящик с навален¬ной в беспорядке и тонущей в сене кухонной утварью, чемодан с разогнутыми надвое отделениями и две открытые корзины с неокончательно и не доверху уложенным бельем.
Хотя половина пожитков была упакована, а главное, Ларе не приходилось задумываться о судьбе остающегося имуще¬ства, перемешанного с собственностью художника, потому что в очищаемом ею помещении, за которое было уплачено за полгода вперед, она поселила Тусю Чепурко, а о дальней¬шем должен был позаботиться Комаровский, Лара поглоще¬на была заботами о завтрашней поездке и так далеко заехала в мыслях, что в душе давно наверное прибыла на конечную станцию назначения. И утирая лицо и руки, она в задумчи¬вости останавливалась над корзинами и, присев перед ними на корточки, быстро перекладывала что-нибудь из одной в другую.
Когда она вышла к гостям в надетом на завтра дорожном платье с ременной сумкою через плечо, все зааплодировали, закричали «ура» и стали поздравлять ее со всеми ее победами, — замужеством, окончанием учения и предстоящим путешестви-ем. Некоторые даже крикнули «горько», как кричали это тут на свадьбе ровно месяц тому назад.
Лара медленно поцеловала Пашу, посмотрела глубоко и серь¬езно ему в глаза и заняла место рядом с ним в начале стола.
— Мне хорошо. Я счастлива. А ты доволен? — негромко спросила она его.
-Да.
— Ты не можешь себе представить, как я устала. Пирушка началась. К блюдам с кушаньями и закусками
потянулись вооруженные вилками руки. Все старались перекри¬чать друг друга, поднимали рюмки, крякали после их осушения и наперебой острили.
Понемногу гости пьянели. В комнате стоял содом. Лара была тоже возбуждена. Она много пила и говорила. Но в апогее какого-нибудь спора она вдруг вспоминала про что-то, под¬нималась из-за стола и, достав в углу комнаты с полки какую-нибудь хозяйственную мелочь, зеркальце или какую-нибудь бьющуюся безделушку, уходила за перегородку запихивать ее в корзину между двумя рядами высоко наложенного белья.
Сквозь полуоткрытую дверь она слышала колкости, кото¬рые, не выпуская до конца когтей и в безобиднейшей форме говорили друг другу далекая ей мать и еще более неприятная Дарья Парфениевна. Из-за стены пьянство в соседней комна¬те, несмотря на собственное опьянение Лары, получало налет выпукло-нелепого зрелища. Казалось, выпившие намеренно балаганят, разыгрывая шутов и изображая пьяных. Все эти вза-имные уверенья в дружбе, упрашивания выпить еще по одной или наоборот, просьбы больше не пить во имя супружеского единения казались сценами из водевиля, исполняемыми пло¬хими любителями.
Лара слушала это и совала тяжелую неразвинченную мясо¬рубку в ящик с посудою. Она пробовала поместить ее в один из углов ящика и чуть не занозила себе при этом руку. У Лары шу¬мело в голове и путались представления о времени. Было на¬верное уже очень поздно, потому что наруже совершенно рас¬свело. Отведя занавеску, Лара выглянула за окно. Кругом не было ни души. Город в этот час казался вымершим, безлюдным. По двору с громким припаданием на связанные передние ноги переступала стреноженная лошадь. Она неведомо откуда взя¬лась, как видно, забредя во двор по ошибке. Лара закрыла гла¬за. Это хромоногое неритмичное пристукиванье переносило куда-то в провинцию или деревню.
Вдруг с лестницы позвонили и несколько человек пошли отпирать. В дверь вошла свежая, трезвая, красивая Надя Коло-гривова. Она была прямо с вокзала и только что приехала из Дуплянки с поздравлениями, поклонами и подарками. Лара с криком бросилась ей на шею. Обе минут десять стояли, целуя и обнимая друг друга, и только ревели и не могли сказать ни слова.
Надя привезла Ларе в подарок от своих драгоценное оже¬релье удивительной красоты. Оно, как говорила Надя, было из желтых сапфиров, но какой-то знаток из гостей утверждал, что это розовый гиацинт. Лара не могла на него налюбоваться. Она пересыпала камни колье из ладони в ладонь, а потом положила его вольно скользнувшею горсточкой на фиолетовый бархат раскрытого футляра. Футляр стоял перед ее прибором, и, угощая Надю и слушая ее рассказы о родителях, Дуплянке и о раннем браке Липочки, Лара смотрела не отрываясь на дивные камни, похожие на мелкий виноград, когда он от сладости и солнечно¬го загара впадает из желтизны в золотую бурость.
Лара быстро напоила Надю. Гомон в столовой был на спаде и все больше шел на убыль. Большинство гостей ушло. Кое-кому предложили остаться ночевать. Впрочем, многие, не спросивши разрешения, уже храпели по углам вповалку. В конце концов все кое-как устроились. Через некоторое время дом представлял собою сонное царство.
Лара не могла знать, сколько она перед этим спала, может, миг, может, час или больше, но вдруг она встрепенулась и от¬крыла глаза. Наверное ее разбудили голоса людей, пришедших во двор за лошадью. Они с кем-то ругались и так громко, слов¬но за окном была буря с сильным ветром и заглушала их.
У Лары в комнате стоял разноголосый храп, и только ка¬кой-то гость-непоседа все не мог успокоиться, верстой торчал посреди комнаты и зачем-то нагибался и все что-то складывал. Лара готова была закрыть глаза и снова заснуть, как вдруг этот человек повернулся в ее сторону. Лара увидала его шрам через все лицо и, совершенно очнувшись, поняла, что это не гость, а забравшийся к ней злоумышленник, который копается в ее уложенных вещах и расстраивает ей всю сделанную ею работу.
