все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз, освежен-но, по-новому, даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти».
Строгость последней отделки, отраженная на страницах машино¬писи и беловой рукописи, характеризуется многочисленными сокраще¬ниями и отредактированными заново отрывками, предыдущие вариан¬ты которых приведены в комментариях и разделе «Другие редакции и черновые наброски». После вторичной перепечатки роман был передан в два ведущих журнала «Знамя» и «Новый мир»; экземпляры машино¬писи, остававшиеся у автора, еще раз прошли небольшую стилистиче¬скую правку.
Первые отзывы на роман Пастернак получил еще в процессе рабо¬ты над ним и широкого ознакомления с нею круга друзей и знакомых.
«…Вдруг особенно ясно стало — кто Вы и что Вы. Иной плод дозре¬вает более, иной менее зримо. Духовная Ваша мощь вдруг словно сбро¬сила с себя все второстепенные значимости <...> Это непрекращающееся высшее созерцание совершенства и непререкаемой истинности стиля, пропорций, деталей, классического соединения глубоко запечатленного за ясностью формы чувства», — писала 7 февр. 1947 г. М. В. Юдина («Но¬вый мир», 1990, № 2. С. 173).
«Я слышала Россию, глазами, ушами, носом чувствовала эпоху <...> Скольким людям этот роман будет сопутствовать, сколько новых мыс¬лей и чувств он породит, сколько будет последователей, продолжате¬лей», — отозвалась в письме Э. Г. Герштейн (8 апр. 1947).
«Кто из Ваших недругов мог подумать, что Вы реалист. Что Ваше «слово плоть бысть», что оно светится, что оно пластично и маслянис¬то, что оно просто и точно — по-пушкински», — оценивал роман H. Н. Замошкин, слышавший чтение первых глав у П. А. Кузько.
Взволнованным письмом откликнулся на чтение рукописи С. Д. Спасский в августе 1948 г.: «Прежде всего, это твоя очень большая удача <...> получилось настоящее повествование, настоящая книга. Этой внешней, столь важной для прозы объективности не мешает то, что перед нами чередование отрывков, смена самых разнообразных сведе¬ний о многих человеческих судьбах и обстоятельствах. Все эти отрывки пронизаны одной энергией, они как бы распределяются на неком сило¬вом поле и, подчиняясь воздействию этой силы, сращиваются друг с другом, образуют согласный узор. Этого качества не было в тех преж¬них твоих прозаических пробах <...> В тебе самом словно вскрылся род¬ник явной неприкровенной энергии, стало ясно, о чем наиглавнейшем необходимо сейчас говорить, и тут отпал вопрос о правомерности тех или иных стилистических приемов, а попросту пригодился весь твой поэтический арсенал».
«Твоя книга выше сужденья. К ней применимо то, что ты говоришь об истории, как о второй вселенной <...> Это особый вариант книги Бытия <...> Меня мороз по коже подирал в ее философских местах, я просто пугалась, что вот-вот откроется конечная тайна, которую носишь внутри себя, всю жизнь хочешь выразить ее, ждешь ее выраженья в ис¬кусстве или науке — и боишься этого до смерти, так как она должна жить вечной загадкой», — писала в ноябре 1948 г. О. М. Фрейденберг.
Восторженные отзывы перемежались сожалениями о неотделан¬ности манеры, разностильности глав. Резко осудили роман А. Ахмато¬ва, Б. Ливанов; А. С. Эфрон отмечала «страшную тесноту судеб, эпох, городов, лет, событий, страстей», недостаток простора она советовала исправить «заполнением антрактов» между эпизодами и мотивирован¬ностью поступков героев. Посылая рукопись разным людям, Пастер¬нак предупреждал их, что роман, возможно, разочарует их: «Почти все близкие, ценившие былые мои особенности, ищут их и тут и не находят <...> Я сам думаю, что вещь «собранной в кулак» осязательности не пред¬ставляет, да у меня и не было на этот раз такого намерения: я не был художником «в соку», когда это задумывал и писал, а чем-то другим, чем мне естественнее быть (о, только не по возрасту), а по всем слагае¬мым моего рождения, времени, в какое я живу, наполовину без моих усилий сложившейся судьбы и так далее и так далее. Теперь все это боль¬ше меня и сильнее моей воли» (письмо В. Д. Авдееву 25 мая 1950).
Внешняя простота изложения обманывала читателей, которых вос¬хищали отдельные места и описания природы, но далеко не все могли воспринять дух этой новой прозы, понятный людям, много пережив¬шим, взволнованным самой «атмосферой вещи», неожиданным, очи¬щенным от привычных точек зрения взглядом на происходившее. «Я давным-давно не читал ничего, что так волновало и радовало бы, как эта книга, — писал в ответ на присылку рукописи С. Н. Дурылин. — В ней прежде всего чувствуется свободное дыхание во всю грудь, сво¬бодный вздох и выдох сердца, что чрезвычайно редко бывает у писате¬лей, пишущих только потому, что они писатели. <...> В романе этом нет «литературы», той самой, которую так ненавидел Верлен. Дух времени, воздух эпохи в нем правдиво верен былой действительности <...> Жизнь не распределена по клеточкам, и корявое поле истории не превращено в шахматную доску, по которой фигуры двигаются, подчиняясь рацио¬нальным замыслам игроков. От романа пахнет дикой волей жизни, а не сгущенным воздухом, добытым в лаборатории». Оценка Дурылина близ¬ка восприятию Варлама Шаламова: «Обратили ли Вы внимание (конеч¬но, Вы ведь все видите и знаете), что в сотнях и тысячах произведений нет думающих героев! Мне кажется, это потому, что нет думающих авто¬ров. Это в лучшем случае. К мыслям Веденяпина, Лары, Живаго я буду возвращаться много раз, записывать их, вспоминать ночью» (январь 1954; Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 543).
Посланные в журналы экземпляры романа лежали там мертвым грузом, предложенный в альманах «Литературная Москва» вернулся к автору с отказом. В конце мая 1956 г. по просьбе коммунистического издателя в Милане Дж. Фельтринелли машинопись, не прошедшая окончательной правки, была передана для перевода на итальянский язык и издания. «Если публикация романа, обещанная здесь несколькими журналами, задержится и Ваше издание ее опередит, — писал Пастер¬нак издателю, — ситуация станет для меня трагически сложной. Но это Вас не касается. <...> Мысли рождаются не для того, чтобы их таили про себя или заглушали, но чтобы быть высказанными другим» (30 июня 1956).
Известие о передаче романа за границу, пришедшее в ЦК КПСС от министра Госбезопасности в конце августа 1956 г., вызвало требова¬ние отказаться от его публикации в «Новом мире», обосновав это редак¬ционным письмом. Но ни попытки ЦК заставить Фельтринелли отка¬заться от издания, ни полученные под давлением подписи Пастернака под телеграммами с просьбой вернуть рукопись романа «для доработки» не возымели действия. В ноябре 1957 г. «Доктор Живаго» вышел по-итальянски в Милане, что юридически сделало Фельтринелли владель¬цем мировых прав. Русское издание по не правленной автором маши¬нописи появилось в 1958 и затем в 1959 гг.
Инспирированный ЦК отказ «Нового мира», а затем и Гослитиз¬дата от публикации романа, обоснованный идеологическими причина¬ми недооценки исторической роли Октябрьской революции, послужил причиной политической кампании и травли Пастернака после присуж¬дения ему Нобелевской премии в октябре 1958 г. и задержал его издание в России более чем на тридцать лет.
Машинопись из «Нового мира» с небольшой авторской правкой была отдана в феврале 1957 г. французской славистке Жаклин де Пру-айяр, машинопись из «Звезды» поступила в РГАЛИ.