И в следующую минуту она с еще большею ясностью установи¬ла, что этот вор тащит у нее какую-то глупую ерунду и еще не заметил валяющейся на столе среди крошек и объедков драго¬ценности. Лара хотела вскрикнуть, но увидала, что не может, — онемела. Тогда она с силою толкнула спавшую рядом с ней на диване Иру Лагодину коленом в живот, так что та заорала сквозь сон от испуга и боли. Тут и Лара закричала что было мочи. Под¬хватив готовый узелок, вор кинулся к двери. Лара закричала еще сильнее и стала будить мужчин. Кое-кто повскакал. Начался переполох. В ловле вора приняли участие и люди за окном, при¬шедшие за лошадью. Но он либо успел улизнуть, либо где-ни¬будь засел, притаившись до более удобной минуты. Пошли на чердак и обыскали лестницу и подвал, но розыски ничего не дали.
Хотя все разгулялись, ранний час позволял поспать еще немного, и, снова чуть-чуть выпив и подкрепившись, завали¬лись досыпать недосланное.
Когда после этого Лара проснулась во второй раз, она в пер¬вые минуты ничего не помнила и не понимала. Где-то тикали ее часы. Ларе захотелось посмотреть время, но она не нашла их на обычном месте. Она стала поворачивать голову в направлении тиканья, чтобы отыскать будильник, но заметила, что это воро¬чанье головы вызывает у нее головокружение. Тогда она поня¬ла, что она пила, вспомнила, что им сегодня ехать и пора вста¬вать и приниматься за сборы, и лишь только это сообразила, как хмель ее точно рукой сняло.
Она мгновенно встала, разбудила спящих, наскоро напои¬ла их кофе и, разогнав по домам, с ясною головой, свежею энер¬гией и лихорадочной торопливостью стала укладываться вмес¬те с Пашею.
Они не опоздали. За час до отъезда на вокзал все было у них готово. С половиною ночевавших у них они потом встретились на вокзале.
6
Первый год войны прошел. Стояла и отходила вторая военная осень. Миновали и стали преданием дни и месяцы, в течение которых брали Галицию и оставляли ее.
Восьмая армия Брусилова, укрепившаяся в Карпатах, го¬това была ринуться в глубину Венгрии, но бросала свои места, оттягиваемая назад общим отступлением. Ее командующий был единственным на этой войне человеком, который вел ее обду-манно, с сознанием намеченной цели и желаемого исхода. Но долг субординации заставлял его жертвовать достигнутыми ус¬пехами и собственными идеями дальнейшей борьбы и ее выиг¬рыша соображениям высочайшего командования, трагический конец которых он предвидел.
Летом выяснилось, что истрачены без остатка все военные запасы: вооружение, продовольствие, перевязочные средства и средства перевозки, живые силы и огнестрельные снаряды. Наступило вынужденное затишье. Спешно занялись восстанов¬лением израсходованного и комплектованием армий.
Госпитали в Москве были забиты ранеными. После Луц-кой операции их наплыв еще больше увеличился. Переполне¬ние городских больниц отзывалось даже на состоянии женских отделений. Несмотря на это, когда настал Тонин срок, Юра, доктор Юрий Андреевич Живаго, как его звали сейчас, помес¬тил жену в акушерский корпус гинекологической клиники, так как считал частные родильные дома дилетантскими учрежде¬ниями и не доверял им. Антонину Александровну положили в лучшую отдельную палату с сенями в виде тамбура и окружили заботами. У нее были долгие и тяжелые роды.
Мужа не допускали к ней. Юрий Андреевич, как врач, сам понимал, насколько пагубно отзывается на мышечной механи¬ке родов рассеивающее присутствие лишних и посторонних, хоть бы то были и родные. Он и не покушался на проникнове¬ние куда-нибудь дальше длинного коридора, который тянулся вдоль дверей с номерами палат, куда его впустили в уважение к его врачебному званию и в отличие от прочих посетителей, которых задерживали в приемной.
К последним выходил главный врач отделения, извест¬ный знаток гинеколог, чудаковатый и неразговорчивый добряк и мастодонт. Он выходил покурить и размяться и от осаждав¬ших его мужей и родственников отмахивался лаконичным и многоговорящим движением толстых ладошек с расто¬пыренными короткими пальцами, что в соединении с возве¬денными к потолку глазами означало бессилие науки перед тайнами природы и что во всех случаях жизни надо надеяться на лучшее.
Полною противоположностью ему была его ассистентка, старшая акушерка. Хотя ее требовали в другие палаты, большую часть времени она проводила у Тони. Когда она от нее выхо¬дила, то с излишней терминологической обстоятельностью, показывавшей ее ученость, посвящала Юрия Андреевича в по¬дробности того, что делалось с его женою.
— На вашем месте я бы уехала, — говорила она. — Что вам даром томиться? К роженице я вас все равно не пущу. Роды бу¬дут продолжительные и, хочется верить, физиологические, без искусственного вмешательства. Но, с другой стороны, узость таза… И затем плод лежит во втором затылочном положении, что менее обычно… Наконец, и это главное, некоторое мало¬кровие рожающей, отсутствие болей и незначительность сокра¬щений… Впрочем, будем надеяться. Говорить окончательно еще рано. Все дело в том, как она поведет себя при схватках, какие она — (техническое наше выражение) — будет вырабатывать потуги.
— Я и в самом деле посижу еще полчаса и потом уеду. Я заеду к нескольким больным, а потом домой, обедать.