Окончательный текст с учетом последней авторской воли был впервые опубликован в «Новом мире», 1988, № 1—4, с предисловием Д. С. Лихачева, которое стало первой серьезной работой о «Докторе Живаго» в отечественной критике. Текстологическая работа по выявле¬нию авторской воли и исправлению многочисленных опечаток, ошибок чтения и пропусков в русских изданиях на Западе (общим счетом до 700) была проведена нами совместно с В. М. Борисовым, составившим с не¬которой нашей помощью историю написания романа и комментарии к нему, которые мы частично используем в настоящем издании, давая кое-где ссылки на страницы III тома Собрания сочинений в пяти томах (М., 1990), где они впервые напечатаны.
В настоящем издании мы постарались отразить многолетнюю рабо¬ту над рукописями романа, но она не может претендовать на академи¬ческую полноту и представляет собой л ишь доступную на сегодняшний день часть более обширного текстологического изучения. Автор система¬тически уничтожал черновики по мере писания романа, в комментарии и раздел «Другие редакции и черновые наброски» включены случайно сохранившиеся отрывки и записи, относящиеся главным образом к 1952—1954 гг. В рукописях огромное количество заклеек, до десяти сло¬ев сменяющих друг друга редакций, которые мы не раскрывали. Эта работа будущих исследователей. Мелкие зачеркивания, дающие подроб¬ности и разъясняющие текст при лаконизме авторского изложения, внесены в комментарии. Несомненный интерес представляют вычерк¬нутые при перебеливании детали биографического и лично психоло¬гического плана. Таким образом прослеживается тенденция авторских сокращений, создающая стиль изложения, позволяющая увидеть, что именно убирается из текста и что достигается этим. Крупные отрывки и главы, вычеркнутые и переписанные заново, включены в раздел «Дру¬гие редакции и черновые наброски», расширенный в сравнении с ана¬логичным в Собрании сочинений 1989—1992 гг. Элементарная перепи¬ска и стилистическая правка текста оставлены без внимания.
В основном тексте и в других редакциях романа сохраняется автор¬ское написание, например: холостецкая, большевицкий, масляница, на-пречь, на рояли и др.
Для сокращения количества ссылок материалы семейного собра¬ния, как и во всех томах, приводятся без указания.
Приносим благодарность за помощь в работе над томом А. В. Ви-гилянской, М. А. Рашковской и В. С. Смолицкому.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ:
Воспоминания — Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., «Слово/ Slovo», 1993.
ГНБ — Отдел рукописей Государственной национальной библиотеки им. M. Е. Салтыкова-Щедрина.
Гос. Музей грузинской литературы — Государственный Музей грузин¬ской литературы им. Г. Леонидзе (Тбилиси).
Избр.—1948 — Борис Пастернак. Избранное. М., «Советский писатель», 1948 (тираж книги уничтожен).
Избр.—1985 — Борис Пастернак. Избранное в двух томах. Стихотворе¬ния и поэмы. М., «Художественная литература», 1985.
РГАЛИ — Российский Государственный архив литературы и искусства.
Собр. соч. — Борис Пастернак. Собрание сочинений в пяти томах. М., «Художественная литература», 1989-1992. Том 3.
ПЕРВАЯ КНИГА
С. 6. …пели «Вечнуюпамять»… — заключительные слова церковного отпевания; перед выносом тела усопшего, по дороге на кладбище поют «Трисвятое»: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», нередко чередуя эту молитву с пением «Вечной памяти» (см. также похороны А. И. Громеко. С. 89).
«Господня земля… вси живущие на ней». — 1-й стих 23-го псалма, со словами которого священник крестообразно посыпает покойного ос¬вященной землей.
«Со духи праведных». — Один из тропарей чина погребения, после пения которого закрывают гроб и опускают в могилу: «Со духи правед¬ных скончавшихся, душу раба Твоего, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче».
С. 7. Был канун Покрова. — Праздник Покрова Пресвятой Богоро¬дицы отмечается 1(14) октября. Здесь и далее автор пользуется русским обычаем отмечать датировку событий не числами и месяцами, а цер¬ковными праздниками.
…в один из губернских городов Поволжья… — после слушания этой главы романа у Пастернака 3 авг. 1946 г. К. А. Федин записал ее общее содержание: «1-я глава относится к 1903 году:
